Тиу опустила голову.
— Всё, не будем больше ругать друг друга, — фараон улыбнулся, взял руку матери, нежно погладил её. — Я хочу, чтоб ты мне немного помогла.
— Чем?
— В моём гареме есть одна девушка, её зовут Киа. Послы Касситской Вавилонии привезли её в подарок. Я посмотрел на неё, она хороша собой и такая нежная...
— Ты хочешь на ней жениться? — с тревогой спросила Тиу.
— Нет, я не хочу жениться на наложнице! Но я не хочу встречаться с ней в гареме, я хочу, чтоб эта красавица пожила немного во дворце, чтобы потом, когда родится ребёнок, сын, к примеру, он бы воспитывался с подобающими почестями и стал бы моим наследником. Я надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду!
— Но как же Нефертити?
— Вот я и хочу, чтоб ты мне помогла, подготовила её, поговорила с ней, всё объяснила. Вы же сёстры, царицы и сумеете найти общий язык. Она носит мою дочь, и я не хочу, чтобы с ней случилась истерика, душевный срыв, ты понимаешь...
— Разве нельзя подождать, пока она родит?
— Наверное, можно, но мне хочется сейчас!
— Может быть, посоветоваться с Азылыком?
— О чём?! — взмахнув руками, вспылил Эхнатон и даже подскочил с места. — О том, что все мои члены твердеют, а я истекаю слюной, когда вижу её?! Зачем об этом советоваться с оракулом?!
— Я имела в виду, может ли у вас появиться наследник.
— Он появится, появится, я сам это знаю! Мне сейчас нужна твоя помощь, а ты отказываешься! — рассердился правитель.
— Я, конечно же, поговорю с Нефертити.
— Ну вот и хорошо! — фараон крепко сжал её руку и побежал к Киа, которая дожидалась его в спальне.
У дверей властителя поджидал Шуад, он уже неделю не мог перемолвиться с ним словом, но и сейчас Эхнатон промчался мимо. Жрец хотел испросить свой черновик «Книги истин», ибо стал уже записывать другие притчи, внеся и ту, которую ему рассказал Азылык. Пусть книга появится на свет потом, позже, он не возражал, но жреца испугало другое: все экземпляры «Истин» почему-то хранились в пирамиде-усыпальнице Эхнатона, возведённой рядом с городом. Это подталкивало к страшным выводам: фараон решил унести книгу с собой, не открывая её современникам. Он брал её с собой в загробный мир, и никто никогда не узнает, что Шуад посвятил её написанию всю свою жизнь, все силы и дарование. Умершим не нужна помощь и поддержка. Она требуется живым, и книга могла бы для кого-нибудь стать утешением.
Жрец вернулся домой, он жил, как и раньше, при храме, выпил два кувшина вина и упал без чувств прямо у стола. Он пожалел лишь об одном — что рядом нет Вартруума. Ночью, проснувшись, он сходил на Нил, искупался в прохладной воде и, вернувшись, сел за работу. Он решил заново, по памяти, восстановить «Книгу истин».
7
Эмар был взят лишь через неделю. Вождю хеттов явно не везло в этом походе. Создавалось такое ощущение, что сирийцы заранее вызнали обо всех его тайных планах. Он начал штурм перед рассветом, изготовив пятнадцать верёвочных лестниц и отобрав самых ловких и отчаянных воинов. Но едва первая группа перебралась через стену для того, чтобы, устранив стражников, открыть всему войску ворота, как вдруг наступила странная тишина. Прошёл почти час, но ворота не открывались. Не появлялись и воины Суппилулиумы. Царь отправил новых лазутчиков, но и те столь же загадочно исчезли. Лишь вылазка третьей группы, завязавшей кратковременный бой с защитниками Эмара, всё разъяснила: хеттов поджидали. Но кто, почему, когда и как обо всём дознался, если план придумал сам царь Хатти, решив удивить военачальников собственной сообразительностью? Придумал четыре дня назад и рассказал всем лишь накануне штурма.
Пришлось атаковать с помощью таранов. Сирийцы наверняка сражались бы дольше, но крепостные стены Эмара большой прочностью не отличались, слишком давно их возвели, и камень при сильных ударах крошился и выпадал. Эмарцы поливали врагов кипятком, горящей смолой, осыпали градом стрел, а на пятый день бросили на них двадцать ядовитых змей, которые наделали немало паники. И всё же силы защитников иссякли. Обозлённые этим упорством, воины Суппилулиумы, ворвавшись в город, подвергли его разграблению и пожарам. К утру он выгорел дотла, а потери нападавших составили почти две тысячи человек. Хетты не успели вынести из Эмара ничего ценного. Скорее всего, был прав Гасили: если жители и имели сокровища, то явно их где-то припрятали.
Собравшись на следующий день в шатре властителя, полководцы сидели хмурые и неразговорчивые. Вождь понимал, что причина одна: Эмар не принёс им ни унции серебра, золота, пряностей и других богатств, а ратные неудачи вконец расстроили их боевой дух. Ради чего воевать, если победители не получают ничего? Ради пепелища, каковое они оставили? Шатёр Суппилулиумы слуги по недомыслию воздвигли неподалёку от сирийского кладбища, откуда доносился страшный вой женщин, оплакивающих сынов и мужей, и полководцы, слушая его, мрачнели ещё больше.
— Я не знаю, что случилось, — нарушив молчание, начал разговор самодержец, — но никогда у нас не было столь тяжёлого начала боевого похода...
