— А меня, — говорит, — Борис с-зовут, давай выпьем за с-знакомс-ство!
Ну я пить не стал, так, пригубил. Вино, наверное, и в самом деле неплохое, но я же в этом не разбираюсь. Ничего так, сладкое. Отошел я к столу, сел прямо на него, Жулька возле ног легла. А я и спрашиваю:
— А это что? — и в пол на рисунки его пальцем тычу. А там круг нарисован, пентаграмма внутри круга и еще куча всяких знаков и буквы какие-то.
А он и отвечает мне:
— А это я богу здесь молюсь. Как конец с-света нас-стал, так ко мне этот, с крыльями черными приходит, я в пентаграмму от него прячусь и молиться начинаю.
Ну мне в диковинку, что-то я не видел у отца Евлампия никаких пентаграмм. А вот у Сереги в книжках видел. Но только сдается мне, что это вещи даже не просто разные, а противоположные. И кто к нему приходит, мне тоже уже ясно стало. Может, человек просто не знает, о чем говорит? Я его так осторожно спрашиваю:
— И какому же богу ты молишься?
А он в ответ:
— Как какому? Одному и всем сразу. С-шиве, Будде, Зевс-су, Хрис-сту, Аллаху, Иегове. У него ведь имена только разные, а бог один.
Ну я промолчал в ответ, но что-то мне не по себе стало. Потому что и Шиву, и Будду, и Аллаха Ираида на своих уроках то и дело поминала, а вот Христа — ни разу. И я понял, да нет, даже не понял, а вот там, в церкви у отца Евлампия почувствовал, увидел, что Христос — это другое… Это не то, что там пришел, барабаны молитвенные повертел или денег заплатил, и дали тебе все. Тут наоборот — от тебя возьмут, но возьмут так, что тебе же, твоей душе лучше потом будет. Я даже не знал, как это ощущение объяснить, а потом сообразил, что ему объяснять это и не надо, он этого знать не хочет и слушать не будет, потому что тут же он увлекся рассказом о том, какой знак от чего или от кого охраняет. И тут у меня голова кругом пошла, то ли от вина, которое я то и дело все-таки прихлебывал, невежливо было стакан на стол поставить, то ли от его слов. Получалось, что он каждого из этих божеств призывал и от каждого же из них оборонялся особыми заклинаниями. Ну и каша у него в голове была!
Но я все-таки попытался ему втолковать, что эти боги — это не производные от одного и того же божества, что Бог один есть — он творец, а это все твари, но он только головой замотал.
— Нет, — говорит. — Они же еще раньше были! Вон у древних греков Зевс был, когда Иеговы еще и не было совсем. Значит, он с-старше, с-сильнее. А потом там до Зевса еще много кто был, а Иегову да Хрис-ста потом уже евреи и христиане придумали.
Я подумал и говорю:
— По-твоему, значит, тварь творца выдумала?
А он в ответ:
— Ну конечно же! Человек вс-се придумал!
А я его и спрашиваю:
— Раз мы их всех сами выдумали, значит, их нет? А кого ты тогда о помощи просишь и от кого защищаешься?
Тут он опять околесицу понес о том, что на свете существует, а чего на свете нет, и что мы своим воображением можем что-то такое создавать. Ну я плечами пожал, в принципе, мне-то чего? Пусть, что хочет, то и думает. Ну а чтобы его отвлечь, я его о другом спросить решил.
— А кто к тебе крылатый приходит? — спрашиваю.
А он бутылку уже допитую так тихо в сторону отставил. А сам оглядывается, словно боится, что нас услышат.
— А вот кто этот черный — я не знаю… Я уж ему и вина давал, и коньяку — не отстает. Каждый раз, как засну, приходит, так и приходится кровать в центр пентаграммы ставить и там спать, тогда не так донимает.
— Донимает? — спрашиваю я его, — а как донимает?
— Да как… То пугать начинает, то душить. А выглядит он так, что и не захочешь, испугаешься: крылья черные, и кости из черепа так выпирают и шевелятся там, под кожей. Страшно, — он сразу новую бутылку взял, открыл и снова к ней присосался, как клоп, и не оторвался, пока половину не выпил, а потом ко мне наклонился, вином от него разит, а он снова вокруг оглядывается, как будто мы не в комнате, а в чистом поле. — А еще он мне сказал, как его зовут.
— И как же? — спрашиваю я его, а сам не уверен, что хочу услышать.
— Хурмага… Странное имя для бога, правда? — он мне снова в глаза заглядывает, словно хочет, чтобы я его от этого Хурмаги спас.
А я что могу? Может, ему вообще все это в пьяном бреду примерещилось? Ну я плечами в ответ пожал, говорю:
— Никогда не слышал. А может, пить поменьше надо?
Он от меня назад отпрянул и усмехнулся так страшно, одними губами.
— Думаешь, белочка пришла? Да я бы рад был, если бы это просто глюки были…
А мне вдруг пить захотелось. Вино-то сладкое. Я и спрашиваю:
— Где воды можно взять? Ты говорил, здесь колодец есть?
А он головой мотает куда-то за стеллажи.
— Там, — говорит, — колодец.
Ну я автомат взял, термос из рюкзака достал и пошел между стеллажей, фонарик мне под ноги светит, так что все видно. На Жульку цыкнуть пришлось, чтобы на месте осталась. А там коридор, стеллажи с бутылками по стенкам стоят, и через двадцать метров оказался я в комнате с высоким сводом, а в середине, и правда, каменный колодец с воротом, я такие только в фильмах видел. А еще в комнате несколько деревянных дверей, и все закрыты. А к вороту привязана веревка, к веревке — ведерко пластиковое. Я ведерко вниз спустил, над колодцем наклонился, а оттуда падалью несет.
