женное на потолке.
Минуту помолчав, я сказал Хети:
— А теперь спускайся.
Сияние спустилось на наш уровень смертных, и Хети снова стал самим собой.
— Фитилей у нас всего на несколько часов, — сказал я. — Есть вода и немного хлеба, но больше я ничего не нахожу.
Хети кивнул в сторону темной фигуры Эхнатона, который снова отвернулся от света к темной стене.
— Что мы собираемся делать с?..
Я пожал плечами, не имея ни малейшего представления. Слишком большая проблема, чтобы мне ее решать.
— Подай мне воды, — позвал из тени Эхнатон.
Я поднес ему плошку и вынужден был, как инвалиду, помочь фараону сесть, чтобы он напился. Внутри у него что-то щелкнуло. Он был легким и хрупким. Пил маленькими, неуверенными глотками.
— Мы должны немедленно вернуться в город, — вдруг сказал он, словно эта мысль только что пришла ему в голову. В темноте его взгляд казался затравленным, как будто Эхнатон уже знал, что это невозможно, и сознание собственного бессилия делало это только более необходимым. Он с трудом поднялся, опираясь на свою красивую церемониальную палку. — Я настаиваю на немедленном возвращении.
Внезапно рядом с ним оказалась Нефертити, негромко убеждая его лечь, устраивая поудобнее. Я отошел. Было что-то одновременно интимное и ужасное в том, как она успокаивала мужа, а в его глазах промелькнуло нечто похожее на отвращение.
Все девочки уже лежали на тюфяках. Меритатон со странным выражением лица разглядывала сцену с участием своих матери и отца, вырезанную на стене рядом с ней.
— Это я, — сказала она, указывая на самую крупную из небольших фигурок, собравшихся в Окне явлений у ног фараона и царицы для получения благословения в виде знака жизни. Затем она посмотрела на совсем иную сцену, где ее мать пыталась успокоить и сдержать отца. Меритатон вдруг показалась старше и мудрее, как будто слишком рано и слишком многое поняла о небрежной, ленивой жестокости этого потрепанного мира. Я надеялся, что мои дочери никогда не будут так выглядеть.
— Домой мы не идем, да? — тихо проговорила она.
— Не знаю.
— Нет, знаешь. Теперь все изменится.
Она говорила с гневной прямотой сердитого ребенка. Затем надменно от меня отвернулась.
Она права, подумал я, глядя на нее, на ребенка, на сгорбленные плечи которого давила вся тяжесть мира.
Я поднялся. В свете ламп, расставленных в помещении, эта сцена казалась картинкой из какой-то истории. Но это был не свиток с картинками. Куда на самом деле мы могли отсюда пойти? Самым лучшим для нас было держаться подальше от города. Но я больше не оценивал наши шансы. Я вышел на улицу, чтобы попытаться поразмыслить и постоять на страже. Хети, примостившись в темной нише на скале, нес караул. Ко мне присоединилась Нефертити, и мы окинули взглядом равнину, простиравшуюся на запад и на юг до города. В ясном вечернем воздухе мы видели сотни крохотных ночных огоньков — стража и солдаты собирались на дорожных заставах. Еще мы видели цепочки огоньков — приближавшихся, собиравшихся и рассыпавшихся вокруг них, направлявшихся к улицам, ведущим из города в окрестную пустыню.
— Не знаю, что лучше: уйти отсюда ночью или днем, — сказал я.
Она не ответила. Услышала ли она меня? Я глянул на царицу. Молчание словно разделило нас огромным расстоянием, хотя мы сидели в нескольких локтях друг от друга. Я поднял глаза к вечным звездам.
Затем царица заговорила:
Земля во мраке, наподобие застигнутого смертью.
Спят люди в домах, и головы их покрыты,
И не видит один глаз другого,
и похищено имущество их,
скрытое под изголовьем их, —
А они не ведают.
Змеи жалят людей во мраке[9].
— Спасибо, — сказал я. — Очень ободряюще.
Она с улыбкой отвернулась.
— Что это за стихи?
— Это Гимн Атону, — ответила она. — Он написан на стенах этой гробницы. Ты не заметил?
Как она могла думать сейчас о стихах?
— Звучит как предостережение, — заметил я.
— Это мудрое предостережение.
Мы снова посмотрели на звезды.
— Как ты думаешь, быть может, под небом есть и другие миры, помимо нашего? — вдруг спросила она.
— Могу представить себе несколько миров получше, особенно ночью, — сказал я.
— Я представляю такой мир там, где Красная земля превращается в огромный сад. Деревья золотые, много рек, на холмах построены красивые города.
— Вы всегда видите небеса. Я вижу противоположное.
— Почему?
— Вероятно, потому, что живу на земле, где правит злоба, где обитают страх и стыд. Я вижу неудавшиеся и испорченные жизни, обманутые надежды, несбывшиеся мечты, убийства и увечья. Несправедливости, творимые властями. Вижу бездушных людей, которые отвратительно обращаются с теми, кто властью не обладает. Ради чего? Всего лишь ради богатства и власти. В подобных вещах нет ни чести, ни достоинства. Но сейчас мы богатая, большая, сильная, суровая, гордая страна, поэтому все это совершенно не важно.