Отчасти он сознавал, что о его плане захвата Эмара мог узнать Азылык. Он никому не сказал, что оракул снова проник в него, иначе он утратил бы веру соратников. Но как за четыре дня лазутчики добрались из Ахет-Атона в Эмар? Вот вопрос! Практически это невозможно: дня четыре только до устья Нила, а там ещё три-четыре. Остаётся одно: послать сюда того, кому можно мысленно передать все сведения, выкрав их из головы вождя и перебросив в другую. Этот негодяй наверняка был в Эмаре во время осады, а потом ушёл по воде в Халеб.
— А почему не пошёл с нами Озри или кто-нибудь из наших оракулов? — перебил Халеб.
— Озри стар, вы это знаете, а другим я не доверяю! И потом, я не посчитал нужным брать в боевой поход этих крикунов! — накалился Суппилулиума. — Это моё право, в конце концов! Да, мы потеряли уже немало воинов, но мы не на прогулке! Мы покоряем Сирию, ещё одну страну, которая была зависима от Египта, но теперь мы станем диктовать сирийцам свои правила!
— Кому? Кто нас будет слушать? Мёртвые?.. — снова тихо спросил Халеб, но все услышали этот вопрос.
Вождь хеттов метнул в сторону начальника колесничьего войска грозный взгляд, но тот мужественно его выдержал.
— Я понимаю, Халеб — сириец, и столь безжалостное покорение его родной страны не по душе нашему полководцу! — ядовито усмехнулся Суппилулиума.
— Мне не по душе, как проходит наш боевой поход! — побледнев, отозвался военачальник.
Повисла напряжённая пауза. Впервые против царя выступил второй человек в его войске, и снова никто не оборвал Халеба, не вступился за вождя. Полководцы молчали, и по их молчанию ощущалось, что они согласны с подлым сирийцем.
— Кому-то ещё не по душе этот поход?.. — лицо правителя сразу же потемнело, он задёргал желваками, и лопнуло несколько кровавых гнойничков на скулах.
Все знали бурный нрав самодержца, и никому не хотелось попасть под огонь его гнева, а потому военачальники сидели, опустив головы, и молчали.
— Так кому ещё не нравится наш поход?! Нет, пусть каждый теперь скажет: по душе ему или не по душе! Я хочу всех послушать!
Суппилулиума стал поднимать каждого и в упор спрашивать: да или нет? Из девяти военачальников шесть человек его одобрили, а трое — Халеб, Гасили и военачальник пешцев Миума, чьи потери были самые большие, — высказались против похода. Для царя хеттов это был тяжёлый удар. Он ещё ничего не объявлял о своих планах завоевания Египта, а на полпути надобно менять трёх полководцев. Из них Халеб был самый авторитетный. Идти без него — а боевые египетские колесницы считались самыми сильными — означало сразу же проиграть эту часть сражения.
— Все свободны, я буду думать! — неожиданно объявил он.
Все вышли. Слуги недоумённо крутили головами, ибо после совещания, как обычно, намечался дружеский обед, всё к нему уже было готово, и повар не знал, как ему поступить. Он сунулся к правителю, но тот его выгнал вон. Халеб первым нарушил традицию, сам отрезал себе кусок ноги буйвола и стал есть. Вторым последовал Гасили, а за ним, проголодавшись, потянулись остальные.
Когда Суппилулиума вышел из шатра, он увидел необычную картину: все полководцы, рассевшись узким кружком, шумно обедали, не дождавшись решения властителя. Лицо вождя на мгновение застыло, и он, как ошпаренный, вернулся к себе. Схватил кинжал и прорезал кровавую линию на бедре. Боль мгновенно потушила душевный пожар, и властитель, отдышавшись, замазал рану целебной травяной кашицей, которую ему готовили сопровождавшие его лекари. Кровь унялась, и рана затянулась твёрдой коркой.
Заглянул слуга, и правитель дал ему знак, подойти поближе.
— Пусть трубят общий сбор!
Слуга поклонился и вышел из шатра. Странное шипение открылось в голове, каковое всегда сопровождало проникновение в него Азылыка.
— Ну где ты, Азылык? Давно я тебя не слышал! — усмехнулся царь Хатти. — Думаешь, победил меня?.. Ошибаешься! Я — непобедим!. А ты этого ещё не понял. Мне жаль тебя! Я приду в Ахет-Атон, разведу большой костёр на площади перед фараоном и поджарю тебя на костре. А потом отдам твоё тело собакам, которых неделю не буду перед этим кормить. Чтобы никто не смог воскресить тебя. Готовься, нагуливай жирок!
В мозгу ещё продолжался странный шип, но оракул и не собирался разговаривать с властителем. И это разъярило самодержца ещё больше. Он схватил кинжал и мощным ударом расколол длинный низкий стол, за которым проходили обеды. Неизвестно, чем бы всё закончилось, если б не послышались призывные трубы, созывающие всех на общий сбор.
Царь Хатти надел боевой шлем, красный шарф на шею, сел на коня и выехал к войску. Он поблагодарил воинов за смелость и отвагу при взятии Эмара и объявил, что они отправляются на Халеб.
— Мы должны взять этот город и встать твёрдой ногой здесь, в Сирии, чтобы никто не смел нам перечить, — заявил он. — Меня упрекают полководцы за то, что чересчур обильно мы поливаем нашей кровью эти пески. Я согласен с ними! Для меня каждая гибель простого воина — острый нож в сердце! А теперь сосчитайте, сколько ножей воткнуто в моё сердце и сколько крови я сам уже п