Что такое?..
Попытался я рассмотреть, что же там внизу, а там темно, и свет фонаря в этой темноте теряется, словно этот колодец и не колодец вовсе, а тоннель, который куда-то к центру Земли ведет. И слышу я, словно там кто-то шепчет. Я аж отшатнулся. Взялся потом за вороток, ведро это пластиковое наверх поднял, на край вытащил, а от него зловоние такое, словно там крыса дохлая лежит, меня чуть не вывернуло. А на вид — вода и вода! Ну тут этот Борис подошел, смотрит, что я от ведра нос ворочу, и спрашивает меня:
— Ты чего? Не нравится? Да ты пос-смотри, какая вода чистая! Это тебе не из московского водопровода пить.
Взял он кружку, которая тут же была привязана, и давай пить! А я не могу на это смотреть, меня мутит натурально. Я и говорю:
— Чего-то расхотелось… — а сам прислушиваюсь. А оттуда, из колодца, вроде бы далекий такой вой доносится. Я и думаю: а вдруг в стволе колодца еще ходы есть, а по этим ходам сюда кто угодно может забраться? И никакие гермозатворы не помогут.
Вернулись мы назад к двери, Борис губы утирает, довольный такой.
Я его спрашиваю:
— Ты же, вроде, голодный? Давай я тебя накормлю, у меня консервы есть и колбасы немного еще осталось.
А он рукой машет.
— Не надо, — говорит, — я, когда выпью, есть не хочу.
— Странно, — отвечаю я, — у меня наоборот.
А он плечами снова пожимает, улыбается.
— У кого как, — говорит.
Я стакан с вином в руку взял, но пить не стал, тревожно мне и все прислушиваюсь, кажется мне, что в этом колодце кто-то есть. Звуки оттуда идут странные. И потом, должен же этот, с черными крыльями, откуда-то сюда приходить? Наверное, он и в самом деле из колодца вылазит! Если двери заперты, то больше неоткуда.
А Борис спокойный такой сидит, как будто и не слышит ничего. А потом я вдруг понял: он и в самом деле не слышит. Он ведь не на Бога надеется и даже не на себя, а вот на эти руны и знаки всякие, которые на полу нарисованы, и верит, что к нему боги какие-то приходят, и что он их умилостивить может пентаграммами дурацкими… А по мне так все это нечисть такая же, как и Шварц этот. Я вот только объяснить это не мог тогда, потому что знаний не хватало, но совершенно точно это знал.
А потом я вдруг отчетливо услышал шум из колодца. Полное ощущение, что кто-то наверх лезет. А еще слышу: пустые бутылки, что на столе стояли, вдруг позвякивать начали, и Жулька, которая все это время спокойно лежала, только за Борисом глазами следила, вдруг уши прижала и заворчала так глухо.
А Борис этот и не слышит ничего, смотрит на Жульку удивленно:
— Чего это, — говорит, — у тебя с-собачка рычит?
Я его спрашиваю:
— Ты ничего не слышишь?
А он:
— Нет, — отвечает.
А я и говорю:
— Да вроде лезет сюда кто-то?
Он сразу побледнел так, что даже в темноте видно, и протрезвел как будто. Меня за рукав поймал и говорит:
— Ты, С-сандро, не уходи, ты лучше со мной в пентаграмму встань, тогда мы точно его одолеем! — а у самого глаза бегают.
Мне опять не по себе стало.
— Кого одолеем? — спрашиваю, а сам уже понял, о ком он говорит, рюкзак закрыл, на спину его закинул да автомат в руки снова взял, а Жулька у двери вертится и только еще не подвывает. А тут Борис вдруг увидел, что знаки на полу стерлись частично, пока мы туда-сюда ходили. Ну он сначала мел искать стал, а потом начал по полу лазать, начертанное обновлять.
А шум-то все ближе.
И лезет к нам кто-то большой. Колодец-то немаленький. Оно, конечно, понятно, что там резонанс, и что, наверное, не так страшен черт, как его малюют, но только ладони у меня снова вспотели. Я дверь открыл, Жулька только этого и ждала, выскочила из погреба этого наружу, а я на пороге стою и назад оборачиваюсь, потому что этот кто-то из колодца вылез уже и сюда по коридору ковыляет. Мне бы шаг один за порог сделать да дверь за собой закрыть, а я не могу заставить себя это сделать. Ведь получается, что я его здесь погибать бросаю. Ну подскочил я к нему, взял за рукав.
— Нельзя, — говорю, — тут оставаться!
Он на меня снизу глянул один раз, глаза испуганные, но решительные такие, что и не подступишься к нему. Был бы он маленький, я бы его за шиворот отсюда уволок, а он же здоровый, в два раза меня тяжелее, что я с ним сделать могу? Ну он отрицательно головой помотал и дальше рисует, от меня отворачивается.
— Уходим, Борис, — говорю. — Если жить хочешь, уходим!
А он вдруг разозлился, зубы оскалил и как двинет меня локтем по дых!
— Не мешай, — говорит, — если ничего не понимаешь!
И двинул он меня несильно, но мужик-то здоровый! Ну я пополам и согнулся, а сам слышу: тварь эта уже рядом.