и в следующей — царственный изгой вечности. Но что-то не связывалось. Почему здесь? Почему сейчас?
— Думаю, ваша работа закончилась.
Я поднял глаза. Лицо Маху было скрыто в глубокой тени. В голосе его не было торжества, но он был прав. Царица мертва. Я опоздал. Ее смерть наверняка означала и мою. Мысли в голове завертелись. Уже конец всему? Я же только-только начал.
Крестьянин, нашедший ее, стоял на некотором расстоянии, пытаясь не смотреть, стараясь раствориться в воздухе. Маху знаком велел ему подойти. Он повиновался, весь дрожа. Без всякого выражения, словно это было животное, а не человек, не совершив даже элементарнейших приготовлений к казни, Маху взмахнул кривым мечом. Тот со свистом описал в воздухе дугу, захватив и тонкую шею крестьянина. Отделенная от тела голова упала на песок, как мяч, соскочивший со своей орбиты, а тело тут же осело на колени и повалилось. Из шеи толчками хлынула кровь. Мухи, эти кощунственные жрецы, принялись за свое отвратительное служение. Пес двинулся вперед обнюхать голову. Маху отдал резкую команду, и животное, все так же тяжело дыша, послушно вернулось к ноге хозяина.
Маху посмотрел на Хети, Тженри и на меня, вызывая нас на разговор. Мысли у меня неслись как бешеный пес, гонимый страхом. Внезапно в голове мелькнула новая мысль.
— Может быть, это не царица, — сказал я.
Маху уставился на меня.
— Объясни, — угрожающе произнес он.
— Тело, похоже, принадлежит царице, но лицо изуродовано. Наше лицо — это наша личность. Не имея его, как мы можем точно знать, кто есть кто?
— На ней царские одежды. Это ее волосы, ее фигура.
Голос Маху звучал напряженно. Он предпочитал, чтобы она была мертва? Или просто не хотел, чтобы я доказал его ошибку?
— Разумеется, это ее одежда. Да, судя по всему, это она. Тем не менее мне нужно осмотреть тело и провести полное обследование, чтобы подтвердить ее личность.
Маху размышлял, взгляд его золотистых глаз скрестился с моим.
— Ты барахтаешься, Рахотеп, как увязшая в меду муха. Что ж, тебе лучше побыстрее приступить к работе. Если ты прав, что кажется невозможным, тогда здесь нечто большее, чем кажется. Если ты ошибаешься, что кажется верным, и Эхнатон, его семья и весь мир будут оплакивать утрату своей царицы, ты точно знаешь, что тебя ожидает.
В обстановке полной секретности мы на повозке доставили прикрытое тканью тело в частную комнату очищения. Это была самая холодная комната, какую удалось найти. Ее известняковые стены уходили в землю, создавая призрачную прохладу. Пламя свечей в подсвечниках тихо колыхалось, давая свет без тепла. В шкафу я нашел хранившиеся там льняные погребальные пелены, на полках стояли кувшины с сухой природной кристаллической содой, кедровым маслом и пальмовым вином, ниже висели железные крюки для извлечения мозга, ножи для надрезов и маленькие топорики. Вдоль другой стены стояли урны-каноны для внутренних органов, крышки их были украшены изображениями сынов Хора. Вдоль третьей стены располагались в ряд, как на параде, разнообразные гробы для богачей, отделанные золотом и лазуритом, а над ними на полках лежали маски для мумий. И когда я открыл ящики, то, против обыкновения, нашел разложенные рядами стеклянные глаза. Они таращились на меня, дожидаясь, когда их вставят в глазницы недавно умерших, чтобы те смогли видеть богов.
У дверей внезапно возникла какая-то суматоха: смотритель мистерий требовал доступа в свои владения. Увидев Маху, он немедленно заткнулся, а когда Тженри что-то ему сказал, попятился, извиняясь на ходу. Затем Маху повернулся к нам:
— Снаружи стоит стража. Я хочу услышать твой доклад в течение часа.
И он ушел, забрав с собой часть темноты и холода этой комнаты.
Я повернулся к телу женщины, лежавшему на деревянном столе бальзамировщика. Мухи занялись другими, более пышными пиршествами, и остатки лица — черные, пунцовые и охристые: глаз нет, лоб и нос раздроблены, губы и рот разбиты — предстали передо мной во всей красе. В нескольких местах виднелся мозг. Я осмотрел повреждения. На челюсти и на лбу все еще оставались неровные следы и вмятины, как от большого камня, но других смертельных ранений, похоже, не имелось. Вот, значит, как она умерла. Она видела, что приближается ее смерть. Жестокая и не особенно быстро наступившая.
Я поскорее посыпал лицо хорошей порцией соды, смешанной с кислотой, чтобы убрать поврежденную плоть, загустить кровь и обнажить костную ткань и любую оставшуюся кожу. Пока сода делала свое дело, я обернулся к Тженри, который таращился на тело с завороженностью молодости.
— Что бы мы делали без этого порошка? Соду добывают на берегах древних озер, а вади[5] Натрун и Эльбак — самые лучшие источники. Она очищает нашу кожу, отбеливает зубы и освежает дыхание, без нее невозможно было бы изготовлять стекло. Разве не удивительно — с виду ничего не представляющая собой субстанция, а обладает столькими свойствами.
Тженри все еще не определился, как относиться ко всем этим, по-видимому, новым сведениям. Обсуждение достоинств соды его, кажется, не заинтересовало.
