12
Вскоре после того разговора я впервые выступал в суде на стороне защиты.
Прежде меня вызывали по поводу чьей-то смерти только полиция или следователь. Как результат, я практически автоматически становился свидетелем обвинения, если впоследствии выдвигались обвинения и начинались судебные разбирательства. Иногда суду достаточно лишь отчета судмедэксперта, иногда ему приходится выступать в суде и отвечать на вопросы. Самые дотошные вопросы, конечно, звучат от адвоката защиты.
Защита, как правило, также вызывает судмедэксперта и частенько требует проведения повторного вскрытия. Порой, когда в преступлении обвиняют целую группу лиц, защита каждого из обвиняемых может потребовать отдельного вскрытия, в результате чего их может в итоге быть проведено три, четыре и даже больше. В таких редких случаях судмедэксперты защиты могут провести вскрытие по очереди, однако чаще всего делают это совместно, наблюдают за работой друг друга, окружив тело со всех сторон, словно облепившая лампу моль. Если после этого мы все направляемся в паб, то устраиваем там настоящую конференцию судмедэкспертов. Каждый составляет свой собственный отчет для обвинения или одного из обвиняемых, каждый отчет используется в качестве доказательства, каждый судмедэксперт может быть вызван в суд в качестве свидетеля-эксперта.
МОЖНО ПОДУМАТЬ, ЧТО СУДЕБНАЯ МЕДИЦИНА – ТОЧНАЯ НАУКА И ВСЕ ОТЧЕТЫ О ВСКРЫТИИ ОДНОГО И ТОГО ЖЕ ТЕЛА ДОЛЖНЫ БЫТЬ ИДЕНТИЧНЫМИ. ЭТО НЕ ТАК.
Можно подумать, что судебная медицина – точная наука и все отчеты о вскрытии одного и того же тела должны быть идентичными. Это не так. Одинаково документированные раны могут быть истолкованы по-разному. Множество факторов может повлиять на то, как именно их истолкует тот или иной судмедэксперт. В первую очередь это касается предоставленной по делу информации: чем больше информации, тем меньше вероятность ошибочного заключения.
Таким образом, в ночь моего дежурства полиция может вызвать меня на место преступления, после чего я составлю отстраненный, научный отчет, основываясь на имеющихся в моем распоряжении данных. Королевская прокуратура использует этот отчет, чтобы решить, заводить ли уголовное дело на предполагаемого убийцу. Скорее всего, впоследствии мне придется выступить со своими показаниями в суде на стороне обвинения. Если же полиция позвонит сразу по окончании моего дежурства, то на место преступления поедет кто-то из моих коллег, однако несколько недель спустя я все равно могу начать работу по этому делу – уже на другой стороне, если позвонит солиситор защиты.
Адвокаты защиты как минимум требуют подтверждения выводов, сделанных первым судмедэкспертом. В некоторых случаях, впрочем, защита надеется на нечто большее. Они надеются, что судмедэксперту удастся обнаружить ошибку в первоначальном отчете – что случается редко, однако все равно они надеются на получение информации, которая могла бы помочь оправдать их клиента. Они рассчитывают получить как минимум подробный обзор различных объяснений или толкований фактов и всего, что было обнаружено при вскрытии.
Отчеты о вскрытии для стороны защиты – неотъемлемая часть работы судмедэкспертов, однако адвокаты защиты не сразу узнают имена новичков, так что какое-то время мне не доставались подобные дела. Я не был особо против. Я знал, насколько сложно порой проводить вскрытие тела, которое уже было осмотрено другим судмедэкспертом, с технической точки зрения: какие-то ткани будут непременно разрушены независимо от того, было ли тело замороженным или просто хранилось охлажденным; могут появиться новые кровоподтеки, а раны могут измениться в размере; порой отсутствуют целые органы, если они были извлечены для изучения другим специалистом, и, как правило, на анализ отправляются образцы тканей. Тем не менее последующие судмедэксперты должны получить доступ ко всей имеющейся информации, будь то записи своего коллеги, фотографии с места происшествия, отчеты или образцы тканей.
Есть и другая, более личная причина, по которой вскрытия, запрошенные стороной защиты, могут оказаться сложной задачей для новичка, стремящегося пробиться в мир опытных судебно-медицинских экспертов. Она связана с боязнью высказать противоположное мнение. Подобные различия во мнениях лежат в основе нашей системы правосудия, однако они нисколько не способствуют улучшению отношений с коллегами, особенно если ты лишь новичок, которому противостоит одна из звезд этой профессии.
Прежде чем принять свое первое дело на стороне защиты, я с волнением проверил, что за судмедэксперт выступает со стороны обвинения. Я очень надеялся, что мне не придется пересматривать и, возможно, оспаривать работу одного из своих глубокоуважаемых старших коллег. К своему облегчению я узнал, что судмедэкспертом обвинения был один из моих сверстников.
Так что я отправился в морг, чтобы изучить ранения, нанесенные, по его собственному признанию, 17-летним парнем своему отцу. Ран было 27 – все на лице и волосистой части головы. Череп был разломлен, а мозг сильно поврежден. Адвокаты защиты надеялись убедить обвинение, что их клиент психически болен. Добиться этого им, однако, не удалось, и теперь в Центральном уголовном суде Лондона было назначено рассмотрение дела об убийстве.
