— У тебя есть доказательства?
— Я хорошо знаю Неферта, он не успокоится, пока не повернёт ход нашего судна обратно. Поверьте мне, ваше величество! Он крепок и решителен, как никогда. И ваш с ним жёсткий разговор только укрепил его веру в Амона и других богов. Так он сам сказал своему другу, который теперь всё доносит мне. Вот вам и доказательства.
Эхнатон задумался. Наставник и раньше вызывал в нём раздражение своей неопрятностью, дурными запахами и самонадеянностью. Теперь к ним добавились злоба и мстительность. К чему, например, добивать поверженного соперника? Каким бы ни был Неферт, но он являлся учителем Шуада, немало для него сделавшим. Победителю больше к лицу благородство и умение прощать. Так когда-то любил повторять сам Шуад, вместилище немалой мудрости, но почему же он не следует своим наставлениям?
— Вот наш труд, ваше величество, — склонившись и передавая фараону сшитую книгу, заулыбался бывший жрец. — Половина экземпляров уже готова.
Словечко «наш» несколько покоробило Эхнатона. Честнее прозвучало бы «мой», если б Шуад разумел под этим собственную работу, или «ваш», если б он решился прежде всего подчеркнуть тот факт, что идея создания «Книги истин Атона» принадлежала правителю. Словом «наш» жрец их обоих как бы уравнивал.
— Хорошая книга, — пролистав несколько страниц, сдержанно отозвался монарх.
Раньше он хотел ввести обязательное изучение этих мудрых притч и заповедей в школах и во всех храмах, чтобы их настоятели умножали эти списки, раздавая своим прихожанам, но сейчас неожиданно раздумал. И всё из-за самого Шуада. Он не удержится и найдёт способ тайно объявить всем своё авторство. Вот и получится, что фараон насаждает идеи не Атона, а проныры жреца, предавшего своего учителя. Кто же их воспримет всерьёз?
— Ещё неделя, и мастерицы сошьют все экземпляры, ваше величество! — радостно сообщил жрец. — Стоит, наверное, выступить с чтением книги в нашем храме Атона!
Шуад явно чего-то добивался, льстиво заглядывая ему в глаза, и Эхнатон вдруг догадался: он ждёт, чтобы правитель объявил его Верховным жрецом. Нефертити за обедом говорила о том же, улыбаясь и поглаживая свой округлый живот, ибо носила уже второго ребёнка. Супруг молчаливо кивал, ибо сам когда-то и высказал эту идею и другого преемника просто не искал, не было его и сейчас, но, узрев перед собой льстивого, мстительного наставника, дух самодержца взбунтовался. Разве может бога, знающего все истины жития, представлять этот слабый и наделённый многими пороками человек? Неферт, возможно, и подворовывал, но хотел казаться бескорыстным: смело противоречил фараону, гнул своё, не боясь наказания, и всё это слышали. Первым каялся в своих винах, мог сутки простоять на коленях перед статуей Амона-Ра, молясь за Египет. А Шуад разве способен на такое? И что это будет за Верховный жрец, как не насмешка?!
— Мы этим привлечём внимание фивян к храму Атона, выделим его среди других! — восхищённо пропел наставник.
— Послезавтра мы переезжаем, — напомнил Шуаду фараон.
— Тогда проведём объявление книги в Ахет-Атоне, это будет ещё лучше, — не успокаивался жрец.
— Я подумаю, — нахмурился властитель.
Шуад умолк, не понимая, что могло рассердить самодержца. Он выбрал лучший экземпляр, где были устранены все ошибки, да и вышивальщицы постарались придать книге изысканный и дорогой вид. Одна обложка, сделанная из телячьей кожи, на которой речным жемчугом был выложен в солнечном круге портрет Атона, с золотыми застёжками, смотрелась необычно и сразу же привлекала внимание. Жрец хотел подсказать фараону, что любой богатый купец выложит за такую книгу не одну унцию серебра и золота, а значит, её можно продавать и получать большую выгоду, но хмурый вид повелителя его остановил. Пора было уходить, а Шуад так и не решался задать главный вопрос: о должности Верховного жреца.
Он помедлил и, не осмелившись испытывать судьбу, поклонился и двинулся к двери.
— Я надумал сам стать Верховным жрецом, — проговорил Эхнатон ему вслед, и Шуад застыл на пороге. — Раз я наместник Атона на земле, то через меня люди и должны узнавать его мысли и желания. Как считаешь, Шуад?
— Конечно, это правильно, — тут же согласился наставник, хотя его растерянный взгляд свидетельствовал об обратном.
— Но ты же хотел занять эту должность?
— Да, но я не знал, что и вы, ваше величество, на неё претендуете, — пробормотал он. — Наоборот, я хотел снять с вас лишнюю обузу, поскольку за жрецами требуется глаз да глаз, чтоб они не приворовывали, не бражничали, заботились о чистоте и убранстве храма, да мало ли повседневных забот, ваша милость!
— Вот ты и будешь этим заниматься как первый помощник Верховного жреца. С книгой же, — Эхнатон отложил её в сторону, — пока погодим. Не будем упоминать о ней вообще...
— Но, ваше величество, — круглое, как луна, лицо бывшего жреца вдруг вытянулось от изумления, рот открылся, точно готовясь проглотить гранат целиком, ибо такого поворота Шуад предвидеть не мог. — Такая упорная работа, столько лет я... но вам же самому понравилась эта книга, ваше величество! Я столько времени потратил на собирание притч...
