Я рассказал, что фотографии были плохого качества и не отражали то, что я видел на самом деле. Это было пропущено мимо ушей.
– Мы все видим на фотографиях, что задние ребра были прежде поломаны, доктор Шеперд. Так почему же вы этого не видите?
Подобный разговор у нас состоялся и по поводу травм на губах.
– Вы только взгляните на фотографии, доктор Шеперд! Наличие травм очевидно!
Я объяснил, что из-за того, как фотографии были сохранены, переданы, а затем распечатаны на дешевом принтере, на них нельзя полагаться. Но они видели то, что хотели видеть. Я был то ли слепым, то ли тупым, раз отказывался это признать, и – если не был ни тем ни другим – очевидно, сбивал всех с толку, чтобы уклониться от того факта, что мы с Элли с 70 годами опыта в судебной медицине на двоих приняли травмы от удушья за травмы, полученные при проведении реанимационных мероприятий.
ОЧЕВИДНО, ЧТО МЫ С ЭЛЛИ С 70 ГОДАМИ ОПЫТА В СУДЕБНОЙ МЕДИЦИНЕ НА ДВОИХ ПРИНЯЛИ ТРАВМЫ ОТ УДУШЬЯ ЗА ТРАВМЫ, ПОЛУЧЕННЫЕ ПРИ ПРОВЕДЕНИИ РЕАНИМАЦИОННЫХ МЕРОПРИЯТИЙ.
Такого тяжелого дня за свидетельской трибуной у меня не было ни в одном суде, даже в Центральном уголовном суде Лондона. В каком-то смысле все было даже хуже – вместо одного враждебно настроенного адвоката их было множество, представляющих разные стороны, и все атаковали меня под разными углами. Мне удалось и дальше стоять на своем, признавая возможность нашей ошибки, но при этом подчеркивая ничтожность вероятности того, что два опытных судебно-медицинских эксперта могли оба упустить из виду явные признаки насилия.
– Доктор Шеперд, вы остеопат?
– Нет.
– Но вы были обеспокоены по поводу ребер ребенка, их очевидных переломов спереди?
– Обеспокоен, что переломы можно интерпретировать по-разному, да, однако вместе с тем я знал, что агрессивные реанимационные мероприятия, предпринятые неопытным соседом…
– Вы были обеспокоены, однако недостаточно, чтобы показать ребра остеопату для получения его экспертного мнения?
– Мне не показалось, что он может пролить больше света на ребра. Мы видели, какие из них были поломаны, и мы знали, что…
– Вы решили, что разбираетесь в этом не хуже специалиста, так получается?
– Рентгенолог сказала, что, по ее мнению, в задней части ребер переломов нет. Спереди переломы были очевидны. Мне казалось, что в дополнительном мнении остеопата потребности нет.
– Не было ли это с вашей стороны самонадеянно, доктор Шеперд?
– Я не считаю себя самонадеянным человеком. Жаль, если у вас сложилось такое впечатление.
У меня в голове всплыли строчки Александра Поупа, как если бы мой отец только что их туда вставил.
Но ты умей увидеть свой просчет
И каждый день веди ошибкам счет.
– Значит, вы признаете вероятность того, что ошиблись, указав в качестве причины СВДС?
– Анализ причины смерти в таких случаях всегда является сложной задачей, здесь есть очень тонкая грань. На основании данных, имевшихся у нас в момент составления отчета, СВДС превалировал. Будь у нас полная информация об обстоятельствах жизни и смерти ребенка, думаю, мы бы, наверное, указали «Не установлена» в качестве причины смерти.
Сюрпризом для меня в тот день в семейном суде стали нападки на меня не в профессиональном, а в личном плане. Вторым сюрпризом стало письменное судебное постановление. Оно было вынесено несколько недель спустя. Из него я узнал, что за те недели, что длилось разбирательство, ряд свидетелей в суде сообщили о случаях небрежного отношения к Ноа со стороны его родителей. Его мать, как теперь выяснилось, была алкоголичкой, а отец частенько злоупотреблял наркотиками. Сестра и тетя матери помогали им с маленьким Ноа, невольно способствуя ложному впечатлению патронажных медицинских работников и других людей о том, что мать справляется со своими обязанностями. Согласно словам судьи, именно они заботились о том, чтобы ребенок был под присмотром, а также водили его на приемы к врачу и вакцинацию.
Он сказал, что маленький Ноа был жертвой пренебрежительного отношения, и он был шокирован отказом или неспособностью двоих судмедэкспертов, осматривавших тело, признать, что они упустили столь очевидные и бросающиеся в глаза признаки насилия – которые были видны на фотографиях каждому. Судмедэксперты, как ему казалось, и дальше продолжают думать, что причиной смерти мог стать СВДС. Судья ни слова не упомянул о том, что качество фотографий, мягко говоря, оставляло желать лучшего. Равно как и о том, как мало информации было предоставлено нам о родителях в день смерти ребенка, когда мы проводили вскрытие. Равно как и о том, что никто не стал сообщать нам о новых открывшихся данных о семье ребенка.
Он постановил, что, основываясь на соотношении вероятностей – а именно от такого критерия вины он отталкивался, – отец убил маленького Ноа. В ходе перекрестного допроса было установлено, что в ночь смерти ребенка было употреблено в большом количестве спиртное и некоторое количество наркотиков, и когда ребенок заплакал, успокаивать его пошел отец. Судья предположил, что он попытался сделать это, надавив ребенку на грудь, а возможно и на лицо, тем самым задушив его и, возможно, сломав ребра. Состояние задних ребер ребенка, как сказал он, говорило о том, что, возможно, такое уже бывало и раньше. В этот же раз мать попросила его сделать что угодно, лишь бы ребенок перестал плакать, и хотя она знала, что он жестоко поступает с ребенком, не стала вмешиваться. Таким образом, этим родителям нельзя доверить воспитание других детей. Их нового ребенка следует изъять из семьи для последующего усыновления.
Я даже представить себе не могу, что чувствовали родители маленького Ноа, когда был вынесен этот вердикт. Я был настолько им ошеломлен, что чуть ли не начал задыхаться. Эти жесткие слова судьи о судмедэксперте Министерства внутренних дел не могли пройти бесследно. Мне уже перевалило за 60, и на протяжении всей своей жизни я изо всех сил старался заниматься медициной в интересах правосудия. И теперь, казалось, я сам был лишен этого правосудия.
В ту ночь я не мог уснуть. С трудом дышал. Столь жесткие комментарии требуют проведения расследования, и я, будучи судмедэкспертом Министерства внутренних дел, обязан сообщить о случившемся в министерство. Начнет ли тогда Министерство внутренних дел в отношении меня расследование? Генеральный медицинский совет может лишать врачей лицензии, если признает их виновными в серьезном проступке.
МНЕ УЖЕ ПЕРЕВАЛИЛО ЗА 60, И НА ПРОТЯЖЕНИИ ВСЕЙ СВОЕЙ ЖИЗНИ Я ИЗО ВСЕХ СИЛ СТАРАЛСЯ ЗАНИМАТЬСЯ МЕДИЦИНОЙ В ИНТЕРЕСАХ ПРАВОСУДИЯ.
От того, насколько несправедливым было подобное развитие событий, я присел в постели. Меня обвиняли в ошибке, основываясь на фотографиях плохого качества. Травмы на губах и зажившие трещины на задних ребрах могли свидетельствовать о насилии в прошлом, однако не было никаких травм губ и передних частей ребер, которые нельзя было бы объяснить реанимационными мероприятиями, да и трещины на задних ребрах отсутствовали. Я был в этом уверен, Элли была в этом уверена, рентгенолог был в этом уверен. В своем отчете мы указали, что, хотя травмы передних ребер и были, скорее всего, получены при попытке реанимации, мы не исключали вероятность того, что они были нанесены умышленно. С другой стороны, конечно, мы указали в качестве причины смерти СВДС.
Не могли же меня уволить за это?
Когда я наконец уснул, мне снилась странная каша из залов суда и младенцев. На следующий день перед сном эти неприятные мысли продолжали меня преследовать. Я не думал про это судебное дело напрямую, однако оно все равно отражалось в каждом моем действии. В животе налет страха. В голове ощущение кризиса. Сидя за своим письменным столом в тот день, терзаемый необъяснимой тревогой, я перестал бороться. Я знал, что произойдет. Это произошло, когда я недавно летел над Хангерфордом. Затем снова после взрывов бомб в Париже. Я научился сжимать кулаки и, прикладывая невероятное усилие, чуть ли не удерживал себя от падения в бездну. Теперь же она открывалась прямо передо мной.
Я закрыл глаза. Она ждала меня. Тела, сваленные в высокую кучу, смрад разложения и жара, молодые люди, танцевавшие в момент взрывов, когда прогулочный корабль пошел ко дну, молодые люди без рук, эксгумированные дети в своих гробах, беззащитные свидетельства человеческой жестокости на крошечных телах младенцев, обугленные тела, утонувшие тела, тела, изуродованные в железнодорожной аварии. Глубокая, глубокая выгребная яма человеческих страданий.
Я снова поднял глаза вверх. Моргнул. Осмотрел свой кабинет. Компьютер, стол, фотографии, папки, собаки. Все в норме. Очередное мимолетное путешествие в ад, такое же внезапное и шокирующее, как эпилептический припадок.
Как бы то ни было, я снова вернулся в настоящее. Я собирался продолжить работу, которая заключалась в том, чтобы написать в Министерство внутренних дел, доложив им о комментариях судьи в отношении меня по делу о маленьком Ноа.
Вскоре после этого из министерства внутренних дел ответили. Как оказалось, они уже были в курсе какое-то время, хотя и не сочли нужным ставить меня в известность. Полицейский, задействованный в деле, доложил им про меня, и они решили передать материалы в Генеральный медицинский совет. Они сказали, что мне, возможно, стоит обсудить этот вопрос со своим адвокатом.
МОЯ КОМПЕТЕНЦИЯ БЫЛА ПОСТАВЛЕНА ПОД СОМНЕНИЕ ИЗ-ЗА УКАЗАННОЙ ИНФОРМАЦИИ В ОТЧЕТЕ О ВСКРЫТИИ МАЛЫША НОА, НА КОТОРОМ СТОЯЛА МОЯ ПОДПИСЬ.
Так я и сделал. Она всячески заверяла меня, что беспокоиться не о чем, однако я беспокоился. По ночам мне снились омерзительные сны. Днем у себя в кабинете я боролся с кошмарами.
Наконец я получил письмо. Открыл его трясущимися руками. Как же мне хотелось, чтобы в нем было написано, что мое дело закрыто и все кончено. В нем говорилось, что Генеральный медицинский совет рассматривает мой случай. Моя компетенция была поставлена под сомнение из-за указанной информации в отчете о вскрытии малыша Ноа, на котором стояла моя подпись.