Она устремила взгляд на южный горизонт, удивленная пылом моего ответа.
— Перед тем как приехать сюда, я видел сон, — продолжал я. Я понял, что мне вдруг понадобилось рассказать о нем царице.
— Для такого скептика ты видишь что-то уж слишком много снов, — мягко проговорила она.
— Я оказался в холодном месте. Все было белым. Стоял странный темный лес. Деревья казались черными, будто обгорелыми. Было очень тихо. Я заблудился. Искал кого-то. Затем с белого неба начало падать что-то немыслимо легкое. Снег. Больше ничего не помню, но эта безысходность осталась со мной. Как потеря, которую никогда нельзя будет возместить.
Она с пониманием кивнула:
— Я слышала о снеге.
— Я слышал историю о человеке, который, как сокровище, привез ящик снега фараону. Когда же его открыли, снег исчез.
Казалось, это царицу заинтересовало.
— Если бы мне подарили такой ящик, я бы его не открыла.
— Но вам наверняка захотелось бы узнать, что внутри?
— Не следует открывать ящик с мечтами.
Я мгновение раздумывал над этим.
— Но тогда вы никогда не узнаете, пуст он или полон.
— Нет, — сказала она. — Никогда не узнаешь. Но все равно это твой выбор.
Постепенно мои мысли вернулись к настоящему.
— Мы могли бы добраться до реки и раздобыть лодку.
Она покачала головой:
— И куда потом плыть? Мы должны вернуться в город. Все ночные твари совместными усилиями составляют заговоры и предательства. Я представляю, как змеи оттачивают зубы и наполняют ядом рты. Мир заявляет на нас свои права, и мы не должны говорить «нет».
Она, разумеется, была права. Буря, как ничто другое, нанесла удар по престижу их семьи и сделала ее открытой для нападения. Если они собирались выжить, им нужно было показаться и восстановить свой авторитет. Но ценой какого риска?
— Позвольте спросить, как вы собираетесь это сделать? Они скажут, что буря была божественным судом над вами обоими.
Нефертити засмеялась.
— О чем никогда не думаешь, так это о той силе, что рушит твои великие мечты, планы и видения.
Глаза ее блестели отнюдь не от любопытства и веселья. Все, что она сделала, казалось теперь напрасным. Все, чего она достигла, было уничтожено бурей, которая словно очистила игровую доску, делая возможными множество новых и непредвиденных событий.
— Вероятно, вы могли бы приказать поэту переписать историю сегодняшнего дня, чтобы в итоге сделать бурю частью вашего грандиозного плана. Гимн Победы над бурей. Царица во славе возвращается из потустороннего мира, бог хаоса пытается покорить ее, но его сила не может ни снести город Атона, ни напугать царицу.
— Сейчас мне страшно.
Мгновение она смотрела на меня. Больше всего на свете мне захотелось обнять ее — ее, которая сидела, крепко обхватив колени, чтобы согреться… или унять дрожь. Мое сердце вдруг не к месту заколотилось и затрепыхалось, как у школьника. Она была так близко. В прохладном ночном воздухе я чувствовал тепло, исходившее от ее кожи, видел в темноте власть ее глаз. Она была далекой и печальной. Я протянул руку и позволил себе нежно коснуться ее ладони, боясь, что горы заворчат и звезды попадают с неба. Но ничего такого не случилось. Царица не шевельнулась. Сейчас я думаю, что на мгновение у нее перехватило дыхание. Мы просидели так несколько долгих минут. Потом, как мне показалось, с неохотой, она вытащила свою ладонь из-под моей.
Именно тогда я услышал рядом, на склоне под нами, очень слабый шорох песка о мелкие камешки. Я подумал, что пробежал дикий кролик, но это был не он. Я посмотрел на Хети — он на что-то указывал. Я медленно поднялся и попятился ко входу в гробницу, стараясь не произвести ни звука и заслонить царицу от того, что могло появиться из темноты. Снова слабый шорох, потом ясно различимые шаги уже ближе на склоне, нога, ищущая опору. Но незнакомец оставался в царстве теней. Мы стояли у входа в гробницу, давшую нам временное убежище; кроме как кинжалами, защититься нам было нечем. Я подтолкнул царицу назад, в темноту гробницы, и стал ждать.
На склоне поднялась тень. Она задыхалась. Я немедленно узнал очертания массивного, мощного тела, грубый абрис головы. Узнал я и темную пыхтевшую тушу, следовавшую за ним, преданную и безгласную.
— Странное место для ночлега. — Голос Маху звучал напряженно. Он старался скрыть одышку.
— Мы только что смотрели на звезды, — отозвался я.
— Мог бы воспользоваться их помощью. Где они? Все целы?
— Почему вы спрашиваете меня?
Тут мимо меня с лампой скользнула вперед Нефертити. На лице Маху отразилось облегчение, и он сразу же неуклюже опустился на колени, как чудовище перед ребенком.
— Я возношу благодарственные молитвы Атону за благополучное возвращение царицы, — сказал он.
— Я слушаю твое донесение.
— Могу ли я предстать перед нашим Владыкой?
— Он отдыхает.
— Но… — с несчастным видом начал Маху.