PM40 – НОЖ, СПЕЦИАЛЬНО ПРЕДНАЗНАЧЕННЫЙ ДЛЯ ВСКРЫТИЙ, С БОЛЬШИМИ СЪЕМНЫМИ ЛЕЗВИЯМИ. ОН БЫЛ ЛУЧШИМ ПРИЯТЕЛЕМ КАЖДОГО СУДМЕДЭКСПЕРТА.
Я сделал свой обычный первый разрез, ровно посередине груди.
Я сказал:
– Нам всем понятно, что Энтони задушили, и мы получили подтверждающие это показания, однако я все равно должен удостовериться, не было ли каких-либо других причин смерти. Какой-то естественной причины, к примеру. Возможно, проблемы с сердцем, ну или у него могла быть какая-то болезнь, из-за которой он был особенно уязвим. Я должен осмотреть все его органы, чтобы это установить. Но сначала, конечно же, мне нужно будет изучить травмы внутри шеи, под странгуляционной бороздой.
Ответа от полицейского не последовало. Я продолжил работать, не прекращая говорить.
– Внутренние повреждения, вызванные удушением, могут быть не особенно выраженными. Энтони было всего 22. В его возрасте хрящ гортани все еще гибкий и податливый. С возрастом он все больше твердеет, становясь более хрупким, так что у пожилых он гораздо чаще ломается в результате удушения.
Полицейский наклонил голову, словно кивая. Или он пытался сдержать рвотный позыв?
– Судмедэксперты на протяжении поколений интересовались удушением, потому что никто толком не понимал механизмы, приводящие к смерти, – продолжил я. – Когда-то считалось, что жертвы попросту задыхались. Даже сейчас большинство обывателей наверняка думают, будто сдавливание шеи попросту перекрывает доступ воздуха, однако известно, что сама по себе асфиксия не всегда может быть единственной причиной смерти, так как порой жертвы умирают от сдавливания шеи очень быстро. На самом деле некоторые погибают чуть ли не мгновенно, не демонстрируя каких-либо признаков классической асфиксии. И даже те, у кого эти признаки присутствуют, умирают слишком быстро, чтобы единственной причиной можно было назвать нехватку кислорода.
К моему удовольствию, интерес полицейского к моему рассказу пересилил на какое-то время его отвращение к происходящему.
– Так почему же они умирают? – еле слышно спросил он.
– Что ж, нам известно, что сдавливание яремной вены – здесь, на шее – слишком сильно увеличивает венозное давление в голове – вот отчего лица некоторых жертв синеют. Сдавливание сонных артерий, вот тут, быстро приводит к потере сознания, так как прерывается кровоснабжение мозга. Кроме того, при удушении могут быть сдавлены нервы шеи, что может отразиться на парасимпатической нервной системе, контролирующей различные процессы в организме, о которых нам не приходится думать, такие как пищеварение. Одним из главных в этой системе является блуждающий нерв, и от сдавливания шеи можно умереть мгновенно, если этот нерв в результате сложных механизмов даст сердцу указание перестать биться. Это рефлекторная реакция.
– Значит, так Энтони и умер? – спросил полицейский, уставившись на вскрытую шею Энтони.
– У него застой крови в голове и шее, а в глазах точечные кровоизлияния. Это указывает на асфиксию, ну или по крайней мере определенно говорит о том, что смерть не наступила мгновенно.
Я склонился над телом.
– Очень знаменитый судмедэксперт, профессор Кейт Симпсон, описывал случай, когда один солдат во время танцев легко и нежно ущипнул свою партнершу за шею, после чего она упала замертво. Сам того не ведая, он воздействовал на ее парасимпатическую нервную систему. С тех пор адвокаты защиты по делам об удушении стали пытаться убедить суд, будто обвиняемый не был намерен никого убивать, а просто взялся за шею жертвы, и из-за рефлекторной реакции блуждающего нерва человек умирал практически без видимой причины.
– Но Тереза Лазенби использовала ленту, – заметил один из детективов, хотя и несколько, как мне показалось, нерешительно.
Как же ей так удалось завоевать сердца этих суровых мужчин?
– Судя по полученным травмам, я бы сказал, что она действительно использовала ленту, причем держала ее довольно долго, – подтвердил я. – Так что если на этом строится ее защита, то дела ее плохи.
– Ее защита строится на том, что он пытался ее убить, – поправил детектив.
– Бедняжка, – согласился его коллега.
Полицейский хоть и не принимал участия в этом разговоре, но все еще оставался в помещении, и мне хочется верить, что именно мои подбадривающие разговоры помогли ему продержаться столь долго. Он ринулся наружу, только когда работник морга пришел разрезать череп, чтобы я мог вытащить мозг. Во время этой шумной процедуры, для которой используется специальная пила, даже оба опытных детектива отвели взгляды. Хотя криминалист, для которого это было повседневным событием, и продолжал болтать со мной, перекрикивая жужжание пилы, было практически невозможно не заметить на каком-то глубоком, подсознательном уровне, что пахнет жженой костью.
Когда я закончил вскрытие, полицейские отправились обратно в участок, чтобы доложить своим коллегам результаты и подписать протокол.
– И я скажу тебе, что нам понадобится после этого. Кружка пива. Ну или три. Присоединитесь к нам в пабе, док?