Заявления парня противоречили тому, что было обнаружено в ходе первоначального вскрытия. Он сказал, что сделал всего четыре удара, пока отец спал в кровати. Судмедэксперт же настаивал, что травм было более 20.
Когда я провел повторное вскрытие, то не обнаружил ошибок в отчете судмедэксперта обвинения, который в точности описал полученные отцом ранения. Вместе с тем их различный характер вызывал несколько вопросов.
Желая во что бы то ни стало достучаться до правды, я решил сделать копию лома, использованного парнем: только мой лом был сделан из поролона. Узнав рост обвиняемого и изучив фотографии с места преступления, я встал так, чтобы оказаться приблизительно на той же высоте и под тем же углом, что и он перед своим отцом. Я долго бил своим ломом по подушке, которая выступала в роли головы отца.
После своих продолжительных экспериментов я смог доказать, что боковое перемещение лома при ударе могло привести к его вращению и отскоку. Я записал: «Множественный характер полученных травм может быть объяснен отскоком лома. Обнаруженные в ходе вскрытия травмы полностью соответствуют утверждению обвиняемого, что он ударил своего отца четыре-пять раз».
Только вот моим умозаключениям в духе старика Симпсона не было суждено увидеть свет. Томограмма головы юноши подтвердила наличие сильных повреждений мозга в результате случившейся несколькими годами ранее дорожной аварии. Обвинение приняло признание вины в убийстве с ограниченной ответственностью, и судебное разбирательство по делу было отменено.
Не нужно было быть особенно храбрым, чтобы оспорить заключение судмедэксперта по тому делу. Вместе с тем, если не говорить про трусость или карьеризм, судмедэксперты как обвинения, так и защиты сталкиваются с куда более серьезной проблемой. Ни один из них не может – и не должен – признавать своей ошибки. Допустимо признать, что возможны иные толкования, однако при отсутствии каких-либо новых улик судмедэксперт должен быть достаточно уверен в своем мнении, чтобы его придерживаться.
Меня встревожило, когда в начале своей карьеры я узнал, что судмедэксперт по умолчанию считается правым. Присвоение квалификации судебно-медицинского эксперта – это превращение из не совсем уверенного практиканта, которому еще было чему учиться, в эксперта, не имеющего права на ошибку. Так что, если вам доводилось восхищаться тем, как ничего не значащий Кларк Кент превратился в неуязвимого Супермена, представьте себе, каково это было для самого Кента. Могу сказать наверняка, что лично для меня этот плащ неуязвимости стал тяжелой ношей.
Но почему так? Почему я должен всегда быть прав, если в самой человеческой природе заложено иногда допускать ошибки? Ответ: потому что в нашей состязательной системе правосудия нет места для «может быть», «наверное» или «возможно».
Хотя я был решительно настроен во многих аспектах своей жизни придерживаться строк Поупа и судить «твердо, но скромно», моя работа требовала от меня судить с полной уверенностью. Малейшее колебание – и обвиняемого могут посадить за преступления, которых он не совершал, либо же может быть оправдан виновный.
Самая большая проверка на уверенность происходит за свидетельской трибуной. Участие в судебных разбирательствах – особенно в Центральном суде Лондона, от которого так и веет серьезностью и важностью, – бывает не на шутку пугающим занятием. Я знал это задолго до того, как впервые сам с этим столкнулся. Вскоре после того, как я стал квалифицированным специалистом, по всем новостям трубили о закрывшемся из-за допущенной судебно-медицинским экспертом обвинения крошечной ошибки в громком деле. Долгая и выдающаяся карьера этого судмедэксперта закончилась чуть ли не с позором не оттого, что его небольшая ошибка была существенна для дела (причем, боюсь, не была, так как подсудимый был невиновен), а из-за того, что агрессивный барристер защиты использовал этот незначительный промах, чтобы подорвать авторитет судмедэксперта в глазах присяжных.
МЕНЯ ВСТРЕВОЖИЛО, КОГДА В НАЧАЛЕ СВОЕЙ КАРЬЕРЫ Я УЗНАЛ, ЧТО СУДМЕДЭКСПЕРТ ПО УМОЛЧАНИЮ СЧИТАЕТСЯ ПРАВЫМ ВО ВСЕМ.
Это было пугающе, особенно когда Иэн Уэст в красках обыграл весь проведенный перекрестный допрос, одновременно изображая и въедливого адвоката, и незадачливого судмедэксперта. Мы слушали, не отрываясь, однако нам было не по себе.
Когда меня впервые по-настоящему распекали в суде, я ненароком стал вспоминать эту поучительную историю. Полиция вызвала меня на место убийства, и потом я должен был дать свидетельские показания в суде. Защита заказала повторное вскрытие, обратившись к одному из моих бывших преподавателей. По его версии, причина смерти была другой. Барристеру защиты было достаточно бросить беглый взгляд на мое незрелое молодое лицо и сравнить его с лицом достопочтенного профессора, чтобы понять, какую линию нападения ему выбрать. Разг