Он усмехнулся:
— Это метафизическая тайна! Полагаю, что исчезновение является таковой. Есть вопросы посложнее: почему, а не как.
— Я считаю, что всему есть причины. Просто не до конца их понимаю. У меня имеются разрозненные факты, но я пока не могу связать их воедино. И этот город не помогает. Он затейливый и странный, и каждый играет какую-то роль, поэтому все так многозначительно, но что-то во всем этом мне просто не нравится.
Он засмеялся.
— Вам приходится выяснять, что скрывается за внешностью. Она выглядит впечатляюще, но поверьте мне, за этими величественными фасадами все та же старая история: мужчины, которые ради власти продадут собственных детей, и женщины с крысиными сердцами.
Мы прогрохотали по временному дощатому мосту, положенному над разлившимся потоком.
— Что вы можете рассказать мне о Маху?
Тутмос глянул на меня.
— Он имеет огромное влияние в городе и значительное доверие в царской семье. Его зовут Псом. Его преданность известна. Равно как и гнев против тех, кто так или иначе ей изменил.
— Мне тоже так показалось.
Он внимательно на меня посмотрел.
— Я придерживаюсь своего искусства. Политика и подобное ей… грязное дело.
— Разве не этим воздухом вам приходится здесь дышать?
— Верно. Но я стараюсь вдыхать не слишком глубоко. Или зажимаю нос.
Некоторое время мы катили молча, с плеском перебираясь через мелкие ручейки, пересекавшие наш путь, и въехали в центральную часть города, такую аккуратную в своей упорядоченности и правильности планировки. Тутмос высадил меня на перекрестке. У меня оставался к нему еще один вопрос.
— Возможно ли, чтобы женщина, очень похожая на царицу, получила место при дворе фараона или в городе? Откуда могла бы быть родом такая девушка?
— Я никогда ни о чем подобном не слышал, но единственным местом, где в этом городе втайне могли бы держать такую женщину, был бы гарем. Возможно, вам следует туда заглянуть.
— Я так и сделаю.
— Почему вы спрашиваете?
— Боюсь, не могу сказать.
Он уже собрался отъехать, но его остановила последняя мысль.
— Этот город, этот блестящий и просвещенный новый мир, — это славное будущее. Все здесь выглядит блистательно, но построено на песке. Людей либо убеждают, либо заставляют в это верить, чтобы сделать желаемое возможным. Но без нее, без Нефертити, это невероятно, нереально. Ничего не выйдет. Все развалится. Она подобна Великой реке: именно она дает городу жизнь. Без нее мы вернемся назад, в пустыню. Тот, кто похитил ее, знает это.
И, умело дернув поводьями, он тронулся; его повозка сверкала в золотистом свете.
Я стоял на перекрестке, город казался диковинными солнечными часами из яркого света и могучей тьмы — здания отбрасывали идеальные углы своих теней в соответствии с заданными Ра часами. День сменялся вечером. Изображение лица Нефертити накрепко отпечаталось в моей голове. Я положил скарабея на ладонь и снова посмотрел на него. Женская ипостась Ра. Жук ослепительно блестел на свету, и я, прищурившись, вознес собственную молитву к странному богу солнца, чьи быстрые путешествия на колеснице отмеряли немногое остававшееся у меня время.
13
Прием устраивал Рамос, визирь Эхнатона. Те, кого считали достаточно влиятельными и важными, чтобы пригласить с другого конца империи, путешествовали много недель, по суше и по воде, чтобы наверняка с удобствами разместиться в новом городе. Большинство не совершили ошибки, отложив на последний момент отправление в длительное странствие, чреватое, даже в наши времена, опасностями и превратностями. Хорошо могу себе представить приготовления предшествующих месяцев: неспешный обмен письмами и приглашениями, переговоры о свите и размещении, деликатные проблемы иерархии и статуса.
Никто, хоть что-то собой представлявший — а быть в этом городе «кем-то», похоже, единственное, что имело значение, — не прибыл на прием пешком. Мы тоже, по словам Хети, относились к их числу, поэтому приехали на нашей дряхлой повозке. Ее дешевизна и плачевное состояние еще сильнее бросались в глаза удручающим контрастом на фоне великолепных колесниц, запрудивших центральные улицы и дороги и сделавших наше продвижение мучительно долгим. На подъезде к дому мы попали в затор из повозок, носилок и портшезов, где в полной мере вылезли наружу дурные манеры и злоба. Очень важные люди, чиновники, слуги и рабы выкрикивали оскорбления, приказы и требования; все толкались, настаивая на своем преимуществе. Шум, жара и неприкрытая ярость всего этого поражали. Носильщики, на которых обрушивалась брань их пассажиров, упорно старались расцепить шесты своих и соперничающих с ними носилок, одновременно отчаянно оберегая от царапин безупречно отполированные бока дорогостоящих средств передвижения. Ржали и рвались запряженные в двуколки из эбенового дерева кони. Животные потели под своей замысловатой парадной сбруей, в испуге выкатывали глаза. Несколько лошадей были украшены султанами из белых перьев, что указывало на высокую должность их владельцев, и дородные мужи, которых они везли, со злостью взирали на толпу с высоких сидений. Я понятия не имел, кто есть кто, и в безумной давке фонари, лица и профили возникали и исчезали, прежде чем я успевал хорошенько их рассмотреть. Словно находишься в сердитом бушующем море моды и тщеславия.
