Чарльтон, думаю, догадываясь, в чем тут дело, лишь широко улыбался и время от времени одобрительно похлопывал забавного русского по плечу. Уверен, несмотря на словесную путаницу, он чувствовал в нашем друге большого профессионала своего дела. Именно таким Игорь и был. Светлая память.
Ну а что же Пеле? Тогда, в Гетеборге, выпив очередной бокал какого-то очень специального красного вина, он согласился поведать мне историю своего имени. Доверительно взяв меня за плечо, Эдсон Арантис ду Насименту сказал: «Нет, почему „Пеле“ я точно не знаю, к тому же это долгая история, чтобы ее рассказывать сейчас. А вот про „Эдсона“ все очень просто. Мой отец считал изобретение электрической лампочки главным в истории человечества. Вот и назвал меня в честь американского ученого Томаса Эдисона. Так что я вполне мог стать и Томасом».
Встреча с «королем футбола» тоже оказалась не последней. Шесть лет спустя на мировое первенство во Францию Пеле прилетел в роли представителя одной из ведущих международных банковских систем. Какой-то из его рабочих дней был целиком посвящен телеинтервью. Каждые четверть часа в номер «люкс» дорогой парижской гостиницы поднималась следующая по очереди съемочная группа. К четвертому часу разговоров, когда пришел наш черед, герой был похож на выжатый лимон, но держался молодцом и, по свидетельству выходящих, обязательно говорил что-то теплое о конкретной стране.
Вот и здесь Пеле, увы, тоже не вспомнивший наше шведское застолье, мило улыбнулся и сказал, что хочет для начала обратиться к телезрителям. И только потом ответить на три положенных вопроса. Начало «королевского» обращения стало шоком.
«Я приветствую всех болельщиков с родины футбола. И должен сказать, что в числе ваших соотечественников у меня много друзей. Например, Бобби Чарльтон…»
«Одну секундочку, — спасая ситуацию, взмахнул руками американский организатор интервью Тони Синьори, — это телевизионщики из России!»
«Да? — Пеле удивленно вскинул брови, при этом почему-то ткнув меня в грудь. — Тогда давайте еще раз».
Оператор дал отмашку, и Пеле, снова расплывшись в широкой улыбке, произнес: «Здравствуйте, друзья. Я люблю вашу холодную, но гостеприимную скандинавскую страну».
…Пятнадцать минут или три вопроса спустя я отправил свою группу с отснятой кассетой на местный телецентр, а сам решил дождаться Тони. Уже ближе к полуночи, пожав друг другу руку на ступеньках отеля, мы вспоминали, как Пеле тепло говорил о Яшине, как хвалил активного Роберто Карлоса, несмотря на ошибки атакующего защитника в обороне… И, конечно, посмеялись на тему «Скандинавии».
После чего я, признаюсь, не без гордости заметил: «Слушай, а как Пеле в самом начале купился на мой английский — даже принял меня за их журналиста».
«Видишь ли, Виктор, — улыбнулся Тони, — по-английски с ним сегодня говорили многие. И некоторые, уж извини, даже лучше, чем ты. Но за англичанина он принял только тебя. Знаешь почему? Да потому что больше ни у кого на груди не было британского флага!»
Обмененный утром у английского коллеги значок поблескивал на кармане рубашки, куда я пристроил его, чтобы не потерять…
Добавлю, что тогда же я вручил Пеле свитер хоккейного ЦСКА середины 90-х. На эмблеме из привычной красной звезды вылезал задорный «питтсбургский» пингвин. Знаете ли, еще один географический казус.
Это были веселые встречи и забавные разговоры. А самым грустным интервью в моей жизни в итоге оказалось взятое у Бобби Мура. На уже упомянутом здесь Евро-92. Я был недоволен беседой и, закрывая блокнот, по-журналистски критически оценил ответы собеседника как «вялые». И зачем я уперся в тему будущего мирового футбола?!
Легендарный капитан сборной Англии, чемпион мира-66 умрет от рака полгода спустя…
Подкат под Еврюжихина
Детские симпатии к динамовцам Игорю Численко, Виктору Цареву, Владимиру Козлову, Валерию Маслову, Александру Маховикову, Валерию Зыкову (стоп, а то никогда не остановлюсь) ставят их для меня почти на одну доску с великим вратарем бело-голубых.
И, конечно, Еврюжихин. Говорю о нем отдельно, потому что судьба назначила нам с Геннадием Егоровичем неожиданную встречу.
Но сначала была детская влюбленность в стремительного крайка, который именно в таком амплуа и ворвался в состав бело-голубых. Уже в своей первой игре в Петровском парке он на наших глазах забил ростовскому СКА (мы с папой ходили на все московские матчи «Динамо»). И тем же летом в «Лужниках» — три мяча «Спартаку», разгромная победа над которым 4:0 стала поводом для моего мальчишеского торжества. Ведь друзья по дачному поселку, конечно же, болели за «народную» команду. И только у меня была белая футболка с численковским номером 7. И синие «семейные» трусы, над нижней кромкой которых мама нашила белые полоски.
В те годы красно-белые были не просто принципиальным соперником для «Динамо», но еще и архисложным, я бы сказал, каким-то неудобным, вне зависимости от конкретного турнирного положения. Каким, скажем, для самого «Спартака» многие годы являлось «Торпедо». Возможно, я здесь преувеличиваю, но проверять статистику не полезу. Повторяю: меня окружали исключительно «спартачи», и это создавало особую ауру.
