— А ты чего ждешь? Пневмонии?
Ну скинул я с себя вещички, остался только в мокрых трусах, потом в темноту отошел, там трусы отжал да снова надел, к костру вернулся. А здоровяк уже из длинных обломков доски сушилку у костра сооружает. Ну я наши вещи отжал все, у костра развесил — сушиться. И ботинки тоже расшнуровал и поставил. А потом он свой рюкзак разобрал, какое-то шмотье Маришке кинул, мне сверток сунул, и сам в темноту ушел, вернулся голый по пояс и в сухих штанах, а свой камуфляж у костра развешал. А от одежды сразу пар начал идти. Ну я снова отошел и термобелье, которое в свертке оказалось, на себя надел, бинт с ноги снял, там уже зажило все.
А потом при свете костра я нашего спасителя, наконец, рассмотреть смог, как следует. Здоровый, мускулистый, голова круглая, налысо бритая, лицо… Лицо ветерана, хотя он молодой еще. Нос у него сломан, глаза пронзительные, даже в полутьме видно, что синие и словно светятся изнутри, а у меня ощущение не исчезает, что видел я его уже где-то, а где — никак вспомнить не могу. Может, в БНБ? А по телу от шеи и до поясницы громадная такая татуировка дракона торс обвивает. Я присмотрелся, а это не дракон был, это тварь была, которая Бориса сожрала! Мне аж не по себе стало. Ну я рукой позади себя автомат нащупал, так, на всякий случай. А автомат вот он — рядом лежит, к бою готовый, только с предохранителя снять и все. Слышу, рядом Маришка ворохнулась, от удивления, наверное. А здоровяк ко мне спиной как раз на корточках сидит, вещи перекладывает. Другого случая у меня уже не будет.
Он, как щелчок предохранителя услышал, так и замер, я прямо видел, как у него спина напряглась. Маришка ахнула и затихла.
А он и говорит мне:
— Ты, Санек, только не нервничай. Ты, может, чего не понял или испугался чего-то не того. А?
А я и отвечаю.
— Чего надо, того и испугался! Видел я уже таких тварей, как на тебе нарисована! Не обманешь! Знаю я кто ты и что ты такое! Так что спасибо тебе за мое спасение, но только нам в разные стороны надо разойтись.
А он голову чуть повернул ко мне, а сам не двигается:
— И куда же я, Санек, пойду? В воду, что ли?
А я говорю:
— А меня не колышет, куда хочешь!
А тут еще и Маришка свое слово вставила:
— Ты чего, — говорит, — Шурыч, с ума сошел? Он же нам жизнь спас!
А ей и отвечаю:
— Спасти-то спас, а знаешь для чего? Чтобы нас в жертву вот этой твари, которая на нем нарисована, принести. Встречал я тут уже одного такого, еле ноги унес! — а сам здоровяка на прицеле держу.
А здоровяк этот снова ко мне поворачивается и говорит что-то, я, как услышал, что, так чуть не подпрыгнул.
— Привет, — говорит, — тебе от отца Евлампия персональный!
Подпрыгнуть-то я подпрыгнул, да ствол не опустил. Мало ли где и чего он подслушать мог! А он руки поднял, сам поднял, я его не просил, и медленно ко мне поворачивается. А я гляжу: у него крестик на груди поблескивает. Маленький такой, как искорка. Значит, он конви? Может, и конви, если только специально не нацепил. Ну я его и спрашиваю:
— Как отец Евлампий?
А он помолчал немного, глаз с меня не сводит и говорит:
— Умер отче. Похоронили мы его… Ты, парень, автомат убери. Думаешь, я смерти боюсь? Ни хрена я не боюсь. Сам недавно с того света вернулся. Так что заканчивай придуриваться. Держи.
Я смотрю, а он мне брикет с армейским пайком протягивает. А я не беру и снова спрашиваю:
— Ты сказал «мы». Кто еще с тобой был?
А он вдруг как-то сник сразу, то вроде бы для прыжка подобрался, а тут назад откинулся и на землю сел.
— Девушка со мной была, — говорит, — невеста. Марией звали.
— Ну и где она?
— Убил ее… вот этот… — и в татуировку свою пальцем тычет, а глаза у него при этом больные, как у собаки. — Ты еду-то возьми, там же все герметично упаковано, отравы точно нет.
И тут я его вспомнил! Это же он мне тогда помог, когда меня чиковские ублюдки возле интерната окружили, и я ножиком тогда махал, как ненормальный! Это он белобрысому тогда руку вывернул и ножик у него отобрал. Значит, все же человек передо мной?
Ну тут я ему и говорю:
— Перекрестись и молитву скажи! Тогда поверю!
А его уговаривать не пришлось: перекрестился он размашисто и говорит:
— Верую во Единого Бога Отца Вседержителя, Творца неба и земли… — и дальше как по писанному вплоть до «аминь».
А Маришка потом и спрашивает:
— А это что?
Я хотел было ответить, да здоровяк меня опередил.
— Символ веры. То, во что верим.
Ну тут он мне руку и протянул.
— Иван, — говорит, — будем знакомы.
А мне привстать пришлось, чтобы ему руку пожать, автомат я, конечно, опустил, но все равно спросил еще:
— И кто тебя сюда прислал?
Он плечами пожал.
