Когда он уходил из дворца, правитель с сыном и гостями ещё сидели в царском столовом зале, продолжая пирование. Виночерпий, выскочивший на мгновение за новым кувшином сладкого касситского вина, каковое уже кончалось, хотя послы привезли фараону в подарок сорок двадцатилитровых глиняных амфор, шепнул по секрету, что повелитель уже пьян, дожидаться его не стоит и вряд ли он станет ныне заниматься делами. Скорее всего слуги уведут его спать, ибо сам он дойти попросту не сможет. Эта новость особой радости не принесла. Ибо с утра из-за головной боли властитель будет не в духе, и если начнётся дождь, то угроза Аменхетепа может исполниться. Старый самодержец был человеком решительным.
Илия сладко зевнул, посидев на ночном холодке, поднялся, решив вернуться в дом. Однако не успел он сделать и два шага, как несколько капель скользнули по щеке. Царедворец замер, не ожидая такого предательства, но через мгновение ещё неслышимые ухом дождевые струи коснулись лица, плеч и обнажённой спины. Он взглянул на небо, которое ещё мгновение назад ярко сверкало звёздами, и ужаснулся: большие чёрные тучи, подобно вражьим ратям, наползали с севера. Ещё через минуту дождь зашумел по крыше, постепенно усиливаясь. Несчастный толкователь вещего сна фараона пал на колени и в ужасе закрыл лицо. Он не смог сдержать рыданий, ладонью сжал себе рот, чтобы домашние его не услышали. Вспомнились слова Азылыка о том, что если боги хотят кого-то наказать, то лишают разумного понимания всех вещей и явлений. Видимо, это и есть исключение из правил. Но первому царедворцу от этого не легче: утром его повесят, ибо фараон слов на ветер не бросает.
Царевич до мельчайших подробностей помнил окончание ужина с касситскими послами, когда их с отцом скрытая вражда неожиданно выплеснулась наружу, и отец, унизив его при всех, гостях и слугах, приказал принести будущий свадебный договор, объявив, что тотчас его подпишет. Наследник вспомнил шутливые, но неожиданно оказавшиеся пророческими слова Нефертити о том, что они смогут встретиться завтра, если он за это время не женится на касситской царевне, вспомнил свой самоуверенный ответ, что он этого не допустит, и у него потемнело в глазах. Как только отец подпишет договор, отказаться от него сын Аменхетепа Третьего не сможет. Это будет равносильно разрыву всех отношений с Касситской Вавилонией и объявлению войны. Ввергать же державу в такое неслыханное бедствие способен лишь сумасшедший.
Наступило молчание, все ждали, пока слуги добегут до писцов, поторопят их и принесут договор. Касситский посол, сгорая от нетерпения, взглянул на виночерпия, потом на сосуд фараона, который был пуст, как бы прося его поскорее наполнить, и, как только слуга это сделал, поднялся, взяв слово. Он заговорил об исторической минуте, когда соединяются судьбы двух великих государств, чья дружба остановит дерзких хеттов. Мараду пел славу двум царям, Аменхетепу и своему Куригальзу Старшему, но царевич его почти не слышал, он был близок к обмороку, точно уши засыпало песком, и он боялся потерять сознание. Наследник даже не заметил, как виночерпий наполнил и его бокал, ибо по этикету все присутствующие на обеде обязаны были хотя бы пригубить сосуды. Посол говорил долго, цветисто и витиевато, а закончив радостную речь, поклонился фараону, потом царевичу и победно осушил чашу до дна. Отец также поднялся, отдал церемонный поклон, слуги с двух сторон попытались поддерживать властителя, но он резко отстранил их, выпил свой большой сосуд до дна и радостной улыбкой одарил гостей. Несколько секунд, покачиваясь, фараон стоял у стола, торжественно глядя на посла, как вдруг, не удержавшись, рухнул на пол. Все оцепенели. В этот миг, кланяясь, торопливо вошли писцы, неся тонкий папирус с иероглифами, слуги кинулись к самодержцу, пытаясь поднять его на ноги и усадить в кресло, но царевич тотчас взял инициативу в свои руки.
— Отнесите его величество в спальню и немедленно вызовите лекарей! Всех, кто и не живёт во дворце! — непререкаемым тоном приказал наследник, и слуги повиновались, отца унесли, послы же растерянно, выражая сочувствие, смотрели на него.
Писцы испуганно поднесли царевичу свадебный договор, и касситский посол, большеголовый хитрый иудей, чьё возбуждённое лицо лоснилось от пота, решил использовать последнюю попытку, чтобы спасти положение.
— Подпишите, ваше высочество и будущее ваше величество, сей договор как великую волю вашего отца и властителя за него и за себя, и мы осчастливим оба наших народа, — выдавливая ликом и голосом всю ласку, какую только знала его душа, пропел Мараду.
— Вы знаете, уважаемые мною посланники далёкой Касситской Вавилонии, моё понимание этого вопроса. Но я не был бы наследником трона своего отца, если б на ваших глазах поменял своё мнение на обратное, — не в силах скрыть радостной улыбки, заговорил царевич. — Однако не будем спешить, милостивые судари, сейчас, когда мой отец при смерти, я и помыслить не могу о своём счастье. Как только он встанет на ноги, мы продолжим разговор о моей будущей женитьбе.
— Но что нам передать нашему государю? — растерянно проговорил Мараду.
