Я думал, Маришка снова заартачится, а она у меня из кармана рюкзака сама молитвенник вытащила. Хорошо, что шрифт там крупный, даже при фонаре хорошо видно. Слышу, идет за мной тихонько и листами шуршит.
— Че читать? — шепчет, и чувствую я, что она до смерти напугана.
А Иван ей в ответ:
— Жить хочешь? Читай! Что угодно! Только, ради Бога, не останавливайся!
Ну слышу я, начала она читать тихо так, ну видать, где открыла, оттуда и начала почти шепотом:
— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него…
И тут она за рюкзак мой уцепилась, чтобы удобнее идти было, а я сам все медленнее и медленнее иду, а потом и вовсе встал, потому твари впереди отступать перестали, а мне нет никакого резону к ним ближе подходить. Слышу: за спиной Иван тоже остановился и говорит так негромко:
— Псалом девяностый…
А Маришка читать продолжает и читает вроде бы тихо, для себя, а голос ее в наступившей тишине далеко по тоннелю разносится:
— … Падет от страны твоея тысяча, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится… — а потом, позже, — Слава отцу и сыну и святому духу, Аминь!
И одновременно с этим «Аминь!» твари, которые стояли самыми первыми, на нас бросились, а Иван скомандовал:
— Огонь!..
Я не знаю, что случилось, но страх и волнение почему-то ушли. Нельзя бояться все время, да еще когда рядом такие слова читают: «Падет от страны твоея тысяча…»
Правда, мощно? Да? И главное, сразу понимаешь, что правда!
И я нажал на курок и всадил первую пулю в широкий лоб самой прыткой твари. Она зашипела и упала у моих ног. А я уже не смотрел на нее, я стрелял в других, которые подбирались к нам из глубины тоннеля. И тут Иван со своей стороны огонь открыл. Я такого грохота в жизни не слышал, тут в тоннеле еще звуки отражаются, эхо гуляет! А через грохот выстрелов и шипение этих пещерных уродцев голос Маришки до меня доносится:
— Господи Боже мой, Един Благий и Человеколюбивый…
Ну я наверное, штук шесть этих тварей положил, а потом дрогнула у меня рука, и седьмая тварь почти что добралась до меня, успел я ее прищучить в упор, так, что кровь ее черная мне прямо в лицо брызнула. И тут вроде бы передышка небольшая получилась с моей стороны, потому что те твари, которые позади первых были, атаковать не спешили, стояли там, в глубине тоннеля, и чего-то ждали. И я даже обрадовался на какое-то мгновение, решил, дурилка, что испугались они моей меткой стрельбы. И тут они начали падать на нас с потолка. Я, скорее, услышал, чем увидел, как одна из этих пещерный уродин рядом спрыгнула, обернулся, а она мне в глаза «смотрит». Конечно, не могла она меня видеть, просто так получилось, что морда ее на одном уровне с моим лицом оказалась, но я на какое-то время обомлел, а потом пистолет из кобуры выхватил и в голову ей выстрелил, но тут и с другой стороны еще одна тварь спрыгнула, и третья как раз над моей головой очутилась. Вот-вот вниз сиганет!
И тут Иван как зарычит:
— На колени! На колени!
Хоть и был я до смерти перепуган тем, что происходило, но такая сила была в этом реве, что я сразу же на колени упал, и Маришка у меня за спиной тоже на колени опустилась прямо там, где стояла, и читать продолжает.
А Иван развернулся и прямо поверх наших голов огонь открыл. И тут я понял, что не зря он эту винтовку из рюкзака вытащил, потому что сметало огнем все, что попадалось на пути. И первыми под огонь попали твари на потолке, а потом он огонь перенес вперед, вглубь тоннеля. Там уродцев этих просто на куски рубило. А потом вдруг тишина наступила — это у него патроны закончились. Я обернулся: он барабан на новый меняет, а сзади новые твари набегают, видать, он их там не всех прикончил, вынужден был нас спасать. Я пистолет в кобуру сунул, выпад в сторону сделал, чтобы — не дай Бог! — его не зацепить, и двух самых прытких из автомата пристрелил. И тут сверху прямо на Маришку еще одна тварь свалилась, как уж она там на потолке уцелела, не понятно, может, она и не уцелела вовсе, а вылезла из какой-нибудь дыры. Я думал, что Иван занят только своей винтовкой, но он, оказывается, все поле боя под вниманием держал, и не успела эта тварь совсем чуть-чуть, Иван Маришку за шею схватил и в сторону отодвинул, а сам через нее перешагнул и тварь эту прикладом отбросил, и тут же прикончил короткой очередью. А сам на место вернулся и снова стал позади нас в темноту палить. А Маришка сжалась еще больше, в комочек, книжку совсем рядом с лицом держит, но все равно читает, хотя вижу я, что книжка у нее в руках просто трясется:
— Дому Твоему подобает святыня, Господи, в долготу дний…
А потом я вперед повернулся, думал, сейчас снова твари в атаку пойдут. А там нет уже никого, только тела бездыханные валяются, и смрад стоит — это кровь их воняет. А я в запале еще в темноту очередь дал, для острастки, и тут Иван стрелять перестал и говорит мне уже почти спокойным голосом:
— Патроны побереги. Я их не нанимался в рюкзаке таскать!
