Как бы поздно мы ни заявлялись ночью, нас непременно встречала мама Джен Мэгги с бокалом джин-тоника под опасным углом в одной руке и с деревянной ложкой в другой и тут же угощала отменной едой. Она была из тех женщин, чье присутствие задавало тон любой вечеринке. Из тех родителей, к которым, как заверяли меня брат с сестрой, относилась когда-то и наша мама, хотя мне в это верилось с большим трудом. По сравнению с шумным и кипящим жизнью домом Остина и Мэгги на острове Мэн мой собственный родной дом, в котором я вырос, казался мне тихим, непримечательным, даже пустым. Я силился с любовью вспомнить радиолу, салфетки на креслах, ковер с завитками из своего детства. У меня ничего не выходило.
Когда мы поженились, родители Джен помогли нам с покупкой собственного дома в Суррее. Я получил диплом врача, окончил свои «стажировки» и собирался начать учиться на судмедэксперта. Какое-то время мы не могли позволить себе настоящую кровать, да и мебель в целом, однако были счастливы. Затем, несколько лет спустя, мы почувствовали, что пришла пора заводить семью.
Мы не привыкли к невзгодам, однако теперь, казалось, судьба решила с лихвой это исправить. У Джен случился выкидыш. Мы оба были опустошены. Я понятия не имел, как справляться со своим душераздирающим чувством утраты, мыслями о ребенке, который мог родиться, о жизни, которая могла у нас быть, а также о том, что делать со всей той любовью, которая должна была достаться этому малышу. Моя боль была необъятной, и всюду незаметно меня сопровождала, утяжеляя шаг. Куда, черт возьми, мне ее было деть? Она настолько меня поглотила, что я был не в состоянии дать Джен всю необходимую поддержку в ее собственной безмерной печали. Должен ли я был что-то сказать? Что-то сделать? А если и должен был, то что именно?
Что бы это ни было, я этого не делал, не говорил, а еще я не мог признать, что все эти эмоции были мне не по плечу. Так что, когда мы потеряли следующего ребенка, а потом еще одного, меня все больше и больше удручало безутешное, казалось, горе Джен. Оно было истинным отражением моего собственного невыраженного опустошения, однако вместо того чтобы на него смотреть, я, должен признаться, повернулся к ней спиной. Я стал все больше от нее отдаляться. Она ответила взаимностью.
Мне удалось сказать ей, как сильно я ее люблю и какую сильную грусть и растерянность испытываю оттого, что наши дети не хотят вырастать дальше комочка клеток. Может, этого будет достаточно?
Нет. Казалось, она ожидает от меня большего. И она была права. Хотя я до сих пор не могу представить, что именно мог ей предложить. Прямо как тогда, в детстве, когда не знал, какого поведения от меня ожидали окружающие после смерти матери.
Наконец, когда выяснилось, что она снова беременна, Джен была вынуждена практически всю беременность провести в больнице. Это было не самое счастливое время, так как мы еще больше друг от друга отдалились. Пока в один прекрасный зимний день в срок не родился красивейший мальчик, названный нами Кристофером.
Большинство родителей помнят суматоху, связанную с появлением своего долгожданного первенца. До этого я был потрясен тем, что никакого ребенка не было. Теперь же меня потрясло его появление. Равно как и Джен, хотя к тому времени она уже и была опытной патронажной сестрой. А я был врачом, которому довелось проходить практику в педиатрии. Тем не менее мы оба были озадачены всем этим нескончаемым плачем и неприкрытым недовольством, с которым наш маленький принц реагировал на все попытки ему угодить. Мы были постоянно переполнены любовью к нему, своей глубиной и необъятностью потрясавшей меня до мозга костей. А то, что он явно недооценивал все прилагаемые нами усилия, шокировало, пожалуй, нас обоих.
Вернувшись домой после своего первого вскрытия и открыв дверь под уже знакомые завывания Криса и сладкий запах детского масла, я обнаружил Джен наверху. Погрязшая в хлопотах мама нашего сынишки была по локоть в ванне с пеленками, ласково успокаивая во всю глотку протестующего Криса. На первом этаже в гостиной на подставках стояли ее открытые учебники: она только начала готовиться к экзаменам в заочном университете, однако Крис своими криками свел все ее планы в тот вечер на нет.
У Джен не было ни минутки свободного времени: неудивительно, что она позабыла, насколько важным для меня был этот день. И теперь, когда барьер моего первого вскрытия остался далеко позади, скаковая лошадка стала уже сомневаться, был ли он действительно таким уж высоким.
Я поднялся наверх, чтобы повидаться с ними обоими. Крис посмотрел на меня и сморщил свое лицо в комок, из которого могла получиться улыбка. Ну или неодобрительный рев. Как и следовало ожидать, меня оглушил рев. Я взял Криса на руки, и он снова заревел. Я пробовал его качать, смотреть на него, строить ему рожицы. Его крошечные черты лица снова скорчились в забавный, но совершенно неуместный комок. Улыбка? Ну конечно нет. Очередной протяжный вопль. Как, как его остановить?
Джен уложила ребенка в кровать, я приготовил ужин. Как по волшебству рев Криса наверху улегся, когда на стол было накрыто. Мы поужинали, смакуя тишину не меньше еды. Поев, мы оба уселись заниматься. Я был в мире бесконечных экзаменов, мире, с которым Джен, обучаясь заочно, только начинала знакомиться.
