В те ранние годы своей карьеры, однако, мне порой не удавалось сдержать собственного любопытства. Я не мог удержаться от желания увидеть лицо человека, обвиняемого в столь гнусном преступлении, свидетелем последствий которого мне довелось стать.
Меня всегда поражало, насколько неприметными казались большинство убийц. Столь многие из них выглядели подобно тем тихоням, на которых толком и внимания не обратишь, усевшись рядом с ними в поезде, пока они услужливо не поднимут оброненный тобою билет.
Встав за свидетельскую трибуну на суде по делу «Государство против Лазенби», я поймал себя на том, что кошусь на обвиняемую.
Я увидел молодую девушку, которая, прямо как на сделанных сразу после убийства снимках, была миловидной, оживленной и с розовыми щеками. Ее рыжие волосы были затянуты в аккуратный обворожительный хвост. Когда я давал показания, ее глаза блестели от слез. Адвокат протянул ей платок. Она прижала его к щекам и склонила голову. Я заметил, что присяжные смотрят на нее с сочувствием.
Как эта миниатюрная, хрупкая девушка могла стать одной из нескольких на всю страну женщин-душителей? Как она могла хладнокровно все провернуть, а затем наделать себе по всему телу ран, после чего явиться в слезах в полицейский участок? Это казалось немыслимым. Я чуть ли не засомневался в собственных заключениях.
Тем не менее во время перекрестного допроса я держался молодцом. Позже я узнал, что нанятый защитой судмедэксперт, изучив мое мнение и составленный мной отчет, не стал его оспаривать: он согласился, что как минимум некоторые, а то и большинство ран Тереза нанесла себе сама.
Таким образом, на основании моих показаний обвинение настаивало, что Тереза попросту задушила своего парня, пока тот был либо в отключке, либо не в состоянии ей сопротивляться. Но всем было крайне тяжело поверить, что настолько милая и раскаивающаяся девушка могла сделать столь ужасную вещь не ради спасения собственной жизни. Присяжным уж точно было сложно в это поверить. Они признали ее невиновной, единогласно решив, что она действительно действовала из самообороны.
Адвокаты Терезы смогли убедить их, что сторона обвинения не смогла доказать свою версию так, чтобы она не вызывала ни малейших сомнений. Конечно, стратегия была довольно самонадеянной, однако, окажись я на скамье подсудимых, я бы тоже вне всяких сомнений попробовал и такой подход. Как бы то ни было, однако, я был удивлен, когда Тереза ушла из зала суда свободным человеком. Я знал, о чем мне рассказало тело Энтони Пирсона, однако присяжные, очевидно, и слушать меня не хотели. Мне казалось, что они закрыли глаза на все имеющиеся доказательства, и их вердикт стал попросту проявлением сочувствия к женщине, которая якобы подвергалась насилию.
В тот вечер Джен удивилась, когда я принялся бурно обсуждать с ней это дело. Я объяснил ей, что женщина, в виновности которой я не сомневался, смогла избежать наказания. Я подозревал, что ее оправданию способствовали ее молодость и красота, что казалось мне большой несправедливостью.
– Что ж, ну хоть какое-то разнообразие, а то обычно симпатичные молодые девушки сами становятся жертвами, – заметила Джен. Она была озадачена столь эмоциональной реакцией на это дело своего обычно лишенного эмоций мужа. Даже мне было не по себе оттого, что я поддался всколыхнувшей меня злости, которой обычно всячески старался избегать.
– Мне нужно взять себя в руки, – сказал я. – Я не могу переживать подобным образом каждый раз, когда в суде все выходит из-под контроля.
Конечно, я взял себя в руки. Дело Лазенби, пожалуй, стало последним случаем, когда я позволил себе эмоционально отреагировать на результаты судебного разбирательства. Моя работа заключается в установлении научных фактов. Эти факты я рассказываю присяжным. Они же имеют право делать с ними все что заблагорассудится – в конце концов, они выслушали все показания и ознакомились со всеми доказательствами по делу, что я сам редко делаю. После того как я изложил все факты, мое участие в процессе заканчивается.
Так что больше никакой эмоциональной нагрузки. Больше никаких взглядов украдкой на обвиняемого или расспросов полицейских об исходе разбирательств. Очень часто после дачи мной показаний в суде мне никто не сообщал вынесенный приговор. Если я пропускал газетный отчет, то мне приходилось расспрашивать полицейских или других коллег, которые могли быть причастны к делу.
После суда над Лазенби я решил больше никогда ни о чем не спрашивать. Впредь мне будет безразличен вердикт присяжных, и весь мой интерес будет ограничиваться моими собственными показаниями. Я не должен чувствовать никакого воинствующего энтузиазма упрятать преступника за решетку, а также не испытывать никакой эмоциональной потребности убедить присяжных в своей правоте. Пускай Иэн Уэст вкладывает всю душу и сердце в свои судебные представления, а потом страдает, если присяжные отказываются с ним согласиться. Отныне, оказавшись за свидетельской трибуной, я буду доводить до совершенства свою способность эмоционально отстраняться, которой научили меня морги.
ОЧЕНЬ ЧАСТО ПОСЛЕ ДАЧИ МНОЙ ПОКАЗАНИЙ В СУДЕ МНЕ НИКТО НЕ СООБЩАЛ ВЫНЕСЕННЫЙ ПРИГОВОР. МНЕ ПРИХОДИЛОСЬ РАССПРАШИВАТЬ ПОЛИЦЕЙСКИХ ИЛИ ДРУГИХ КОЛЛЕГ, КОТОРЫЕ МОГЛИ БЫТЬ ПРИЧАСТНЫ К ДЕЛУ.
Когда я сказал об этом Джен, она тяжело вздохнула.
