Откуда-то снизу поднялась удушливая волна, стиснувшая горло. Во рту стало сухо и горько. Этого не может быть! Все это время она не знала. Она не знала! И мы с ней…я её…А потом ребята и вот это всё…Твою мать…
Крис. Что мне сделать? Что я могу сделать, чтобы тебе стало хоть немного легче?
– Ты. Поспорил. На. Меня, – еще раз медленно проговорила Мышонок, будто пробуя на вкус каждое слово. Привыкая к этой мысли, делая её частью своей картины мира.
–Крис, все не так, как ты думаешь, – я попытался привлечь её к себе и обнять, но она рванулась в сторону, точно раненое животное.
– Не трогай, – прошипела она. – Ты же получил от меня все, что хотел. Ты выиграл, вы все дружно посмеялись, теперь оставь меня в покое. Отпусти!
– Не отпущу.
– Пожалуйста! – Крис беспомощно моргнула. – Ты же не совсем моральный урод! Зачем я тебе? Мало поиздевался?
– А ты не думала, что мне плевать на это пари, и я просто хочу тебя, – выдохнул я. – Себе. Навсегда. Я ведь не врал, когда говорил, что люб…
– Замолчи! – крикнула она, срываясь на фальцет. – Заткнись! Я не верю. Я ни единому твоему слову не верю. Пусти!!!
В карих глазах сверкнула такая неприкрытая боль и ярость, что я отступил.
Мне так хотелось объяснить ей все. Что это почти сразу перестало быть игрой, что все, что между нами было, случилось по-настоящему, что я никогда в жизни так не жалел о принятом решении, как с этим спором…
Но стоило мне попытаться снова что-то сказать, как Крис зажала уши.
– Еще одно слово, – страшно спокойным голосом сказала она, – и я уйду отсюда прямо так – без куртки и босиком.
– С ума сош…
– Я не шучу.
Я молча смотрел на то, как она идет в спальню, сгребает свое белье и пихает его неопрятным комом в рюкзак, потом надевает носки, выходит в коридор и обувается.
– Я тебя отвезу.
– Нет.
– Да.
– Я лучше пешком пойду, чем буду находиться рядом с тобой, – мертвым голосом проговорила Крис.
– Тогда такси.
– Нет!
– Или я тебя отвезу, или ты поедешь на такси, – жестко сказал я. – В таком состоянии ты домой одна добираться не будешь. Если надо, свяжу и отвезу в таком виде. Поняла?
– Такси, – равнодушно пожала она плечами и уселась прямо на пол, ожидая, пока я вызову машину.
Нежная, тонкая, с волной спутанных светлых волос и равнодушными мертвыми глазами, Крис сейчас была похожа на куклу. На сломанную куклу.
– Я не знаю, почему я раньше не понимал, какие они на самом деле, – тихо сказал я, надеясь, что она меня услышит. – Не ожидал от них такой мерзости…
– Они? – Крис расхохоталась, как будто я сказал что-то смешное. – А что, ты чем-то от них отличаешься? Ты же сам согласился. Тебе это казалось весёлым, забавным, да? Писать мне, водить куда-то, притворяться добрым и понимающим, делать вид, что я тебе нравлюсь. Конечно! Разве могла такая, как я, не клюнуть на такого, как ты, правда?
Удушливая краснота бросилась мне в лицо.
– Крис, я… – попытался ей что-то сказать, но она дрожащим голосом перебила меня:
– Ты дерьмо, Кирилл. Мерзкое, неприятное, дурнопахнущее. Я не знаю, как теперь отмыться от тебя и от всех вас. Я забираю свои слова обратно. Я не люблю тебя, я любила того, кем ты притворялся. А тебя я ненавижу. Чтоб ты сдох.
Я не мог сказать ни слова. Задыхался и чувствовал себя так, будто тону в болоте. Погружаюсь в склизкую холодную жижу, и никого нет рядом. Руку не подаст никто. Она права. Каждым словом права.
– Такси, – непослушными омертвевшими губами смог выговорить я.
Она дернула головой и вышла в подъезд, а я пошел за ней, всей кожей чувствуя исходящую от Крис ненависть. Она, словно кислота, разъедала воздух вокруг нас, и нечем было дышать.
– Возьми мой телефон, – я протянул ей мобильник. – Ты же потеряла…
Крис яростно замотала головой, отталкивая мою руку с телефоном, и села в такси на заднее сиденье. Я топтался рядом с машиной.
– Я завтра приеду и мы поговорим. Я еще раз все тебе объясню, и мы…
– Нет. Оставь меня в покое. И никогда, никогда больше ко мне не подходи, – тут у Мышонка дернулись губы, и она беззвучно заплакала. По бледному лицу покатились прозрачные слезы, я потянулся к ней, но она зло ударила меня по руке и захлопнула дверцу. Машина заурчала мотором и выехала со двора.
Глава 18. Чистим память, удаляем файлы
Внутри все выламывало от боли, и насколько было бы проще, если бы эта боль была физической.
– Кристина, что случилось? Я звоню, а ты трубку не берешь, – обеспокоенная мама стояла на пороге квартиры.
– Я…потеряла телефон, – тихо ответила я и зарыдала.
– Где?
– Где-то в маршрутке…потом поехала на конечную, пыталась там спросить, ничего не нашла…Я ведь знала, что вы меня убьете за него! Мам, прости!
Ложь лилась с языка так легко, словно я врала всю жизнь. И, благодаря потерянному телефону, мне не надо было делать вид, что все хорошо: я рыдала в прихожей, уткнувшись в маму, а она растерянно гладила меня по голове.
– Доча, ну ты что, не надо так расстраиваться. Это же просто вещь. Главное, что с тобой ничего не случилось.
