Я задумался. Но ничего не сделал. Мы снова вернулись к жизни, которая, казалось, не допускала любовных отношений. Один из нас постоянно собирался уходить на работу. А если мы оба были дома, то нашего внимания требовали тысяча дел: дети со своими домашними заданиями, трудности на работе, ремонт по дому…
Я не понимал, как можно найти посреди всего этого место для любви. Может, я должен написать это в своем ежедневнике: «17:00 – Служебное совещание, 19:00 – Любовь»? И что я должен был делать? Приходить домой с цветами? Зажигать свечи за ужином? Хотелось бы мне спросить других мужчин, как им удается наполнять свою повседневную семейную жизнь теплом, юмором и этой самой любовью, однако подобные разговоры были бы в наших профессиональных кругах неприемлемы. На самом деле это было попросту невозможно. Мы говорили об убийствах, а не о любви. Так что я продолжил портачить.
17
Королевская уголовная прокуратура в итоге связалась со мной по делу Энтони Пирсона. Его девушке Терезе Лазенби было предъявлено обвинение в убийстве, и вскоре должно было начаться разбирательство в суде.
Была назначена предварительная встреча (роскошь, которой Симпсон вдоволь наслаждался на протяжении всей своей карьеры, однако на протяжении моей она постепенно уходила в прошлое), перед которой я освежил свою память заметками и фотографиями по делу. Адвокат обвинения также направил мне дополнительный материал, включая протоколы допросов Терезы полицией.
Читая, я вспоминал, как опрашивавшим ее детективам было сложно связать задушенное тело взрослого мужчины с этой молоденькой девушкой. Как они ее защищали, когда говорили о ней. Вскоре я начал понимать, в чем было дело.
Во время допроса Тереза объяснила, что с Энтони они были знакомы на протяжении пяти лет. У нее была от него четырехлетняя дочка, жившая с ее родителями. Ночевала она обычно в квартире, которую снимала вместе с ним, а бо́льшую часть дня проводила в доме родителей неподалеку.
В момент смерти Энтони родители Терезы вместе с ее дочкой были на отдыхе. Она подробно описала свой день, и я могу лишь сказать, что это был самый обычный день, закончившийся самым невероятным образом. Все это с трудом укладывалось в голове. Она купила поздравительную открытку для подруги и записала на видео телесериал, чтобы по возвращении его могли посмотреть родители. Затем она отправилась к своей бабушке, чтобы узнать про дедушку, дела которого были плохи. Она безуспешно попыталась занять немного денег на запланированный с подругами отдых на острове Тенерифе. Пока что ничего необычного.
Позже она встретилась в пабе с Энтони. Он был уже изрядно выпившим и странным образом злился из-за того, что она пришла так рано. Он не одобрил ее поездки с подругами («Ах ты дрянь!»), после чего потребовал денег, чтобы купить еще выпивки, а затем и травки.
Тереза заняла денег для Энтони у своего на тот момент начальника за барной стойкой. Последовал непростой вечер, состоящий из выпивки, травки и злости. Сама Тереза выпила лишь полпинты светлого, травку не курила и, судя по ее описанию событий, всячески старалась угодить своему трудному и непредсказуемому парню. Согласно ее заявлению, когда они пришли домой со взятой с собой пиццей, он уже себя не контролировал:
«Я дала ему пиццу в гостиной, а он сказал, что потерял травку, на что я сказала: „Не говори глупостей”. Я начала шарить у него по карманам, а он оттолкнул меня к стене… он швырнул в стену две стеклянные пепельницы… И я сказала: „Вечно тебе надо что-то разбить”. Он сказал: „Еще как надо”.
Он просто взбесился, принялся скидывать видеокассеты с каминной полки, разбрасывать вещи вокруг, он орал, принялся ломать на части проигрыватель, и я схватила его, чтобы он перестал (плачет), а он ударил меня по голове, я упала и порезала руку (показывает порез на ладони правой руки), а повсюду было стекло, и я лежала у двери в гостиную, а он не мог ее открыть, так как мешала моя голова, так что он все бил и бил мне дверью по голове.
Он пошел в туалет и позвал меня, так что я зашла, а он специально порезал себе руку бритвой… я взяла полотенце и сказала – не делай глупостей. Я взяла полотенце и обернула его вокруг руки, кажется, это была его правая рука. Кажется, сначала он стащил с себя полотенце. Потом он выдернул из розетки шнур светильника…
Я пошла в спальню, а он все продолжал швыряться вещами, всякими безделушками. Он пошел на кухню. У меня стеклянный обеденный стол, и я попросила его не разбивать, однако он схватил солонки и перечницы, потом пошел в спальню и принялся швырять их из окна. Потом он взялся за зеркало, так что я закрыла окно и схватила его, и мы оба упали спиной на кровать (всхлипывает), и я его держала.
