Как же я не понял этого еще тогда, в 85-м, на Южном полюсе, чтобы потом предвидеть и уже больше никогда не удивляться!
Но я отвлекся.
А наутро случилось это самое «вдруг»! Словно по приказу некого антарктического короля, который, извините за долю пафоса, понял, что этих людей ему не сломить ничем, шестиметровые льды сами расступились, и по образовавшейся полынье «Владивосток» уверенно пошел к «Сомову». Началась последняя, уже победная часть экспедиции. И впервые взошедшее в небе над нами северное сияние стало неплохим заходом для моей следующей корреспонденции.
Ну а тогда, еще на пути в Антарктику, в водах Индийского океана, я проснулся от тишины. Волны уже не отдавались методичным тошнотворным хлюпом в моем иллюминаторе. Тут же, за дверью каюты, раздались шаги, и даже послышался смех. Впервые за эти дни сознательно оглядевшись, я увидел, что подаренный провожавшей меня в рейс знакомой девушкой фаянсовый пингвинчик лишился одного крыла. Плохой символ? Нет, я уже точно знал, что мы продолжим наш путь и дойдем до цели. Пусть даже, как сказали бы летчики, на этом самом оставшемся одном крыле.
Вернувшись домой, я сделаю Оле предложение. Вдруг. И она согласится. Смею вас уверить, совсем не потому, что я «обеспечил».
Но ладно связанные с качкой неудобства! Самое-то главное заключалось в том, что еще до начала безудержного шторма экипаж успел надежно закрепить на палубе принятые на борт в Веллингтоне бочки с горючим. Математический расчет руководителя экспедиции, тоже будущего Героя — Артура Чилингарова, был жесток: для продолжения пути надо, несмотря на пляску по волнам, сохранить как минимум половину нашего топливного груза. 51 процент бочек за бортом, и мы точно были бы вынуждены вернуться в Новую Зеландию. Долгий путь, стоянка, перезагрузка, обратная дорога. А кто знает, сколько они еще готовы терпеть там, на «Михаиле Сомове»? И вообще, сколько времени отмерили им погода, ветер, подводные течения? «Льды сжимаются, слышим треск бортов», — получали мы радиодепеши из злосчастного места, где так ждали нашей помощи.
Тридцать лет спустя Артур Николаевич правильно заметил, что главным результатом экспедиции было отсутствие человеческих жертв. Ведь в художественном фильме «Ледокол», в отличие от реальной жизни, погибают двое, причем одного из несчастных смывает с палубы в ситуации, очень похожей на нашу. Когда мы, поднимаясь, падая и ползая на брюхе, крепили эти неповоротливые бочки ко всему, к чему их только можно было присобачить. В итоге «чилингаровский процент» был сделан. Мы продолжали движение вперед!
В борьбе за живучесть моряки «Владивостока» сумели спасти не только большинство бочек с топливом, но и… заветные коробочки с йогуртом. Эта, казалось бы, незначительная история стоит для меня особняком во всем нашем рискованном и сложном путешествии.
Понятно, что при заходе в порт новозеландской столицы на борт было поднято не только все необходимое для технического обеспечения рейса. Часть свежего груза составила еще неведомая для большинства из нас, советских людей, заморская еда. В том числе йогурт.
Каждый член экипажа получил картонную упаковку с 24 маленькими лоточками. Ягоды и фрукты на крышечке, разные вкусы… Стало ясно, что именно этого долго жившим на консервах хочется больше всего. Когда открыли одну вдруг оказавшуюся лишней коробку и понемногу попробовали, поняли: то, что надо!
А потом кто-то первый сказал:
— Сашке повезу, домой.
— Да, детям надо. Вкуснятина такая!
— Жену угощу. С ней вместе и откроем, на ноябрьские. Даст Бог, к празднику успеем вернуться…
За недели длительного перехода на судне не была вскрыта больше ни одна упаковка. Но к моменту окончания затянувшейся экспедиции йогурт, название которого мы почему-то произносили с ударением на второй слог, безнадежно испортился.
«Эх, жалко, — сказал тогда наш старший механик, — все задачи партии выполнил, а вот его не довез…»
Может ли обычный кисломолочный продукт стать символом бесконечной заботы, доброты и любви? Летом 85-го, прожив на земле уже почти тридцать лет, я получил точный ответ на этот вопрос.
Шмон героев
Они пришли к нам в каюты. Разбрасывая наши вещи, открывая ящики и залезая под матрас.
Я до сих пор помню их лица. И слова: «Это там ты будешь герой, а сейчас ты подозреваемый». И неожиданно почти мягкое: «Не обижайся».
«Там» — это во владивостокском порту, где готов был уже греметь всеми своими литаврами оркестр, а встречающие разворачивали транспаранты в честь «спасителей» и «отважных полярников». Пока же ледокол стоял неподалеку от берега, на рейде. И нас шмонали.
Есть две версии. По одной, с борта судна на обратном пути после стоянки в Новой Зеландии на большую землю пришла радиограмма о том, что кто-то из экипажа получил на берегу запрещенную религиозную литературу и пытается ввезти ее в СССР. По второй версии, Библию, а речь шла именно об этой книге, уже во время инспекции судна перед швартовкой прибывшие на катере «проверяющие» увидели на столике у одного из матросов.