– Да купим мы тебе новый телефон, – отозвался папа из другой комнаты. – Все равно же собирались. А мне премию на заводе обещали, так что в конце недели съездим с тобой в магазин и выберем.
– Спасибо, – я все никак не могла успокоиться, икала и дрожала, вытирая кулаками слезы, – я что-то переволновалась, пойду полежу, ладно?
– Кушать не будешь?
Желудок откликнулся неприятным ощущением тошноты, и я замотала головой, чувствуя, как мне снова становится дурно.
– Нет, не хочу. Полежать хочу.
Перед глазами все плыло, я еле добралась до своей кровати и упала туда, словно марионетка, у которой перерезали ниточки.
Больно было не только от того, что так грязно завершилась история моей любви и что мой первый раз был с тем, кто на это поспорил. Больно было еще и потому, что эта грязь запятнала и все остальные мои воспоминания. Будто кто-то опрокинул мусорное ведро в ящик с моими вещами, и теперь любимый дневник в грязных вонючих пятнах, красивые ручки перемазаны каким-то дерьмом, и все это можно только выкинуть – спасти невозможно.
…Кирилл усаживает меня в машину и набрасывает на плечи свою куртку, чтобы я не замерзла. Ее кожа такая гладкая и мягкая, а от подкладки вкусно пахнет одеколоном Кира и им самим…
Теперь я понимала, что он далеко не случайно облил меня водой, проезжая мимо. Это было продумано заранее. Он врал.
…Царев в своем спортивном кимоно – сильный, быстрый, красивый – грациозно укладывает на пол своего противника и еле заметно улыбается мне, ища одобрения в моих глазах…
И это тоже было подстроено? Закрытый клуб, в котором остались только мы вдвоем? Слишком красиво, чтобы быть совпадением! Дура, какая же я дура!
…Дождь хлещет вокруг нас, а я прижимаюсь к горячему телу Кирилла, чувствуя, как стучит его сердце, и медленно касаюсь его губ своими…
Ловко втерся в доверие, заморочил мне голову, и я, как крыса за дудочкой, сама пошла к нему домой. Если бы не лопнувшая труба, Царев выиграл бы свой спор еще вчера.
Одна песня на двоих, теплый смех, сообщения, от которых билось сердце, удивительный сюрприз с подаренными линзами, его футболка на мне – все это было иллюзией, враньем, мусором, который надо выкинуть! И я выбрасываю. Стиснув зубы, представляю, как удаляю все эти файлы из памяти, и они летят в корзину, распадаясь на нули и единички.
И только на один файлик у меня не поднимается рука. Широкая кровать, ласковые умелые руки, абсолютное доверие и хриплый нежный шепот. Горячее прерывистое дыхание Кирилла и я, стонущая от удовольствия…
Это было слишком. Это моё. Я никому не отдам это воспоминание и не позволю запачкать его. Я просто буду упрямо верить, что случилось чудо и на этот час Царев действительно превратился в того, кого я полюбила. А потом вновь стал самим собой – трусливой самодовольной мразью. Ненавижу его, ненавижу!!!
Я опять заплакала. Уже молча, без рыданий – только чувствуя, как намокает подушка, в которую я уткнулась.
Как завтра идти в университет? Как выдерживать сальные взгляды, многозначительные ухмылки и шепотки за спиной? Внезапно я вспомнила, что Марго успела щелкнуть меня на телефон, когда я выходила из ванной, и от ужаса и паники меня затрясло. А если она всем покажет? А если все будут меня обсуждать? А если надо мной будут открыто смеяться?
Я не смогу. Не смогу. Я слабая, сломанная и опозоренная.
Не смогу.
С этими мыслями я провалилась в тяжелый вязкий сон, из которого вынырнула только ближе к вечеру. А когда обеспокоенная мама принесла мне градусник и померила температуру, выяснилось, что у меня 39. Кожа горела, губы пересохли и покрылись коркой, меня трясло и, когда я пила морс, заботливо поставленный мамой у кровати, зубы стучали о край стакана.
«Вот и хорошо. Небольшая отсрочка. Может, мне повезет, и у меня будет воспаление легких. Тогда меня увезут в больницу, я буду там лежать долго-долго, а потом умру. И все это наконец закончится. Хоть бы, а!»
Всю ночь у меня держалась температура, и сквозь мутный горячечный сон я периодически ощущала на лбу мамину руку и осторожные касания прохладной влажной ткани, которой она меня обтирала. Утром стало легче, но в университет я, конечно же, не пошла. К своему невыносимому облегчению.
Родители ушли, и дома была непривычная тишина, от которой закладывало уши. Думать ни о чем не хотелось, поэтому я снова закрыла глаза и через какое-то время провалилась в сон. Проснулась уже ближе к обеду – мокрая, как мышь, зато без температуры. Неожиданно захотелось есть, так что я соскребла себя с кровати, кое-как умылась, отправилась на кухню и поела немного холодных котлет, запивая их холодным же молоком.
Помирать на сытый желудок расхотелось, и я начала размышлять о том, что у меня явно не воспаление легких – скорее всего, что-то нервное, вызванное вчерашним стрессом, наложившимся на позавчерашний стресс. Черт, да вообще с того момента, когда Царев обратил на меня свое внимание, у меня не жизнь, а сплошной непрекращающийся стресс! Жаль, что это недостаточно убедительная причина для больничного. Еще пару дней я смогу убедить маму, что мне плохо, но потом она заподозрит неладное и выпнет меня на учебу. Да и есть ли вообще смысл в этих двух днях, если рано или поздно мне все равно придется пойти в университет? Может, лучше сразу: прийти, испытать весь этот ужас и жить дальше? Как пластырь оторвать – раз, и всё!