Он порезал мне руку. Не знаю чем, но я убрала руку (показывает порезы на правом предплечье). Я убрала руку, а он двинул мне локтем в живот. Я снова схватила его рукой, а он порезал и укусил ее (показывает порезы и кровоподтеки на правом плече). Я схватила кусок ленты (всхлипывает), он лежал на прикроватной тумбочке слева, и я просто придушила его этой лентой. Я не хотела причинить ему вред, я просто хотела, чтобы он перестал делать мне больно, я хотела, чтобы он больше никогда не делал мне больно. Я кричала, чтобы он оставил меня в покое, чтобы отстал от меня. Отвали! Отвали! Потом, когда он перестал меня бить, я выбежала из дома и пришла сюда.
П (полицейский): Когда вы душили Тони, вы находились сверху него на кровати или же он был сверху вас? А может, вы лежали бок о бок?
З (задержанная): Мы были рядом друг с другом, бок о бок. Я была слева. Я лежала на спине. Он был под моими ногами. Он меня не удерживал. Он несколько раз ударил меня в живот. Я схватила ленту и обвила его вокруг ее шеи… (всхлипывает).
П: Продолжайте…
З: Я скрестила ленту, потянула с силой, чтобы он перестал меня бить. Не знаю, как долго это продолжалось, но когда он перестал меня лупить, я выбежала из дома и прибежала сюда.
П: Вы хотели его убить?
З (всхлипывает): Нет, я не хотела его убивать.
П: Вам показалось, что вы его убили?
З: Я знала, что он пострадал, так как он все пытался поймать ртом воздух. Он посинел. Его рот, его язык, его высунувшийся язык… Я посмотрела на него. Я знала, что он пострадал. Мне нужно было просто выбраться из дома. Мне нужно было прийти сюда, чтобы Тони помогли. Я так сразу и сказала полицейскому».
Тереза рассказала, что Тони в прошлом уже на нее нападал, однако, не переставая всхлипывать, она сказала, что любила его, а также чувствовала, что нужна ему. Казалось, она была очень молодой мамой – должно быть, они с Тони были еще подростками, когда она забеременела, – оказавшейся затянутой в полные насилия отношения, в которых ее удерживала вера в то, что она ему нужна.
Меня тронули ее возражения, то, как она настаивала, будто она впервые дала отпор, и то под угрозой физической расправы со стороны Тони. Порой преступники больше похожи на жертв, и Тереза одновременно и страдала, и сожалела о содеянном. Обвинение, однако, планировало полагаться на мои показания. Которые должны были быть беспристрастными. Так что я был намерен придерживаться правды, прекрасной в своей простоте, и не позволить предательским эмоциям эту правду запутать.
Встреча по делу проводилась в одном из служебных помещений Королевской уголовной прокуратуры на верхних этажах Центрального суда Лондона. Обшитые деревянными панелями залы суда выглядят величественно: ничто так не дает почувствовать силу правосудия, его историю и значимость, как Первый судебный зал в Центральном суде Лондона.
В расположенных над ним кабинетах, впрочем, ничего величественного нет и в помине.
Я ожидал встречи в комнате с потертой мебелью и плохо подогнанными окнами, как вдруг внезапно появились адвокаты – старший и младший. Они пришли прямиком с проводимого внизу судебного заседания, все еще в мантиях, бросили свои парики на стол и поздоровались со мной по имени, прежде чем мы приступили к формальной части процедуры. Вскоре после них прибыли двое детективов. Совместные вскрытия сближают, и мы обменялись с ними теплыми дружескими рукопожатиями.
Мы уселись за большой поцарапанный стол, попивая чай из фарфоровых чашек – адвокаты не держат одноразовой посуды, – а вокруг нас были разложены всевозможные бумаги и фотографии. Все сделанные полицией фотографии были распределены по небольшим папкам с жесткими коричневыми обложками, связанными черными пластиковым кольцами.
Я молча наблюдал, как все остальные обсуждают предстоящий суд над Терезой Лазенби. Ее обвиняли в убийстве, однако никто не сомневался, что ее адвокат предложит признание в неумышленном убийстве с ограниченной ответственностью – за которое, разумеется, ей светил куда меньший срок. Детективы не сомневались, что обвинение согласится на сделку. Было очевидно, что им нравилась Тереза и что они не сомневались: это была самооборона. И действительно, они даже не возражали против того, чтобы ее отпустили до суда под залог, что было весьма необычно для обвиненного в убийстве.
– Вы ознакомились с протоколом допроса, доктор Шеперд? – спросил меня старший адвокат.
– Да.
– И вы видели фотографии того, что он с ней сделал, прежде чем она схватилась за ленту? – спросил детектив.
– Нет, мне эти фотографии не показывали.
После долгих поисков адвокат наконец достал нужную папку. В полицейских папках с фотографиями, которые мне доводилось видеть прежде, как правило были снимки мест убийства либо вскрытий. Здесь же меня ждали фотографии миленькой молодой девушки, которая была более чем живой.
– Итак, – сказал я. – Это Тереза.
Своей молодостью и здоровьем она оживляла снимки. У нее были розовые щеки, а ее длинные рыжие волосы были в меру покрашены в темный цвет. Как и сказали мне детективы несколько месяцев тому назад, у нее было милое личико. Ничего общего с типичным подозреваемым в убийстве.
Я внимательно осмотрел каждую фотографию, в то время как все остальные потягивали свой чай и болтали. Наконец я поднял голову.