Потом начались разговоры. Я не помню их. Я не могу их вспомнить. Мне становилось лучше. Разум мой прояснялся — и я все отчетливее понимал, что ее не видит в этом доме никто, кроме меня.
Я не знал, кто она — дух ночи или воплощение богини… Я знал одно — она не была земной женщиной.
Но я любил ее так, как любят земных женщин.
Я знал, что ее нельзя так любить.
«Я выздоровлю, и ты уйдешь», — говорил я.
«Уйду».
«Тогда я не стану жить».
«Ты станешь жить и забудешь обо мне».
«Ни за что! Ты этого не дождешься!» Змейка, а ведь я ее все-таки забыл. Не могу понять, как это вышло. Забыл, как только начал выздоравливать.
— Кто она была, Нахт?
— А была ли она вообще? Много бы я дал, чтобы это понять, — Нахт легко поднялся. — Ладно, змейка. Я даже рад, что это все тебе рассказал. Теперь ты все обо мне знаешь.
«Не все», — подумала Неферт.
X
Шаги, ведущие к беседке, послышались, только когда озябшая даже в своей шерстяной накидке Неферт уже совсем потеряла надежду, что кто-нибудь придет. Лаковые листы черных кустов, обрамлявших перила беседки, в которых и спряталась Неферт, были так плотны, что она сидела, словно в маленьком шалаше… Окон в этом шалаше, естественно, не было, а выглядывать наружу, несмотря на обещание Миуры, Неферт побаивалась.
Оставалось только слушать.
— Здесь нам никто не помешает.
Шаги поднялись по ступенькам, что-то прошелестело, заскрипели деревянные оттоманки.
— Будем надеяться. Так вот я и говорю, — Неферт чуть не подпрыгнула от изумления: второй голос принадлежал Суб-Арефу. Так это с ним Нахт имел тайную встречу в такой час! — Пшеница, будем рассматривать хорошую белую полбу, по нынешнему курсу колеблется от трех до четырех серебряных колец мешок, причем при оптовой продаже съезжает к трем. Таких цен не бывало со времен фараона Хуфу! Рынок наводнен: вот что делает импорт как следствие перемирия с шасу. Они-то рады-радехоньки гонять караваны. Но, как Вы можете понять, этим не вполне довольна группировка влиятельных лиц, вкладывающих солидный капитал в наделы, отведенные под пшеницу.
— К этой группировке, вне сомнения, относится мой досточтимый собеседник?
— Вы смотрите в корень. Между тем как правительственная политика…
— Поощряет импорт. Почтенный Суб-Ареф, я прекрасно вижу направление Ваших помыслов. Однако получается неувязка. Предположим, мне ничего не стоит распотрошить в неофициальном порядке три-четыре каравана: если это не подорвет импорта, то, безусловно, взвинтит цены.
— Минимум — до пяти колец мешок!
— Положим. Но шила в мешке не утаишь. В таких случаях всегда кто-нибудь уносит ноги. Неужели Вы полагаете, что в Великом Доме на такое посмотрят сквозь пальцы?
— Мой юный герой, при несомненной львиной хватке Вам недостает еще некоторой житейской опытности. Что если, я говорю предположительно, напасть на шасу под видом хеттов?
— Клянусь Сетхом, превосходная идея!
— Я не сомневаюсь, что ее превзойдет практическая реализация.
— Но для начала, — в ровном голосе Нахта прозвучал металл, — оговорим конкретно мой процент в общей прибыли.
XI
— Быть может, довольно?
— Ничего не довольно! — Неферт захлебывалась слезами. — Гадкая, злая кошка!! Теперь я из-за тебя ничего не понимаю! Совсем ничего!
— Вот как? Значит, в твоем брате все же есть кое-что не совсем тебе понятное? Позволь спросить, что же именно?
— Ты сама знаешь, что! — Неферт заревела еще громче. — Ты затем все это и подстроила! Он же герой! Он страшен врагам, как Монту! Его колесница подобна огненному ветру Сетха! Зачем ему эти дурацкие деньги и этот дурацкий Суб-Ареф?! Он же герой!
— Совершенно верно, он герой. С чем, с чем, а с этим не поспоришь. Если вдруг — что маловероятно — нигде не случится войны, он положительно удавится от такой жизни. А еще вернее — сам эту войну развяжет. Колесница, битвы — все это так. Но помимо этого — он деловой человек. На редкость деловой для своих лет. Ты присутствовала всего лишь при одной незначительной сценке, относящейся к этой стороне жизни.
— Я не хочу об этом знать! Я хочу, чтобы он был только прекрасен! Только лил кровь! Только мчался на колеснице! Только любил меня!
— Он-то тебя любит, а вот ты его — нет.
— Я не люблю Нахта?! — Неферт смахнула кулаком слезы.
— Похоже на то. Нельзя любить половинку Нахта. Ту, которая больше нравится тебе… Он, видишь ли, не только из нее состоит.
— Он лазил в колодец. Он самый сильный. Он любил добрую черную богиню, когда был болен. Он зовет меня змейкой.
— Ты и есть змейка. Ты говоришь правду. Но не весь Нахт — это не Нахт вообще, как бы ты не знала все о колодце, конях и богине. Я нарочно подстроила это, не отрицаю. Любишь ли ты настоящего Нахта, маленькая змейка?
— Да, Миура, ты правильно это сделала, — Неферт всхлипнула. — В нем есть то, что мне совсем не близко и даже не интересно. Но, конечно, я его люблю. Только теперь я все понимаю.