Я бы с радостью посмотрел, как полицейский, которого я всячески подбадривал, возвращается к жизни за пинтой пива, однако ради Джен отказался. Итак, я двинул домой. Всю дорогу, однако, меня преследовало ощущение, будто что-то не так. Мне было как-то некомфортно. Как если бы я надел ботинок не на ту ногу или рубашку наизнанку. Мне не давало покоя дело Энтони Пирсона. Это как-то было связано с его девушкой, сознавшейся в его убийстве. С тем, что сказали про нее полицейские. Но что бы это ни было, оно улетало у меня из-под носа, словно пух, только я был готов за него ухватиться. Наверняка завтра все прояснится, когда я напишу свой отчет о вскрытии. Пока же у меня попросту нет времени об этом думать – я уже у двери своего дома. Портала обмана.
Я обманывал себя, убеждая, будто можно отделить собственные эмоции от всего, с чем мне приходится иметь дело ежедневно: от свидетельств бесчеловечных поступков людей по отношению друг к другу. Не испытывать ничего, помимо научного любопытства, когда сталкиваешься со смертельными проявлениями безумия, безрассудства, печали, безысходности, бесконечной уязвимости человеческого рода. Вести себя по-мужски, как это делали, казалось, все мои коллеги. Быть неуязвимым на работе, никак не реагировать на тот музей человеческой ничтожности, коим является морг, где выставляется напоказ человеческая сущность; не переживать из-за того, как порой сложно отличить, что правильно, а что нет. А затем, подобно все тому же Кларку Кенту, заходить в свой дом и мгновенно превращаться в любящего и заботливого, чуткого и всецело отдающего себя мужа и отца, который, как мне казалось, скрывался за моей рабочей маской.
Я ОБМАНЫВАЛ СЕБЯ, УБЕЖДАЯ, БУДТО МОЖНО ОТДЕЛИТЬ СОБСТВЕННЫЕ ЭМОЦИИ ОТ ВСЕГО, С ЧЕМ МНЕ ПРИХОДИТСЯ ИМЕТЬ ДЕЛО: ОТ СВИДЕТЕЛЬСТВ БЕСЧЕЛОВЕЧНЫХ ПОСТУПКОВ ЛЮДЕЙ ПО ОТНОШЕНИЮ ДРУГ К ДРУГУ.
Итак. Глубокий вдох. Перестань думать о том, что и как Тереза Лазенби сделала Энтони Пирсону. Просто перестань. Ключ. Дверная ручка. Ступенька. Улыбка. Будь веселым. Задавай вопросы. Приготовь что-нибудь. Улыбайся. За ужином спроси у Джен, как прошел ее день, поговори о том, чем она будет вынуждена заниматься ночью. Не думай об Энтони Пирсоне, о той тонкой полоске крови из уголка его рта, о неровной красной странгуляционной борозде. Хорошо.
На следующий день в больнице я достал из портфеля свои записи о проведенном вскрытии. От них на мгновение повеяло запахом сломанных веток и зимнего леса. Запахом морга.
Я написал свой отчет от руки, чтобы Пэм потом его перепечатала. Я заключил, что у Энтони Пирсона не было естественных болезней, и в качестве причины смерти указал «удушение петлей». Я заметил:
«Расположение и распределение странгуляционной борозды на шее указывает на то, что нападавший находился сзади покойного, когда сдавливал ему шею, и что петля не касалась шеи сзади».
Я все еще не мог понять, что именно тревожило меня в этом деле, однако как только отчет был составлен и подписан, сразу же о нем забыл. Я решил, что Королевская прокуратура все равно когда-нибудь со мной свяжется, чтобы получить от меня показания на суде Терезы Лазенби, и вот тогда я достану свою папку и снова обо всем подумаю. Пока же я был слишком для этого занят.
15
Теперь я с гордостью мог назвать себя хозяином своего настроения: я переключался между убийствами и домом, не моргнув глазом. Я также гордился тем, как ловко подбадривал и преподносил информацию присутствующим на вскрытии людям, у которых оно вызывало отвращение. По сути я стал считать себя первоклассным, профессиональным повелителем эмоций. Пока дело не доходило до встречи с родными усопших.
Потрясенными, убитыми горем и ужасом родными. Родными, пытающими меня вопросом, на который нет ответа («Он страдал, доктор?»). Родными, желающими знать правду, но при этом всячески ее боящимися. Эмоции родственников усопших заполняли комнату, впитывая, словно губка, весь имеющийся кислород, в то время как сами родственники неуклюже сидели на жестких стульях, передавая друг другу носовые платки, с открытыми ртами и заплаканными глазами, качая в неверии головами. В ожидании, когда я заговорю. Эмоции родных, способных в любой момент разразиться яростью или истерикой, разрыдаться. Они меня не на шутку пугали.
Мне нужно было научиться правильно себя с ними вести, и первый урок, как бы странно это ни было, преподнесло мне дело, давшее понять, что может быть что-то тяжелее эмоций родственников покойника. Отсутствие родственников.
МЕНЯ ПУГАЛИ ЭМОЦИИ РОДНЫХ, СПОСОБНЫХ В ЛЮБОЙ МОМЕНТ РАЗРАЗИТЬСЯ ЯРОСТЬЮ ИЛИ ИСТЕРИКОЙ, РАЗРЫДАТЬСЯ. ОНИ МЕНЯ НЕ НА ШУТКУ ПУГАЛИ.
Дело было зимой, и меня вызвали в дом одной старушки, чье обнаженное тело было обнаружено под столом в груде всяких вещей. Полиция расценивала это как место преступления, и действительно складывалось впечатление, будто кто-то искал ценности: шкафы были открыты, ящики выдвинуты, а их содержимое повсюду разбросано. Некоторые легкие предметы мебели были перевернуты набок.