— Расскажите о том горе, в каком я ныне пребываю, также передайте, что я и впредь буду укреплять дружественные связи между нашими государствами и помогать вам в любой беде, ежели вдруг таковая на вас обрушится!
Виночерпий наполнил стеклянные чаши гостей, царевич поднял свой сосуд с вином и первым выпил до дна, как бы подтверждая истинность своих слов. Последовали его примеру и послы, всё ещё сохраняя на лицах кислые улыбки и уже предвидя яростный гнев царя Куригальзу Старшего, ибо из двух важных дел, им порученных — привезти секреты стеклоделия и свадебный договор, — они не исполнили ни одного.
С тем на следующий день они и отбыли, щурясь и кисля лица улыбками, рассыпаясь в благодарностях. Провожал их наследник и, отбросив условности, сам повёл к выходу из дворца, хотя по правилам этикета это должны были сделать советники и визири фараона. Он заменял отца, ибо лекари не разрешили фараону даже подниматься с постели. Всё утро шёл тёплый мелкий дождик, и Мараду, желая хоть чем-то досадить царевичу, взглянул на небо, затянутое тучами, и, напустив на себя озабоченный вид, пробормотал:
— Кажется, сезон дождей начинается... Мудрецы говорят, что уезжать в дождь хорошая примета, значит, обязательно снова свидимся, — дружелюбно закончил он. — Но мы обязательно сватов снова пришлём. Вам стоит породниться с нашим повелителем, тогда и дружба станет крепче. Правитель, да и любой умный человек всегда выбирает жену, сообразуясь с выгодой, а вот наложница или вторая жена остаётся для души и телесных утех. Разве не так?
— Мудрый совет, — тотчас откликнулся царевич, сходя по дворцовым ступеням и совсем не вникая в смысл сказанного Мараду, радуясь уже одному тому, что через мгновение гости исчезнут навсегда, и никто не будет заставлять его жениться на касситской царевне. — Я рад, что у его величества Куригальзу Старшего такой умный советник. Передайте ему самые низкие мои поклоны и приглашение посетить Фивы в любое время года!
— Непременно передам! А вы примите приглашение посетить нашу столицу Дур-Куригальзу, повелитель выстроил целый город-крепость рядом с Вавилоном. Жаль, что мы не привезём ни одного договора, я полагал, что вы не продадите нам секреты стеклоделия, но надеялся, что мы подпишем свадебное соглашение. Жаль, очень жаль... — то и дело вздыхал большеголовый Мараду, вытирая пот с лица и шеи, но царевич молчал, никак не откликаясь на эти вздохи и жалобы. Посол наперёд знал, что Куригальзу придёт в бешенство, особенно узнав, что расстроилось сватовство, так сильно мечтал он сделать царевну египетской царицей, и больше слышать не захочет об Аменхетепах, ни Третьем, ни тем более Четвёртом, разорвёт все торговые грамоты, которые были подписаны — о поставке в Египет чешуйчатых панцирей, вина, больших луков — грамоты, выгодные в первую очередь для касситов, и отношения между царствами оборвутся надолго, если не навсегда. Царь даже пошлёт Мараду в Хаттусу разжечь воинственные настроения Суппилулиумы против египтян. Будь они посильнее, он бы сам пошёл войной на Фивы. Вот чего добился этот упрямый мальчишка, наследник египетского фараона. Стоит ли таких неутешительных итогов его упрямство?
«Словно боги взялись помогать его будущей любви, какая, видимо, ждёт наследника, — взбираясь с помощью слуг на верблюда, подумал Мараду. — Иначе чем ещё объяснить всё происшедшее? Один Куригальзу в чудеса не верит. А зря...»
Они простились. Касситские послы приняли дорогие подарки, для их царя приготовленные: разных объёмов, цветов и форм стеклянные чаши, кубки и вазы. Поблагодарив хозяев, они наконец-то уехали, и царевич от радости даже подпрыгнул на месте — теперь он может с лёгким сердцем встретиться с принцессой и смело посмотреть ей в глаза: он своё обещание исполнил. Слуги и советники, стоявшие рядом, отвернулись, опустили головы, сделав вид, что ничего не заметили.
Возвращаясь во дворец и проходя мимо спальни отца, наследник столкнулся лицом к лицу с первым царедворцем. Вид у последнего был, как у побитой собаки.
— Что-то случилось с отцом, Илия? — остановившись, испуганно проговорил наследник.
— Нет-нет, лекари больше дурных вестей не приносили...
— Чем же ты расстроен?
— Дождь идёт, ваша милость.
— Ах, да... — наследник хотел нахмуриться, чтобы пожурить царедворца, но не смог, слишком большая радость переполняла его, и предательская улыбка вылезла на лицо. — Дождь для нас некстати, но он мелкий. Это не ливень.
— Да, мелкий, — согласился иудей.
— Будем надеяться, что и он прекратится, верно? — царевич подмигнул Илие и, сопровождаемый толпой слуг и советников, важно прошествовал дальше.
Ханаанин не поверил своим ушам. Он даже больше боялся гнева наследника, нежели старого фараона, который сам принял его толкование и, случается, бывает жалостлив, а вот молодой властитель жалости не ведает — так он считал, и вдруг эта перемена. С чего бы? Он вспомнил утром спокойный лик Азылыка и всё понял: оракул с ним играет, как с малым дитём, пугая жуткими страхами. И всё с одной целью — заставить себя ценить и уважать. Другого объяснения не найти. Вот уж поистине неизвестно, где найдёшь и где потеряеш