– Еще больше отстраненности, – сказала она. – Это твой ответ на все.
– Я не должен был позволить себе переживать из-за вердикта. Уверен, это правильно, – сказал я.
Джен пожала плечами.
– Было любопытно наблюдать, как ты рассказываешь об этом деле с такой страстью. Может быть, тебе стоит делать это чаще.
Меня передернуло. Я точно не хотел испытывать ничего подобного, тем более чаще. Подобные вещи могут принести массу неприятностей.
18
В конце 1980-х годов в Великобритании произошла серия катастроф, которые унесли множество жизней. Мало какие – если вообще хоть какие-то – из этих несчастий можно было бы назвать случайностью. Практически все они обнажили серьезные недочеты системы. Или же это был просто период, когда послевоенная привычка полагаться только на себя перерождалась в конфликт интересов человека и государства. Одно можно сказать наверняка: по мере роста населения общие настроения менялись, и система, на которую мы все полагались, становилась все больше и сложнее.
В марте 1987 года автомобильно-пассажирский паром «Геральд оф Фри Энтерпрайз» перевернулся после выхода из бельгийского порта Зебрюгге из-за незакрытых носовых ворот: 193 пассажира и члена экипажа погибли.
В августе 1987-го Майкл Райан устроил бойню, подстрелив 31 человека в Хангерфорде, после чего покончил с собой.
В ноябре 1987 года брошенная в эскалатор зажженная спичка на станции «Кингс-Кросс» линии Пикадилли привела к пожару, вследствие которого погиб, как заявляется, 31 человек, а еще сотня были ранены.
В июле 1988 года взорвалась нефтяная платформа Piper Alpha в Северном море, унеся жизни 167 человек.
12 декабря 1988 года из-за неполадок в сигнальной системе на железнодорожной развязке Клэпхем произошло столкновение трех поездов: 35 пассажиров погибли и более 400 получили ранения, из которых 69 – тяжелой степени.
Позже, в том же месяце, над шотландским городом Локерби взорвался из-за заложенной бомбы самолет компании Pan American – погибли все 259 человек на борту и еще 11 на земле.
Не прошло и трех недель, как 8 января 1989-го у самолета Boeing 737 компании British Midland отказал двигатель, а из-за последовавшей ошибки экипажа самолет ударился о лесополосу автострады М1, совсем немного не дотянув до летного поля аэропорта Ист-Мидлендс. Из 126 человек на борту 47 погибли и 74 получили тяжелые травмы.
В апреле 1989 года 96 футбольных болельщиков «Ливерпуля» были раздавлены насмерть, а более 700 получили ранения в результате давки на стадионе «Хиллсборо» в Шеффилде. Лишь в 2016 году в ходе повторного расследования было установлено, что причиной столь большого количества жертв стала преступная халатность: критике были подвергнуты действия «скорой», полиции, а также руководства стадиона за несоблюдение элементарных правил безопасности.
В августе 1989 года в результате столкновения прогулочного корабля и дноуглубительного судна на Темзе погиб 51 человек, большинству из которых не было 30.
Каждое из этих происшествий повергло нацию в шок. Каждое в конечном счете привело к значительным улучшениям, когда эмоциональные волнения улеглись и были выявлены и проанализированы зачастую многочисленные взаимосвязанные причины этих трагедий. Устаревшие системы были пересмотрены, начался период расцвета охраны труда и техники безопасности, работодатели стали осознавать важность обучения персонала, а также позиции компании и государства в целом по отношению к рискам и ответственности. Ко всем этим вещам внезапно стали относиться гораздо серьезнее, и безопасность людей была поставлена на первое место.
Я был вовлечен во многие из этих событий непосредственно после катастрофы или же на стадии расследования. Благодаря им судебная медицина научилась справляться с последствиями массовых катастроф – научился этому и я. Именно та переломная эпоха помогла нам успешно справиться с террористическим ужасом 2000-х.
Для меня первым таким делом стали события в Хангерфорде. Тем не менее это была эпоха главным образом транспортных катастроф, и первой из них для меня была авария на железнодорожной развязке Клэпхем. Первый битком набитый пассажирский поезд проехал на зеленый свет у развязки Клэпхем и, в 8:10 утра в понедельник зайдя в поворот, обнаружил стоящим на тех же путях задержавшийся состав из Бейзингстока.
БИТКОМ НАБИТЫЙ ПАССАЖИРСКИЙ ПОЕЗД ПРОЕХАЛ НА ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ У РАЗВЯЗКИ, И В 8:10 УТРА В ПОНЕДЕЛЬНИК ЗАШЕЛ В ПОВОРОТ. НА ТЕХ ЖЕ ПУТЯХ СТОЯЛ ЗАДЕРЖАВШИЙСЯ СОСТАВ. СТОЛКНОВЕНИЯ БЫЛО НЕ ИЗБЕЖАТЬ.
Столкновения было не избежать. Потому что зеленый сигнал должен был быть красным, но не был. Потому что плохо закрепленный провод отошел. Потому что его оставил таким электрик. Потому что за предыдущие 13 недель у него был всего один выходной. А также потому, что, хотя начальство и было довольно его работой, в ходе проведенного впоследствии расследования было установлено, что на протяжении 16 лет он плохо справлялся со своими обязанностями, ставя жизни людей под угрозу. Оказалось, что никто не контролировал его работу, никто не проверял ее результаты, потому что ему доверяли, а проводить проверки попросту не было принято. Как результат, однако, все сразу же устремились менять сигнальную проводку. А знаете почему? Потому что она стояла с 1936 года, и теперь появилась потребность обеспечить более высокий уровень безопасности на железной дороге. Это закон природы, который порой оказывается виновником немалой части моей работы: закон непредвиденных последствий.