Вторая же половина города, похоже, собралась, чтобы поглазеть на это глупое, нелепое зрелище: мужчины, женщины и дети как дураки таращились с противоположной стороны Царской дороги, где они стояли плотной разраставшейся толпой, сдерживаемой единственной ограничительной веревкой, и выкрикивали молитвы и просьбы, указывали на известных людей, ели сахарные пирожные и потягивали пиво из кувшинов, как на представлении; собственно, это и было представление. Разодетая в пух и прах знать щеголяла перед зрителями.
Наконец наша повозка подъехала — или, скорее, ее вытолкнули — к специальному помосту. Хети пожал плечами:
— Выходим?
И мы шагнули на устланную коврами площадку, освещаемую большими чеканными чашами с горящим маслом. Я порадовался, что привез с собой лишнюю пару модных сандалий и хотя бы одну приличную смену одежды, но даже средний уровень утонченности был необыкновенно высок.
— Я чувствую себя вопиюще отставшим от моды, Хети.
— Вы выглядите чудесно, господин.
— Я хочу познакомиться с ключевыми игроками. Постарайся меня им представить. Особенно Рамосу.
На лице Хети промелькнула тревога.
— Я не могу вас ему представить. Это было бы неуместно.
— Тогда я сам к нему подойду.
В общем потоке мы миновали стражу у ворот, где наши имена проверили, и попали в огромный приемный зал с колоннами, открытый луне и звездам и заполненный не только тысячами людей, но и грандиозными статуями Эхнатона и Нефертити, совершающими жертвоприношение. Изображения царственной четы благожелательно смотрели сверху вниз на собравшееся в их честь общество. Шум стоял невероятный. Музыканты наяривали какую-то замысловатую мелодию, состязаясь с ревом толпы в старании быть услышанными. Слуги с тайной враждебностью пробирались среди густых зарослей из локтей, плеч и лиц, предлагая сложные напитки и крохотные изысканные закуски на подносах. Хети щелкнул пальцами, но никто из слуг не обратил на это особого внимания, притворившись, что не слышал. Затем мимо нас упругой походкой прошествовала служанка в легком как дым платье, и я схватил два бокала в обмен на быструю улыбку. Один я вручил Хети.
Мы слишком уж быстро поглощали наши напитки, когда впечатляюще полный, уверенного вида человек с большой смешной головой — похожий на попугая, притворяющегося орлом, — вынырнул из людского моря, приблизился к нам и официально поздоровался. Хети почтительно отошел в сторону.
— Я Пареннефер. — Мужчина улыбнулся.
С улыбкой же я представился:
— Рахотеп.
— Добро пожаловать в великий город Ахетатон. Мне известно, кто вы, а я смотритель всех работ Дома Эхнатона. Рад с вами познакомиться. Мне сообщили о вашем присутствии на сегодняшнем приеме, и я хочу предложить свою помощь.
— Вот уж не думал, что кто-то знает о моем присутствии.
— Все знают, — небрежно отозвался он.
Я представил Хети как моего коллегу и помощника. Пареннефер коротко кивнул, и Хети наклонил голову.
— Давайте найдем для разговора местечко поспокойнее, — предложил он, сопроводив свои слова небрежным жестом.
— Как насчет того, чтобы как можно дальше от музыкантов?
— Вы не любите музыку?
— Я очень люблю музыку.
Пареннефер восхитился моей маленькой шуткой с деланным воодушевлением хозяина приема. Мы уселись на обитые кожей скамьи. На низенький столик немедленно поставили напитки, маленькие тарелочки и цветы. Я напомнил себе не торопиться с напитками.
— И какое же впечатление произвел на вас наш город? — спросил он.
Ответ требовал дипломатии. Если он был смотрителем работ, значит, отвечал за архитектуру зданий и план города. Я постарался как мог.
— Впечатляющее место. Архитектура, как мне кажется, прекрасно использует возможности света и пространства.
Он с осторожностью выказал удовольствие, похлопав в ладоши, пальцы рук у него были унизаны перстнями.
— Полицейский, понимающий толк в строительстве. Вы мне льстите. Думаю, впервые архитектор имел честь творить с таким размахом — с чистого папируса и не стесняясь в расходах. Конечно, нам приходится работать быстро. У Эхнатона есть мечта, и мы усиленно трудимся над ее осуществлением.
— Полагаю, времени не хватает, чтобы все подготовить к Празднеству?
Внезапно он взъерошился.
— Отнюдь. Все будет идеально. — И затем нарочито улыбнулся, словно именно улыбка это и совершит.
«Сдается мне, вам понадобится еще целый год, чтобы закончить строительство мечты», — подумал я, но ему ничего не сказал.
— Сегодня утром я был во дворце царицы. У нее, похоже, тоже есть мечта. Сооружение показалось мне очень необычным. Никогда не видел подобного дома. Над этим проектом вы работали?