Постояли мы еще какое-то время, каждый свою сторону тоннеля под прицелом держит, да то и дело на потолок поглядывает, а потом Иван и говорит:
— Ну что, вроде отбой? Ты только не расслабляйся, поглядывай…
А Маришка все читает и читает… А Иван стоит и ждет, а чего ждет непонятно! А потом Маришка «Аминь!» сказала, и только тогда он широко перекрестился, над ней наклонился, руку ей на плечо положил и говорит:
— Ну вот и ладненько! Тут бой то всего ничего, на четыре псалма, да на два магазина! Испугалась?
А Маришка в ответ только головой трясет, мол, да. А сама забрызгана кровью вонючей с головы до пят. Книжку закрыла да слезы утирает. Но цела.
А Иван наклонился ко мне и говорит:
— Ты бы, Александр Васильевич, следил бы за ней повнимательней, потому как не за мной они пришли и не за тобой. Оба мы крещеные и, я так понимаю, верующие. А она еще не нашла свой путь во тьме. Так что беречь ее надо, понял? Потому что и ты, и я, — если погибнем, то сразу — к Христу! А если она — то сразу в ад. Вот к таким вот тварям! Потому ты и остался тут, в этом мире, чтобы за ней приглядеть, пока она дорогу к Богу не нашла.
— Понял, — говорю, — чем и занимаюсь на сегодняшний день! И пока вроде бы успешно!
А потом он Маришку на ноги поставил и вперед подтолкнул.
— Ну что, — говорит, — горемыки? Пошли, что ли?
Ну мы через трупы эти обезображенные перебрались, я сильно старался не смотреть, потому что мерзко было, и дальше пошли, а там снова трупы. Ну я пока через них переступал, спросил у него, чем он их так здорово перестрелял:
А он в ответ и говорит, негромко, правда:
— Это, Александр Васильевич, легендарная штурмовая винтовка «Хеклер-унд-Кох». Из старых запасов осталась. Натовский патрон, скорострельность 700 выстрелов в минуту.
— А магазин большой? — спрашиваю.
— На сто патронов. Есть обычный, на тридцать, но только обычного хватает-то всего ничего. Пару раз на курок нажать. На такой случай, как у нас — мало. Да и сотни тут мало, тут бы пулемет системы Гатлинга надо, только кто же его, такую дуру, таскать с собой будет? Там ведь еще аккумуляторные батареи нужны, и к тому же с рук стрелять можно только в специальной амуниции. Так что лучше этой винтовки я пока не знаю. На фронте она хорошо себя показала.
Ну мы дальше пошли в таком же порядке: я первый, а Иван — замыкающий, а я его спрашивать продолжаю, говорю и остановиться не могу, может быть, от страха пережитого, а может, еще от чего:
— А где ты воевал? — спрашиваю.
— На юге.
— А ты знаешь, у меня дядя двоюродный тоже на юге воевал! Только он инвалидом оттуда вернулся! Может, знаешь его? Рудаков его фамилия. Анатолий Рудаков.
Слышу, Иван даже приостановился на мгновение и говорит.
— Знаю! Служили вместе в бригаде Хлыстова. Отчаянный парень был. Да ранило его неудачно во время одной операции. Жаль, храбрый был мужик. Ну да пусть земля ему будет пухом.
А во мне вдруг закипело все, я и говорю:
— Этот храбрый мужик всю мою семью бюрерам сдал! Еще и награду за это получил! И меня, если хочешь знать, из-за него в интернат упекли, и отец меня всю жизнь разыскивал и разыскать не мог! Убить его надо было по-хорошему, а не медали давать!
А Иван остановился на мгновение, а потом снова дальше двинулся.
— Вот оно что… — говорит, — не знал… Но ты, Александр Васильевич, не серчай. Ты живой, а он мертвый. И перед Богом стоит, за предательство свое отвечает. И если взял свои тридцать серебренников, то воздастся ему за них сполна. Значит, кому сейчас легче? Тебе. Значит, ты к нему великодушным должен быть. Он же тоже, может, верил, что правильный поступок совершает, Евросоюз от террористов спасает. Да и я его знал, как смелого солдата. Скорее всего, верил он в то, что делал. Мы с ним буквально за пару дней до конца света встречались, выпивали вместе. И потом, ведь и я, Санек, не ангелом был! Пять лет в сапогах, на фронте, а потом здесь, в Москве конвоиром работал, рабов-христиан охранял, смотрел, чтобы работали, как следует, иногда и тумака мог дать. Так что не суди, Александр Васильевич, и не судим будешь.
И тут мой черед настал остановиться. Это значит, когда я за пистолетом к Кутузову приходил, с Иваном всего на несколько минут разминулся! Это же он, наверное, денег Кутузову на протезы обещал! Вот уж натурально, — неисповедимы пути Господни! А Кутузов-то тогда мне пистолет все-таки отдал, чтобы я убился… Или чтобы меня бюреры взяли с этим пистолем. В общем, чтобы не приходил к нему больше, да о сестре двоюродной, мой маме, не напоминал… Тут я решил, что разговоров с меня достаточно, ровно как и воспоминаний всяких. Дальше мы молча шли.
А тоннель все вперед шел и временами наверх поднимался. Так что мы вроде бы на верном пути находились. И нор поменьше стало. Но ушки на макушке мы все равно держали, потому что не верилось, что нас эти зубастые твари в покое оставят…
Так оно и случилось, ушли мы к этому времени от места боя, наверное, метров семьсот, а то и километр: в темноте да под землей трудно расстояние определить, ну и, видать, все-таки расслабились немного. Не знаю, как Иван, а я точно бдительность потерял. В московских-то катакомбах хоть какое-то разнообразие было: то туда, то сюда сворачиваешь, то от бюреро