Еврюжихин! Думал ли я, что десять лет спустя буду отчаянно бросаться в ноги кумиру, пытаясь прервать его фирменный фланговый проход. И что сам при этом буду капитаном армейской команды! Нет, не ЦСКА или СКА, а сборной советских военных специалистов. И что случится это в Африке, куда я, кстати, улетел 14 августа 1977 года — уже на следующий день после распоряжения Совета Министров СССР о направлении в Эфиопию советских военных советников. И, кстати, на следующий день после похода с отцом на победный для «Динамо» финал Кубка СССР с голевым пасом Михаила Гершковича (боже, какие детали хранит память!) и победным мячом Владимира Казаченка в ворота «Торпедо». Вот были времена: поздно спохватившись из-за хлопот с моим отъездом, папа уже не успел купить билеты на центральную трибуну стадиона в Петровском парке, и мы впервые сидели не на Северной, а за воротами.
Как сказал Владимир Маяковский: «Я недаром вздрогнул…»
Начинавшееся этими словами стихотворение посвящено дипкурьеру Теодору Нетте. С аналогичной миссией прибыл в Эфиопию и новоиспеченный сотрудник МИДа Геннадий Еврюжихин. За год до того в матче против киевского «Динамо» ему сломал ногу Леонид Буряк, и на футбольной карьере пришлось поставить крест. В 32 года. Предложение Константина Бескова помочь в спасении оказавшегося в Первой лиге «Спартака» было уже неактуальным.
А я действительно вздрогнул, даже еще не увидев его лица. Узнаваемая, почти родная фигура динамовского полузащитника. Словно письмо из дома, словно напоминание о какой-то бесконечно далекой, мирной жизни. Рядом никто не курил, но я, честное слово, даже почувствовал до боли знакомый такой легкий на свежем воздухе сигаретно-папиросный запах динамовских трибун.
Возможно, Геннадий тогда в первый и последний раз забивал мяч в ворота с камуфляжной сеткой. Из трех голов гармонично влившийся в сборную советского посольства Еврюжихин стал автором двух. А еще успел сделать голевую передачу, несмотря на тот мой жесткий подкат шипами вперед. «Терпи, Гена, это тебе не на „Динамо“ бегать! Здесь — на войне, как на войне!» — куражились «трибуны». Зрители из числа как посольских, так и военных стояли, окружив поле в контуре колючей проволоки и аплодируя каждому рывку и финту неожиданного гостя.
За кружкой весьма неплохого эфиопского пива Геннадий хлопал меня по плечу и картинно разводил руками: «Во дела! Советский дипкурьер выпивает с человеком в натовской форме!»
Почему форма была от Североатлантического союза, я уже рассказывал в той части моего повествования, где написал о расстрелянном кубинском генерале. А когда обратил внимание Еврюжихина на то, что я, достаточно крупный молодой человек, соответствую минимальному размеру SMALL куртки потенциального противника, мой собеседник, отхлебнув пива, вдруг, почти не в тему, грустно сказал: «А у нас самым здоровым был Вовка Ларин. После Вологды играет за какие-то предприятия, заводы. Не режимит. Эх…»
Больше о своем бывшем партнере Еврюжихин, увы, рассказывать не захотел. И Владимир Ларин так и остался для меня этаким загадочным метеоритом, сверкнувшим, как над Челябинском, на небосклоне нашего футбола ближе к концу 60-х.
Пишу об этом, скажем прямо, не самом видном игроке в истории динамовского клуба (хотя с 1968 по 1971 год были 70 матчей и 22 забитых мяча), потому что редкие упоминания не говорят о главном. Ни статья в Википедии, ни несколько строк в толстой книге о моей любимой команде, ни даже статистическая справка о включении Ларина в число 33 лучших футболистов страны в 69-м и о победе в составе «Динамо» в Кубке СССР на следующий год…
Чуть ли не с самого его появления в составе бело-голубых (а тогда, в 68-м, он даже был включен в символическую сборную лучших дебютантов сезона) считалось, что физически, несмотря на приличные габариты, на весь матч его не хватает. Но, даже выходя на замену, этот парень заставлял трибуны гудеть в нетерпении. Только дайте пробить! Удар Ларина был опасен, как мне казалось (простите это преувеличение 13-летнему мальчишке), даже из собственной штрафной. Владимир тщательно устанавливал мяч, пусть до ворот было метров 40, и болельщики замирали в ожидании. Вот уж где была пресловутая «пушка страшная»!
Как сейчас, помню гол в 69-м году «Спартаку» — едва ли не из центрального круга. Анзор Кавазашвили, возможно, самый ловкий и прыгучий голкипер того времени, просто взвился под перекладину, но не смог ничего поделать. А еще и мяч, попав в самую девятку, эффектно застрял между сеткой и задней частью каркаса. Еще вспоминается, как Ларин веселил трибуны, когда команде надо было потянуть время. Он подбегал к угловому флажку и корпусом закрывал мяч, попытаться выбить который из-под мощнейшей ноги было для соперника занятием совершенно бесполезным.
А вот что было дальше с любимцем публики? Знаю только, что умер Ларин в 95-м в Москве в возрасте 47 лет.