ей ни умереть, ни возвратиться к жизни. Обладавший даром колдовства, очень редко прибегавший к своим чарам, он давно духовным каналом соединился с женой, и они легко подпитывались друг от друга. Однако если створы своего русла правитель мог перекрыть, дабы сохранять энергию в себе, то царица, будучи зависимой от него, не обладала этим преимуществом. Мату не мог упрекнуть правителя в том, что тот своекорыстно пользовался своим даром, наоборот, он многое сделал, чтобы Айя родила дочь, отдавая ей свои душевные силы. И всё же это была жестокая тирания. Сейчас, когда царица могла подняться и снова возродиться к жизни, Сутарна камнем висел у неё на шее, не давая ей набраться сил, забирая их сам. И сложив голову, он тотчас пришёл к ней и стал звать её с собой: ему было одиноко в подземном царстве мёртвых.
Мату, поняв это, стал искать другие пути прохода живых сил в тело царицы. Он связался с Хааритом, главой придворных оракулов, и тот подсказал, что возможно насыщение телесной энергией прямо с небесных звёзд, учёный может рассчитать для царицы дни и часы, когда эта энергия сама проливается подобно ливню и наполняет человека до краёв, стоит только найти нужную точку, проделать определённые движения; звездочёт даже покажет, как это делается. Три-четыре приёма, и умирающий поднимался на ноги, а через полгода возвращался к полноценной жизни. Лекарь ходил окрылённый тем, что возвратит свою госпожу к нормальной жизни, и тогда, может быть, она удостоит его своим нежным вниманием.
Поэтому он обеспокоился, когда служанка, разбудив его до рассвета, попросила пройти в спальню царицы. Мату тотчас пришёл, сел рядом, взял руку Айи в свою, как обычно это делал, стараясь передать ей хоть частичку своего тепла и собственных сил, однако ладошка царицы была холодна, как лёд.
— Что случилось? — испугался он.
— Я должна проститься с тобой. Приходил мой муж, он там... — царица не договорила, слеза скатилась по её щеке. — Ему одиноко, и он зовёт меня...
— Но у вас дочь, она нуждается в вас! — воскликнул Мату.
— Сестра за ней присмотрит, я нужнее ему там, он так страдает, что не смог защитить свою землю...
— Государь должен понять, смириться ради дочери!
— Не уговаривай меня, я не чувствую в себе новых желаний, которые смогли бы поддержать меня здесь...
— Я уже знаю, как вдохнуть в вас жизнь! — перебив её, горячо зашептал он. — Мы нашли новый канал поступления жизненных сил, и вы, моя повелительница, будете летать, как на крыльях!
Он сжал её руку, с мольбой взглянув ей в глаза, и новая слезинка прочертила тёмный след на её щеке.
— Спасибо тебе за всё, я хочу, чтобы ты вместе с Тиу позаботился о Нефертити, ей здесь хорошо, у неё есть заботливая кормилица, Тейе, которая приставлена к юному наследнику, и я покину этот мир с лёгким сердцем. Так было расписано на небесах, что мы в этой жизни смогли лишь узнать друг друга, но в другой мы обязательно будем счастливы, Мату, я буду искать именно тебя, и мы обязательно встретимся. А эту не стоит ломать, надобно её закончить и помочь супругу там, куда он отправился. Судьба никогда не повторяется, и то, что не сложилось ныне, возникнет через много лет. Сожми крепко мою руку и не отпускай, пока я не уйду от тебя, чтобы мы потом не потерялись...
Последние слова царица произнесла уже шёпотом. Лекарь сильно сжал её руку, ощущая, как она остывает, глаза её закрываются, и лицо покрывается желтоватой тенью. Ещё через мгновение Айя испустила последний вздох и замерла, застыла, заострился тонкий нос. Мату осторожно отпустил её руку и коснулся ртом её похолодевших губ.
— Прощай, любимая моя! — еле слышно проговорил он, пытаясь сдержать рыдания. — Я всегда буду знать, что есть на свете та, ради которой я готов ждать сотни лет, томиться в забвении, ожидая скорой встречи. Я знаю, ты меня ещё слышишь, ты ещё здесь, я чувствую, и у меня к тебе последняя просьба: приходи иногда ко мне, навещай, чтобы я не забыл твой облик, ты обещаешь?!
Послышался лёгкий вздох, словно подтверждение этой просьбы. Ледяным холодком ожгло щёки. Мату поднялся, смахнул слёзы. Он вспомнил Митанни, свою родину, родителей, оставшихся дожидаться завоевателей, — живы ли они теперь? — и к горлу подкатил комок. Ещё неизвестно, оставят ли его во дворце после смерти царицы, скорее всего, нет, у египетского фараона своих знахарей хватает. Но теперь ему уже всё равно. Той, ради которой он жил, уже нет на этом свете.
Пробыв в Митанни три дня, Суппилулиума вместе с войском выступил к сирийским границам. Никто из полководцев уже не роптал, воины горели желанием прославить себя этим походом к берегам Нила и поживиться богатствами самой крупной державы; слава о пирамидах, сфинксах и вознесённых в небо статуях фараонов давно уже привораживала жителей многих стран. Поверив в свою удачу и непобедимость, даже сам властитель уже не сомневался в успехе нашествия. Страх был главным союзником вождя хеттов. Он надеялся, что когда Аменхетеп узнает о его приближении, он сразу же подумает, что коли правитель Хатти отважился на вторжение, значит, он ведёт огромную армию, он подготовился и у него хватит сил, чтобы справиться с мощной египетской армией. Хотя всё было наоборот. И вот тогда фараона одолеет страх, он предложит мир, но условия будут диктовать хетты. И это станет первым шагом к победе. Представив, какие он выдвинет условия будущего мира, Суппилулиума так распалился, что решил уже не принимать их, а растоптать египетскую державу, превратить в пустыню берега Нила.