— Где взял?
— Да сунули в руки миссионеры на улице. В Веллингтоне.
— С кем ходил на берег?
— Да вот, с соседом. И с Виктором, корреспондентом…
Надо сказать, что Библия, причем на двух языках, у меня уже была дома, поэтому смысла везти еще одну, тем более из антарктической экспедиции, я не видел. И тогда, на портовой улице, поблагодарив заботливых новозеландцев, пошел дальше.
Поэтому обыскивающие работали напрасно. В самом конце их главный с недоверием повертел в руках купленный там же, в Веллингтоне, свеженький диск под названием «Brothers in Arms», но ограничился риторическим вопросом: «Это что за херня?» Замечу, что вскоре пятая пластинка группы «Dire Straits» вошла в тридцатку самых продаваемых в истории музыки.
Несмотря на отсутствие запрещенки, тут же, в каюте помощника капитана, на меня было составлено что-то вроде протокола, суть которого сводилась к следующему: знал, но не сообщил. Впрочем, никаких последствий для меня это не имело.
Позже я узнал, что ход бумаге не дал сам помощник капитана — путем её разрывания и спускания в унитаз.
Как с гуся вода
Далеко не геройский прием неожиданно ждал меня и в тассовском парткоме. Тут дело было уже не в религии.
Секретарь важной организации с порога принялся орать на меня так, как никто ни до, ни после него в моей уже достаточно продолжительной жизни. Не помню, как точно квалифицировалось мое кошмарное нарушение партийной дисциплины, но, оказывается, находясь в антарктической экспедиции, я невольно превысил тот кандидатский срок, который по существовавшим правилам предшествовал непосредственному вступлению в ряды КПСС. Как я мог не нарушить заведенный порядок, находясь на Южном полюсе, понять было сложно. К тому же речь об этом по большому счету уже и не шла. Гневная тирада партийного босса была обращена не в прошлое, а в будущее. Мое будущее, которого, впрочем, по его словам, как такового, у меня уже не было!
Раздавленный мощью всемогущего аппарата в лице одного человека (вот ведь сила!), я внутренне готовился к самому худшему. Но на следующее утро вдруг (опять это «вдруг») увидел на тассовской информационной ленте список награжденных за участие в спасательной экспедиции. Рядом с фамилией Гусева стояло: «Медаль “За трудовую доблесть”».
Моя признанная на самом верху «доблесть», видимо, настолько плотно закрыла тему, что партбилет я получил уже через несколько дней, без шума и пыли. При торжественном вручении секретарь парткома пожелал другим будущим коммунистам пройти кандидатский срок… вот так же достойно, как Гусев.
Удивляюсь ли я после этого чему-то в нашей жизни?
Впрочем, партбилет пролежал у меня в кармане совсем недолго. 20 августа 1991 года, во второй день путча, мы вместе с моим коллегой по спортивной редакции Константином Клещевым положили когда-то заветные красные корочки на стол специально созванного по этому случаю собрания.
Любопытно, еще совсем недавно такой поступок поставил бы крест не только на нашей с Костей карьере, но и на многих жизненных планах наших ближайших родственников. Но тогда воспетый немецкой рок-группой «Скорпионз» ветер перемен уже сделал свое дело. На лицах товарищей по партии я увидел не ужас или сочувствие, а интерес и сомнение: «А может, и мне тоже…»
Сейчас жалею о своем поступке, но исключительно потому, что хотелось бы сохранить такой сувенир у себя в письменном столе. Рядом с другими памятными вещами. Просто как реликвию. И на фото забавно было бы посмотреть, вспоминая, какие требования предъявлялись к ушам и взгляду коммуниста (и то, и другое должно было быть «открытым»). И зарплату свою тогдашнюю увидеть: ведь членские взносы фиксировались исправно. Если вдруг кто-то обнаружит мой кровный в тассовских архивах, верните, пожалуйста.
Циничный читатель сейчас скажет: «Может, еще пригодится…»
Ну уж нет.
Глава шестаяПтицы с одного Озерова
— Сенька, смотри, это же Уткин!
— Папа, это Виктор Гусев вообще-то.
— Да какая разница!
На холмах Грузии лежит ночная мгла
Я так и не попробовал это вино. Бутылка, видимо, какого-то восхитительного красного застыла в руке Котэ Махарадзе. Мизансцена, сразу воскресившая в памяти легендарную фразу из репортажа этого великого грузинского комментатора: «Пока мяч в воздухе — коротко о составах команд».
Не знающий пощады звонок из Москвы прозвучал резче, чем свисток норвежского арбитра, за час до этого возвестивший о том, что футбольный матч Грузия — Россия на тбилисском стадионе «Локомотив» продолжен не будет. Темно. Погас свет. Играть нельзя. Результат первого тайма (к счастью, было 0:0) аннулируется.
Команды ждет переигровка.
«За такую халатность я бы засчитал Грузии поражение», — возмущается Махарадзе.