Уже поздно. Я вымотан, так как большую часть предыдущей ночи переживал из-за предстоящего вскрытия и готовился к нему. День подошел к концу, и когда моя голова коснулась подушки, мне только и хотелось, что заснуть сладким сном. Я чувствовал, как он меня обволакивает. Мое тело расслабляется, меня уносит приятный поток, как вдруг… Уа-а-а-а-а!
Крис. Опять, Господи, опять. Он много плакал, и мы уже начали подозревать, хотя он и на грудном вскармливании, что у него непереносимость лактозы. Но какой мне толк от всех этих теорий сейчас? Пускай у Криса и аллергия на молоко, легкие у него точно превосходные, и он плачет изо всех сил, и теперь кому-то из нас нужно пойти его успокоить.
– Твоя очередь, – пробормотала сквозь сон Джен.
Я встал. Дома было холодно.
Я подошел к кроватке и сгреб руками горячее, неподатливое, злобное маленькое тельце Криса. Я люблю его, но мне хотелось вернуться ко сну. Я прошелся по дому, держа его на руках. Недосып лишает меня человеческих качеств, я просто робот, обреченный блуждать до скончания времен со своим дергающимся маленьким комочком. Я знаю, что этот комочек – беззащитный маленький ребенок. Но начинаю задаваться вопросом: не тиран ли он, часом? Тиран, чьей единственной жестокой целью является лишать меня того, чего мне не хватает больше всего на свете, – сладкого сна?
Постепенно, по прошествии долгого времени легкое раскачивание уменьшило его плач, он стал зевать, закрыл глаза. Я слушал его дыхание. Ровное. Глубокое. Нет никаких сомнений – он спит.
Очень-очень аккуратно, украдкой, словно вор в галерее, я добрался до детской и положил свой крошечный шедевр как можно нежнее в кроватку. Укрыл его сладко пахнущее тело. Теперь, спящий, он куда более податливый. Какое-то время я им любовался. Он скорчил рожицу, и это может быть… Я задержал дыхание, однако тишину ничто не нарушило. Ему просто снятся сны. Плетясь к кровати, я испытал что-то вроде радости. Пуховое одеяло ласково обняло меня, я закрыл глаза. И тут… Уа-а-а-а-а!
Какие отчаявшиеся родители не боялись тряхнуть своего ребенка, выйти из себя и швырнуть его в кровать или же отвесить ему звонкую оплеуху, лишь бы остановить этот невыносимый звук? Какие отчаявшиеся родители не были напуганы своей собственной острой потребностью отдохнуть от постоянных требовательных криков, от этого изматывающего, пронзительного уа-а-а-а-а?
Я знал, что, как бы Крис ни плакал, он в достаточной безопасности. Я знал, что мне нужно побыть в тишине. Захлопнул дверь за своим ревущим сыном и спустился на кухню. Он все еще плакал, но этот плач звучал уже где-то вдалеке. Я закрыл уши руками. Больше не мог его слушать. Пять минут я не убирал руки от ушей. Глубоко дышал. Всячески старался вернуть душевное равновесие. Затем вернулся к его кроватке. Пускай и не переполненный любовью, но точно с любовью и с вновь возрожденным сопереживанием. Я ласково его укачал, и он снова уснул.
После этого мы прочитали про аллергию на молоко у новорожденных, и Джен перестала употреблять в пищу молочные продукты. Крис почти сразу же кардинально изменился. Он спокойно спал. Он даже начал улыбаться. Но я благодарен всему, чему научился у этого плачущего ребенка. Спасибо тебе, Крис, за то, что дал мне понять, с каким невероятным давлением приходится иметь дело родителям.
8
Два года спустя у нас родилась девочка – мы назвали ее Анной. У нее не было никаких проблем с лактозой, и она доставляла куда меньше хлопот. А может, это мы, ее родители, попросту набрались опыта, и теперь нам это давалось куда легче.
К моменту появления на свет Анны мое первое вскрытие осталось далеко в прошлом – с тех пор я провел их множество. Сдав первую часть своих профильных экзаменов по патологии, я стал набираться скорости, знаний и навыков, работая в моргах по всему Лондону, от Уэмбли до Финчли и Тутинга.
Утром я приходил на работу, где меня терпеливо ожидали на столах покойники. В этих смертях не было ничего подозрительного. Большинство, как предполагалось, умерло по естественным причинам, и моей задачей было это подтвердить.
Во многих таких случаях все сразу становится очевидно. Сгусток, напоминающий смородиновое желе, в мозге? Это инсульт. Тяжелобольное сердце? Установить это не составляло труда – нужно было лишь разрезать венечные артерии, обнаружив там холестериновые бляшки, или же вскрыть сердечную сумку, где меня встречал закупоренный клапан либо потемневшая ткань сердечной мышцы, лишенной доступа кислорода. Осмотр почек не занимает много времени, равно как и легких, селезенки, печени, желчных протоков, желчного пузыря, надпочечников, желудка и кишечника. С сердцем приходится повозиться немного подольше, как и с гортанью, шеей, трахеей и бронхами.