Они переправились снова через Евфрат, который здесь, в среднем течении, уже катил свои воды поспокойнее, без громкого рыка и рёва, да и воды его совсем не были холодны, и с ходу взяли первый сирийский город Эмар, чтобы оттуда двинуться краем пустыни на Кадеш, а из него в Тир, расположенный на берегу Средиземного моря. Однако добравшись до Эмара, где уже ощущалось дыхание знойных ветров, властитель понял, о чём толковали ему осторожные военачальники и что он не захотел услышать раньше: лошади еле плелись, испытывая недостаток в кормах, животы у них подвело, а с десяток жеребцов рухнуло так и не дотянув до Евфрата.
Суппилулиума надеялся, что в Эмаре они запасутся продовольствием и откормят лошадей, но город встретил их гулкой пустотой. Хетты не нашли ни одного жителя. Все от мала до велика покинули его, не оставив даже пригоршни зерна. Одни стены из песчаника, утлый скарб и лишь кое-где в погребах остатки ржи, риса и даже бочонки с вином. Счастливчики, обнаружившие эти остатки, тут же поджарили на огне лепёшки, поели, выпили, а наутро триста сорок воинов и три военачальника не проснулись: зерно и вино оказались отравленными. До следующего города, Кадеша, больше двухсот вёрст по раскалённой пустыне. Халеб сказал однозначно: его колесницы не дотянут.
— Если вы хотите уничтожить колесничье войско, то мы готовы выступить хоть завтра, ваша милость! — побледнев, отважно проговорил полководец.
В первый миг Суппилулиума готов был растерзать, забить до смерти этого низкорослого зажиревшего сирийца, прижившегося среди хеттов, которого всегда можно было заподозрить в измене и повесить. Но Халеб отличался безудержной храбростью, искусным ратным умом, и правитель, обязанный ему многими победами, сдерживал свою неприязнь.
— Что ты предлагаешь?
— Боги советуют нам вернуться, ваша милость, — поклонившись, вымолвил Халеб.
— Я поверну назад, когда упадёт мой последний воин, — помедлив, ответил властитель.
Они вышли из Эмара и двинулись на Кадеш. Никто не роптал, но все со страхом посматривали на своего вождя, задумавшего столь странным способом уничтожить всё войско. Об этом втайне перешёптывались у него за спиной, не смея бунтовать и с отчаянием вступая на караванный путь среди песков. Дикий зной обжигал ноздри и засыпал песком глаза, лошади валились с ног, но властитель даже не оборачивался, слыша за спиной истошные вопли. Одолев пять вёрст, конь под Суппилулиумой неожиданно захромал. Лекари осмотрели его и, увидев кровавые мозоли на месте сорванных подков, забраковали жеребца. Резервных лошадей уже не было, и пришлось выпрягать колесничих. Властителю подвели трёх лучших, но и у них оказались впалые, запотевшие бока и раны на ногах. Кони смотрели на вождя с такой тоской, что государь первым отвёл взгляд.
— Хорошо, мы возвращаемся, — помолчав, мрачно обронил он.
И в тот же миг уши заложило, будто песком засыпало, и в голове послышался хрипловатый смешок. Вождь хеттов вздрогнул, напрягся, ибо не раз слышал его наяву и сразу же узнал, кому тот принадлежит. Правителя затрясло от ярости, он сжал кулаки, упал на колени, уткнувшись головой в песок. Пена выступила на губах. Слуги подбежали к нему, чтобы поднять повелителя на ноги.
— Пусть все уйдут, оставьте меня одного! — прохрипел он. — Дайте лишь воды!
Все отошли в сторону, слуга принёс глиняную флягу с водой. Она была тёплая, с горьковатым привкусом трав, которые лекари клали для её очистки. Гнусный смешок стих в голове, и властителю почудилось, что Азылык стоит рядом и с пренебрежением его рассматривает. Правитель вскинул голову, и его ослепил яркий солнечный свет. Он закрыл глаза ладонью.
— Я тебя всё равно найду, Азылык! — в отчаянии прошептал Суппилулиума. — Я не дам тебе умереть своей смертью!
7
Подходил к концу седьмой год изобилия. Как и предсказывал Азылык, почти каждый год египтяне собирали по два урожая пшеницы и других зерновых. В окрестностях Фив вырос целый амбарный городок, где на многоярусных площадках хранилось зерно. Илия, сам вызвавшийся руководить этими работами, не довольствовался тем, что забирал рис и пшеницу у своих земледельцев, поощряя их собирать один урожай за другим, но целыми возами закупал пшеницу в Палестине и Финикии, в Ливии и Вавилонии. Тут у ханаанина обнаружился редкий купеческий талант. Все иноземные купцы искали его дружбы, направляя свои караваны в Фивы. Ибо везде цена на кадь зерна падала, и только в Египте держалась на прежнем уровне. Илию упрекали в том, что он без меры тратит деньги властителя, он же спокойно отвечал завистникам: