часть моих братьев останутся рабами у первого царедворца за всё, что мы сделали, если вообще не схватит нас стража и не заключит в тюрьму, как низких воров. И мы, пребывая там в неволе, ничем не сможем помочь вам с матерью.
Иафет помрачнел, кивая головой и соглашаясь с этой тревогой. Его самого она грызла, и не раз ему снился Илия, старший брат Деборы, кто исчез в дикой степи и за всё это время ни разу не дал о себе знать. Старому отцу снилось, будто он жив и здоров, живёт хлебосольным хозяином в большом дворце с садами, бассейнами и фонтанами, у него четверо взрослых деток и красивая жена. Просыпаясь, Иафет рассказывал обо всём жене, и та, плача, признавалась, что верит в то же самое. Когда сыновья вернулись обратно и поведали о происшедшем, у главы семейства шевельнулось подозрение: не его ли Илия служит первым царедворцем? Но Иуда и братья, встречавшиеся лицом к лицу со знатным египтянином, лишь развели руками. У их брата было красивое живое лицо, нежная доверчивая душа, а этот сановник чрезмерно суров и мрачен. Да и не мог их брат сделать вид, что никого из сородичей так и не узнал. Если б узнал, то Иуду, как зачинщика своего избиения, а потом продажи в рабство, обезглавил бы или бросил в тюрьму. А коли так не сделал, значит, то другой Илия. Имя в Палестине, да и в Египте, распространённое.
— Но что же делать, сын мой? — очнувшись от раздумий, вздохнул Иафет. — За то серебро, что мы сумели сберечь, здесь нам и мешка пшеницы не дадут.
Иуда кивнул.
— Как придёте в Ахет-Атон и увидите первого царедворца, сразу повинитесь во всём, отдайте серебро и покажите ему Дебору, это смягчит его сердце, — заговорил снова отец, а услышав, как всхлипнула при упоминании имени младшего сына жена, и сам не выдержал, часто заморгал, стараясь сдержать непрошеную слезу, но ему это не удалось. — Если нужно будет остаться и поработать на царедворца, не чинитесь и не гнушайтесь никакой работой. Отправьте лишь Дебору с кем-нибудь сюда, а сами поработайте. Мы тут и без вас справимся. При любой возможности передайте весточку с купцами.
Иафет помедлил и протянул вторую четверть своей лепёшки Деборе, которая, глядя на неё, глотала слюну. Иуда оторвал от своей половину и молча передал отцу. Тот заколебался, но всё же принял сыновний дар, бросив виноватый взор в сторону заболевшей жены. Иуда ничего не сказал, лишь не спеша стал отщипывать по кусочку лепёшки и медленно жевать, в то время как младшая сестра проглотила свой хлебный лоскут в одно мгновение.
— Иди, побудь с матерью, — вымолвил Иафет. — Завтра ты с ней расстанешься, и надолго.
Дебора напряглась, услышав эти слова, в её больших глазах тотчас заблестели слёзы, она кинулась на шею к отцу, заплакала, не желая покидать его и умоляя оставить её дома.
— Ну что ты, что ты! — Иафет сам прослезился, дрожащей рукой погладил дочь по спине. — Ты же поедешь с братьями и сразу же вернёшься, увидишь столицу Египта, там очень красиво! Я бы сам съездил, но очень слаб, да и маму нельзя одну оставлять. Ну ступай.
Дебора вернулась к матери, снова взяла её за руку.
— Я не хотел тебе говорить об этом, отец, но Суппилулиума напал на Сирию, взял Каркемиш, собирается захватить Эмар и Халеб. Это не так далеко от нас. И поговаривают, что хеттский самодержец собирается идти на Египет. Значит, наши дома он не минует. Другой дороги ведь нет...
Иафет, подняв голову, не отрываясь смотрел на Иуду.
— Наши овцы, — в страхе прошептал отец.
Старший сын несколько раз кивнул.
— Двух наших небольших стад не хватит войску вождя хеттов даже на обед!
— И что нам делать?
— Если мы уйдём, то при вторжении царя Хатти некому будет спрятать наших овечек и защитить дом, — Иуда молчал, давая возможность отцу самому принять окончательное решение.
Идти в Египет ему не хотелось. Уж слишком сурово был настроен тогда дядюшка первого царедворца, нагнавший на него столько страха, что Иуда до сих пор не мог опомниться. От одного его узкого, почерневшего от времени лица перехватывало дыхание. Об этом разговоре Иуда не рассказывал ни отцу, ни братьям.
— А если он не пойдёт на Египет? — стараясь унять дрожь в теле, спросил Иафет.
— Этот человек, отец, никогда не отступается от своих умыслов, — заметил Иуда. — Я же поступлю, как ты скажешь!
Он склонил голову.
— Ступай, сын, отдохни, мне нужно подумать. Через два часа приди ко мне, я дам ответ, — покрываясь испариной, шёпотом еле выговорил Иафет: от недоедания у него часто кружилась голова.
Суллу точно безумная пчела ужалила. Обида, замешанная на молодом честолюбии да на его взрывном характере, была подобна забродившему винограду. И раньше фараон сердился на своих подданных, кого-то отдалял от себя, приближая порой недостойных, но он никогда не лишал опальных советников пригоршни зерна, помня об их прошлых заслугах. Даже преступника, брошенного в тюрьму, кормили три раза в день. А чем же он провинился? Он счёл себя отодвинутым в сторону, временно ненужным и терпеливо ждал, когда властитель о нём вспомнит и призовёт к себе. И вдруг наказание, которое никогда ни к кому не применялось, наказание, равносильное смертной казни, ибо что ещё значит — лишить человека пищи? Он обречён на медленное умирание. И, конечно же, Сулла взбунтовался. Он бросил в лицо своим обидчикам всё, что о них думает. Он не стал пресмыкаться и ползать перед ними на коленях. Он хотел умереть стоя. И тогда правитель приказал ему немедленно покинуть город.
Накануне Тиу разрешилась от бремени мальчиком, его назвали Тутанхатон. Узнав об удалении Суллы, она бросилась к фараону и стала умолять сына сменить гнев на милость, простить оракула, но Эхнатон был неумолим. Мало того, что оракул оказался бездельником, он ещё посмел проявить неслыханную дерзость в разговоре с ним, не один раз угрожал отмщением Илие, первому царедворцу, а потом, повстречав Азылыка, дерзко оскорбил и его.
— Это не могло продолжаться столь долго! Кем он себя вообразил?! Мышь бросается на льва! Да я лишь ради тебя уговорил Азылыка пощадить его! Мой оракул у меня на глазах остановил бег лошади, и она упала замертво, точно невидимая стрела была пущена из его глаза. Я спросил у него, что он с ней сделал. Он сказал, что разорвал ей сердце. Так вот, я видел это сердце. Оно, словно ножом, было разрезано пополам. При этом всё было в целости: шкура и рёбра. Пока мой оракул меня слушается, чего нельзя сказать о твоём дерзком поклоннике! Потому я и приказал, чтобы Сулла покинул Ахет-Атон и никогда сюда не возвращался!
Тиу побледнела, сжав руки на груди. Фараон увидел её глаза, наполненные слезами, и сердце у него встрепенулось.
— У меня родился сын от него!
— Тем более!
— Я умоляю тебя! — царица упала на колени.
— Поднимись, матушка, и никогда не унижай себя просьбами за недостойного!
Правитель помог ей встать, усадил в кресло, приказал слугам принести сладкого виноградного сока.
— Пойми, матушка, мне сейчас не до внутренних распрей! Суппилулиума вторгся в Сирию, и Азылык делает всё, чтобы спасти нас от вторжения этого дикаря, а я должен терпеть издевательства придворного ничтожества лишь потому, что он искусен на ложе любви с моей матерью! Хочешь, уезжай с ним!
— Ты прогоняешь меня? — испугалась она.
— Нет, ты можешь остаться.
— А потом ты разрешишь Сулле...
— Посмотрим, — не дал ей договорить Эхнатон. — Если он усмирит свои чувства, поумнеет, принесёт извинения тем, кого оскорбил, то я прощу его. Но не сейчас. Как минимум полгода он должен побыть в отдалении отсюда.
— Мне можно с ним попрощаться?
— Это ни к чему. Он уже уехал.
— Как?! — воскликнула она, тотчас поднявшись с кресла, и губы её задрожали.
— Я знал, что это вызовет твои слёзы, и сам решил всё за тебя...
— Но...
— Не сметь мне возражать! — выкрикнул фараон, и царица опустилась в кресло. — Я устал от того, что даже мои близкие начинают мне перечить и отказываются повиноваться! А с вас берут пример остальные, такие, как Сулла! И до чего мы докатимся?! Что станет с державой?! Со всем порядком, который устанавливал ещё мой отец?! А ты, которая должна мне помогать, первая строишь козни, поддерживаешь наглого смутьяна, да ещё открыто, на глазах у всех придворных, живёшь с ним, позабыв о всех приличиях!
Он умолк, сел на трон и, нахмурившись, стал смотреть в сторону.
— Извини, я действительно потеряла голову! — прошептала Тиу. — С женщинами это бывает.
— Но ты ещё и царица! Я жду от тебя помощи в моих отношениях с женой, а ты устраиваешь мне скандалы!
— Прости!..
Вошёл слуга, принёс охлаждённый виноградный сок, наполнил стеклянные бокалы и вышел. Тиу пригубила один из них, вытащила платок, вытерла слёзы.
— И куда он... — она не смогла договорить.
— В Фивы, кажется.
— В Фивы... — эхом отозвалась царица.
— Только я тебя предупреждаю: никаких посланий, переписки, а уж тем более, свиданий! — сурово заявил Эхнатон. — Не стоит испытывать мой гнев, он имеет свои границы!
— Хорошо, я попробую... — она утёрла слёзы.
— Ты ведёшь, себя, как девчонка, хотя у тебя уже три внучки и скоро будет четвёртая!
— Нефертити снова беременна?!
Фараон кивнул. Он сидел на троне, не надевая шапки и не беря в руки символы власти. Поднявшись, он подошёл к столу, взял свой бокал с соком, сделал несколько глотков.
— Но почему внучка, а не внук? — Тиу покраснела.
— Как будто ты не знаешь, — фараон пристально взглянул на мать. — Сулла же сказал тебе, что у моей жены не будет сыновей. Конечно, как говорит Азылык, который с симпатией относится к моей супруге, у неё есть небольшой шанс родить наследника, но на него лучше не рассчитывать. Вы же, как сообщили мне мои тайные соглядатаи, даже подыскали одну вышивальщицу, дабы осуществить подмену. Да за одно это полагалось бы вас обоих повесить, ибо Сулла действовал тут ради своей выгоды, ему важно было стать первым оракулом, захватить, пусть даже обманом, эту должность. А ты ему в том помогала! Бросилась уговаривать жену. Я не ожидал такого предательства от тебя!