— Маленькая змейка Неферт, — зареванных пылающих щек девочки на мгновение коснулась мягкая лапа кошки. — К сожалению, ты еще понимаешь очень мало.
XII
— «Посмотри на рыбака. Труд его ужасен: разве не работает он вперемежку с крокодилами?»
— Ты очень небрежна сегодня, Неферт. А ведь ты знаешь, что у меня редко выдается часок самому проверить твои уроки, — Имхотеп с некоторой обидой отложил книгу. — О чем ты все время думаешь?
— Право, не знаю, папочка. Я отвлеклась, потому что подумала… а кто этот человек?
— Какой человек, дочка?
— Вон тот, под навесом. Который отдыхает.
— Так это же армейский вестовой, который примчал вчера ту бумагу… Еще бы ему не отдыхать: бедняга скакал целую ночь, с тем чтобы Нахт смог выехать уже сегодня к вечеру.
— Нахт уедет?
— Доченька, мы с матерью и не надеялись, что Нахт пробудет дома так долго… Твой брат очень занятой человек. Хотя я понимаю, что ты огорчена.
XIII
— Нахт!
— Ничего не поделаешь, змейка, — обняв за плечи подбежавшую Неферт, Нахт вышел вместе с ней из низкой кладовой постройки, в которой несколько слуг под руководством Шедсу перекладывали какие-то ящики и запаковывали кожаные мешки. — Я не могу терять ни минуты: иначе там начнется такая заваруха…
— Нахт!
— Когда ты была маленькой, ты думала, что у мальчиков на самом деле растут на спине уши. А когда я притащил тебе маленького ежика, ты плакала, что он не хочет с тобой разговаривать. Змейка, когда ты выйдешь за меня замуж, я тоже буду то и дело уезжать в пески — и ничего страшного в этом нет.
Сильная рука брата обнимала Неферт, в его ласковом голосе было столько любви… А глаза… глаза смотрели так, как никогда прежде не смотрел на нее Нахт. Это был взгляд сквозь Неферт: глаза Нахта видели караваны шасу, отряды хеттов, трепещущие от огненного дыхания Сетха полотнища палаток…
— Нахт!
Нет, это не Неферт, это само ее отчаяние метнулось на грудь брату… И на мгновение — Неферт уже знала, что оно будет недолгим, Нахт снова увидел сестру… В его глазах появилась боль.
— Я и подумать не мог, возвращаясь в этот дом, — произнес он, — что ко мне на грудь заползет здесь маленькая черная змейка и свернется на самом сердце.
XIV
Это был камень красной яшмы — темно-красной, похожей на спекшуюся кровь. Солнце раскалило его до тонкого запаха тины, который был слышен, только когда Неферт, сложив ладони, подносила камень к лицу…
— Где ты нашла этот камень? — спросил рядом голос кошки, приближения которой Неферт не услышала.
— Ты меня пришла утешить, Миура? — лицо Неферт, устремленное через заросли камыша туда, где похожие на маленьких серебряных рыбок солнечные блики скользили по молочно-голубой воде бесконечного Нила, осталось неподвижным. Впервые в жизни Неферт уходила одна так далеко от дома. Но это тоже не имело никакого значения. — Не надо, наверное. Нахт уехал.
— Утешить? Напротив — чтобы сделать тебе еще больнее.
— Разве это получится? — Неферт тихо улыбнулась. — Разве за одну жизнь можно умереть больше, чем один раз?
— Можно. В одной телесной оболочке можно умирать и воскресать не единожды, а всякий раз, когда изменяется ее духовное содержимое.
— У всех?
— Нет, у очень немногих. Люди боятся изменения. Ты не знаешь, как сильно они этого боятся. Нахт всегда удивлял меня неведомой ему самому тонкостью догадок. Он назвал тебя змейкой — в тебе всегда будет жить неустрашимое стремление сбрасывать прежнюю кожу. А сбрасывать ее — это значит умирать и воскресать.
— Так чем же ты хочешь сделать мне больно?
— Отчего уехал Нахт?
— Оттого, что дела позвали его в пески.
— Дела делами, пески песками… Нахт сбежал от тебя.
— От меня?
— Да. И хвала Изиде, что он сделал это вовремя.
— Нет, — Неферт прижала к щеке темно-красный камень.
— Там должна быть чья-то лодка внизу. Видишь — на колышек накинута веревка. Покатаемся на ней немного?
— Давай. Только ведь там нет весла.
— Как знать. Ты не боишься — ведь это чужая лодка?
— Мне все равно.
— Вот уже и одно преимущество твоего нынешнего состояния, — насмешливо произнесла кошка. — Раньше ты стала бы об этом беспокоиться.
Неферт сбежала к берегу. В спрятанной соломенной лодке в самом деле оказалось весло, которым она оттолкнулась от земли, пока Миура с явным удовольствием устраивалась на носу. Узкая лодка заскользила в зеленом прохладном мраке прибрежных зарослей.
— Почему ты сказала, что Нахт сбежал от меня, и почему ты возносишь хвалу богине за то, что мне так плохо? — спокойно спросила Неферт, легко погружая весло в черно-зеленую воду.
— Хвалу богине я возношу не из-за твоих страданий, а за то, что твоему брату посчастливилось унести ноги живым и невредимым. Скажем прямо — шансов на это у него было несколько меньше, чем если бы он столкнулся в одиночку с армией хеттов. Ты опаснее для него, чем он для тебя — это так же верно, как то, что тебе сейчас больнее.