— Этого, братишка, я тебе объяснить не смогу. Я же натурально с того света вернулся и знаю теперь, кто и где в этом мире погибает, кому помощь нужна, понял? Не понял? Вот и я ни фига не понял еще. Но, думаю, пойму со временем, — и добавляет, — Сдается мне, рвать нам отсюда надо, но минут десять у нас еще есть, так что держите пайки́, ешьте быстро, да пусть твоя девушка мое термобелье все-таки наденет. Девушкам простывать нельзя.
Ну я снова спальник подержал, пока Маришка одевалась, а потом Иван нас заставил по таблетке из аптечки выпить, потому что мы воды грязной наглотались. А мы брикеты армейские размяли, чтобы они, как следует, разогрелись, и съели. Не очень вкусно было, зато сытно, а потом он нам свою фляжку дал, запить. А там напиток какой-то странный: сладкий и вроде бы жжется еще, словно алкоголь в нем. А Иван мой вопросительный взгляд заметил, сразу понял, о чем я думаю, и говорит:
— Нет там алкоголя, специальный армейский чай. Силы прибавляет. Вы давайте собирайтесь по-быстрому: мокрые вещи в рюкзак, а что подсохло или, может, сухое осталось — на себя. Санек, забери у своей девушки пистолет, он ей не понадобится, и дай я посмотрю твой автомат.
До этого момента я старался делать, что он говорит, а тут реально затормозил. А он понял все и усмехается:
— На, возьми мою «Сайгу», если не доверяешь, — и ружье свое протягивает.
Я отказываться не стал, взял, а ему Калаш отдал. Смотрю, а «Сайга» у него старинная, серебром по цевью инкрустированная, и написано там что-то, я прочитать надпись хотел, но тут Иван меня отвлек. Он сразу же магазин у автомата отсоединил да на патроны посмотрел.
— А сколько, — говорит, — Санек, у тебя патронов было с самого начала?
— Это третий магазин, — отвечаю. — Один я потерял, один пустой. И еще один есть. Мы в вертолете его нашли, там, внизу.
А он просит:
— Дай-ка взглянуть.
Ну я ему магазин из вертолета отдал, а он посмотрел и говорит:
— Так не пойдет. Видишь, на патроны грязь попала? Заклинит сразу. Я сейчас магазин перезаряжу, а в следующий раз ты сам это сделай. И вот еще: всегда магазин полным держи, однажды это тебе жизнь спасет. В бою некогда перезаряжать, — он у меня пустой магазин забрал и давай его патронами своими из рюкзака набивать. Хорошо, что у него, оказывается, патроны нужного калибра были!
В общем, пока он с моим автоматом занимался, мы с Маришкой рюкзак упаковали.
— Я вот только не очень-то поняла, куда мы идем, — тихо шепнула мне Маришка. Она, кажется, тоже побаивалась нашего нового друга. Но Иван ее услышал.
— Пока подальше отсюда! — ответил. — А там посмотрим. Или что, есть желание искупаться еще раз?
Ну тут Маришка совсем замолчала и больше уже не разговаривала. А потом он еще пистолет осмотрел и сказал, что это очень мощное оружие, «ГШ-18» называется. И еще раз запретил его Маришке давать.
А потом я увидел, как военные собираются. Только что вроде бы автомат разобранным лежал, раз-два! — и он его уже мне протягивает. А потом минуты не прошло, а он уже снова форму влажную на себя надел и всякие причиндалы напялил: разгрузку — это сумки такие специальные для патронов, ножны. Ремни подтянул, все проверил, «Сайгу» в руки взял и вот уже к бою готов.
Я на нас с Маришкой посмотрел и только головой покачал: ну и видок! Маришка в термобелье утонула, как заправский рэппер, гачи и рукава закатала, чтобы не мешали, но тельник ей все равно почти как платье! Я ей еще куртку свою отдал, чтобы не замерзла. Сам — в одном термобелье, штаны того и гляди свалятся! Пришлось их ремнем подвязать. С одной стороны кобура с пистолетом висит, на боку автомат болтается, за спиной рюкзак. Второй магазин пришлось положить в боковой карман рюкзака. Носки и ботинки пришлось мокрые надевать, Иван сказал, что так они быстрее высохнут. А еще он каску с фонариком из своего бездонного рюкзака достал и Маришке на голову нахлобучил. Для безопасности. Мне тоже фонарь дал. А потом и говорит:
— Иди первый, я догоню!
Ну вздохнул я, фонарик на лоб напялил, включил, Маришке кивнул да в темноту пошел. А пещера дальше сузилась, и метров через тридцать налево повернула, а потом потолок стал таким низким, что пришлось идти пригнувшись. Маришка за мной шла и то и дело головой о потолок стукалась, а я старался голову беречь, рукой макушку прикрывал. А метров через пятьдесят нас Иван догнал и сзади пошел. Честно говоря, мне с ним поговорить хотелось, но никакой возможности не было. Да, наверное, и вести себя надо было потише, мало ли кто здесь мог обитать, но так-то, в принципе, мне не привыкать: что в Москве подземелье, что здесь подземелье, разница невелика. Но все равно жутко. Даже не понятно почему. Быть может, от того, что тихо: ни шума тебе от автомобилей, ни звуков от метро. Тишина, только иногда где-то вроде вода капает, и все. А стены у пещеры шершавые и холодно очень. И что самое неприятное, пол вниз уходит, а нам-то вверх надо, а потом я и вовсе в стенку уперся, смотрю: а под ногами черный лаз, вниз идет.
Ну я остановился, подождал, когда Маришка и Иван подойдут, и спрашиваю:
— А ты, Иван, когда сюда на парашюте спускался, видел, на сколько метров мы провалились?