— Мне книга нравится, но есть высшие соображения! — фараон поморщился, потёр виски. — Я же не сказал: никогда! Я сказал: пока погодим. Попозже явим её народу, сейчас же не время!
— Не время... — в волнении повторил Шуад, вытирая пот с лица.
Возвращаясь домой, Шуад только и повторял, как заклинание, эти магические слова: «Не время!», не понимая, что произошло. Он не расстраивался из-за должности, хотя надеялся, рассчитывал, видел себя в белом хитоне и жреческой короне, возвышающимся над бесконечной толпой внимающих ему египтян, но сие не случилось, и не столь уж важно. Всё равно он стал вровень с богом, ибо его книгу с трепетом будут читать тысячи, десятки, сотни тысяч по всему Египту и в течение веков внимать его истинам, заучивать наизусть, жить и следовать им на каждом шагу. И не важно, что их вручил каждому Атон, верховный бог, рано или поздно люди узнают, кто написал эти заповеди, кто придумал, сочинил для них короткие притчи и истории. Молва стоуста. Она быстро разнесёт имя создателя, оставив его на века, и потом уже будут говорить: «Книга истин Шуада», и последующие поколения фараонов с благоговением станут произносить его имя, интересоваться подробностями личной жизни толстяка, а жрец обязательно оставит потомкам своё жизнеописание, и на приёмах во дворцах, вспоминая о Нефертити или Эхнатоне, царедворцы и оракулы будут тотчас переспрашивать: «Это когда Шуад писал свою «Книгу истин»?»
Одна эта мимолётная фантазия наполняла его душу таким счастьем, какое доселе он никогда не испытывал. Что нежный барашек, вымоченный в кислом вине и зажаренный на углях, что ласки юных смуглых наложниц и рабынь, что сладкое вино? Телесные наслаждения преходящи, через день забываешь и помнить о них. Духовная же слава вечна, и странный вкус её ни с чем не спутаешь. Эхнатон до сих пор цитирует на память его краткие изречения, они всегда бодрят, как ожог холодного горного ручья в жаркий полдень.
И вдруг всё разрушилось в один миг. Книга отложена, спрятана далеко и скорее всего навсегда. Фараон разгадал его тайный умысел. Да и книга получилась слишком личная, жадный и пытливый нрав Шуада выпирал сквозь строки, притчи и истории были окрашены его грустной иронией. Тут никуда не денешься, и Эхнатон, видимо, прав, хотя пережить этот удар бывшему жрецу будет нелегко.
Он вдруг остановился, оглядываясь вокруг. Бурный поток размышлений завёл его на берег Нила. Медно-жёлтый диск завис над серебристой рекой. Шуад даже проскочил мимо дома. На причале из лодок выбирались купцы, сгибаясь под тяжестью мешков. Последним же вылез худой, похожий на подростка человечек неопределённого возраста, в грязном, потрёпанном хитоне и без котомки за спиной. Он затравленно огляделся, откинул голову и шумно втянул в себя ноздрями воздух, после чего издал торжествующий звук, похожий на утробный смешок, и не без опаски ступил босиком на усыпанный мелким золотистым песком берег. Постояв и поозиравшись с раскрытым ртом, точно кто-то должен был его встречать, незнакомец вдруг увидел Шуада и решительно направился к нему. Жрец, почуяв опасность, хотел повернуться и уйти, но было уже поздно.
— Подождите! — визгливо выкрикнул подросток. Ещё через мгновение он вцепился в руку наставника.
— Отпустите, я палач фараона, — мгновенно соврал Шуад, чтобы испугать приезжего, и это подействовало. Тот отпустил его руку.
— Запах вяленой рыбы, чёрного пива, папируса, красных чернил, телячьей кожи и мирра, — тотчас сказал незнакомец. — Да, были сегодня у фараона, я верю, но вы не палач, ваша милость. От них пахнет кровью, а этот запах ни с чем не спутаешь. Вы или писарь, или секретарь правителя. Но днём выпили чёрного пива с рыбой и съели кусок холодной отварной говядины с луком, — он сглотнул слюну, заполнившую рот. — Верно?
Шуад кивнул, разглядывая странного человечка, чьё детское лицо заросло курчавой рыжей бородой. Вартруум, а это был он, ничего не ел со вчерашнего дня. Но и вчера купцы, сжалившись над ним, дали ему за весь день лишь кусок сыра с половинкой лепёшки.
Пять лет назад его кто-то оглушил на этом самом берегу. Очнулся он в лодке уже связанным. Куда его везли, он не знал. Дорога длилась неделю. Его привезли в глухое горное касситское село и продали, как раба. Больше четырёх лет он работал за лепёшку и кусок сырого мяса, проклиная Азылыка и постоянно призывая Озри помочь ему, но никто не пришёл из Хатти, чтобы его выручить. Три раза оракул бежал, но его ловили, наказывали и возвращали обратно. К концу четвёртого года он уже знал, как выбраться из неволи. Но вырвавшись, он не поехал в Хаттусу, а отправился опять в Фивы, ибо теперь у него была лишь одна цель в жизни: убить кассита. Он прибыл сюда без всего, уверенный, что в богатых Фивах сумеет найти кров и пропитание.
— У вас слуга есть?
Жрец кивнул.
— У меня никого здесь, но я многое умею. Ели когда-нибудь жареное мясо с кровью и луком, вымоченным сутки в кислом вине? — спросил Вартруум.