— Какая гадость! Вы правда думаете, что это не она?
— Это предстоит выяснить. Так и в самом деле кажется, но существуют разные возможности.
— И как вы узнаете?
— Посмотрев, что там есть.
Мы начали с ног. Сандалии из позолоченной кожи. Подошвы ног без трещин, кожа мягкая и чистая. Праздная женщина. Лодыжки не распухшие. Ногти накрашены красным, но сбиты и поцарапаны. Сбоку на ступне что-то присохло.
— Посмотри.
Тженри наклонился к самой ступне.
— Что ты видишь?
— На ногтях аккуратный педикюр.
— Но?
— Но они ободраны. Краска здесь облупилась. И здесь, на подушечке мизинца, я вижу царапины и следы крови и пыли.
— Лучше. И какой мы из этого делаем вывод?
— Борьба.
— Да, борьба. Эту женщину волокли против ее воли. Но этого можно было ожидать. Видишь между пальцами? Что мы находим?
Я поскреб между большим и соседним с ним пальцем, и на ладонь мне упали не только песчинки, но и крошечный комочек более темной пыли: засохший речной ил. Я перешел к рукам. На них тоже видны были следы схватки: разбитые костяшки пальцев, поломанные ногти и расцарапанная кожа. Я посмотрел под ногтями. Снова ил. Возможно, убийцы везли ее через реку или вдоль реки — в таком случае ил мог попасть туда, когда они вытаскивали ее, еще живую, из лодки. Но было и кое-что еще. С помощью пинцета я вытащил из сведенных смертной судорогой пальцев длинный рыжевато-каштановый волос. Странно. У этой женщины волосы черные. Чей же это волос? Женский или мужской? Длина ничего мне не сказала. Я поднес его к лампе. Он оказался некрашеным и с головы человека, а не из парика. Понюхав его, я, как мне показалось, уловил скорее очень слабый аромат тонких духов, чем жидкости с пчелиным воском для укладки волос.
Я перешел к торсу и уже собирался осматривать одежду, когда дверь распахнулась и, к моему смятению, вошел сам Эхнатон. Мы с Хети и Тженри пали ниц на пол у стола. Я слышал, как он подошел к телу. Это была катастрофа. Я до сих пор не нашел улик, этих крохотных кусочков надежды, которые требовались мне, чтобы доказать — мое чутье не ошибается. Я отчаянно нуждался в осмотре тела и подтверждении своих находок, прежде чем доложить Эхнатону. Теперь получалось, словно я работаю за его спиной, чтобы скрыть и убийство, и тело царицы, и свою собственную некомпетентность, и провал. Я мысленно выругался, жалея, что вообще сюда приехал, что вообще покинул Фивы. Но вот он я, здесь, в ловушке собственного честолюбия и любопытства.
Я на секунду поднял глаза. Фараон стоял у стола, медленно ведя руками по телу, глаза его были широко раскрыты — он весь ушел в себя, испуская глубокие, неровные вздохи, как от боли, словно пытался ощутить все еще витающий здесь дух и воскресить ее из мертвых. Эхнатон казался завороженным надругательством над ее лицом, как будто никогда не думал, что красота не распространяется глубже кожи, словно не мог поверить, что его царица смертна. В этот момент мне показалось, что он любил ее.
Я подумал: какая ирония, что мы встретим нашу судьбу в мастерской бальзамировщика! Всего-то и надо — тихо лечь в гроб, закрыть крышку и ждать смерти.
Наконец он, похоже, обрел дар речи.
— Кто это сделал?
Мне пришлось сказать:
— Владыка, я не знаю.
Он сочувственно кивнул, словно я был школьником, не сумевшим ответить на простой вопрос. Со спокойствием — более угрожающим, чем любой крик, — он продолжал:
— Ты надеялся утаить это от меня, пока не придумаешь историю, чтобы оправдать свой провал при ответе на этот простой вопрос?
— Нет, Владыка.
— Не смей мне перечить.
— Я пытаюсь ответить на вопрос, Владыка. Вопрос этот не простой. И простите меня за мои слова в такой момент, но есть еще один вопрос.
Его взгляд был полон жгучего презрения.
— Какой еще тут может быть вопрос? Она мертва!
— Вопрос в том, действительно ли это царица.
Последовала страшная тишина. Голос Эхнатона, когда он заговорил, был полон сдерживаемого сарказма.
— Это ее одежда. Ее волосы. Ее украшение. Тело еще хранит ее запах.
Настал миг, чтобы ухватиться за соломинку возможности.
— Но внешность, Владыка, бывает обманчива.
Он повернулся ко мне, на его лице вдруг обозначилась страстная надежда.
— Это первая интересная вещь, которую ты сказал. Говори.
— Мы все бесконечно разнообразны, если говорить о фигуре, цвете глаз и волос, осанке, но мы иногда ошибаемся, когда думаем, что знаем кого-то. Как часто мы видим мелькнувшую на другой стороне улицы фигуру и окликаем школьного друга, которого много лет не видели, но это оказывается не он, а человек, в котором проявились его черты. Или глаза девушки, которую ты когда-то любил, сверкнувшие на лице встречной незнакомки.
— О чем ты говоришь?
— Я говорю, что это женщина, которая выглядит как царица. У нее такой же рост и такие же волосы, такой же оттенок кожи, такая же одежда. Но без лица, этого зеркала, по которому мы узнаем друг друга, опознать ее может только тот, кто знал ее близко… интимно.