— Чеши, — говорит, — до общаги, братишка. Ты же здешний, да? Ну беги.
А мне два раза повторять не надо. Если уж дали шанс, я им воспользуюсь. Ну я рванул, рюкзак на ходу подобрал, нож в ножны сунул. Только и подумал: вот бы мне такого брата! Чтобы мне отцом быть, он молод еще, а вот брательника такого не помешало бы. Ну я бегу и понимаю, что Длинного все нет. Ну ладно, думаю, может, Маришка ничего никому не сказала от испуга, девчонка же. А может, и нет Длинного в комнате, может, они уже где-то гуляют.
В общем, до общаги я добежал, за угол свернул, замок нащупал, открыл и проскользнул внутрь. А в полуподвале все так же: тишина и никого. Только дверь в библиотеку по-прежнему приоткрыта.
Я в нее заглянул, а там никого нет. Ну я наглости набрался, нож в рюкзак сунул, а рюкзак под кафедру подальше затолкал. Натали если и увидит, все равно ничего мне не сделает. А Ромберг меня порвет за этот нож и за снарягу.
Поднимаюсь наверх, а на этаже у наших дверей Ромберг стоит. Меня ждет!
Справили, называется, отходную!..
Вот почему мне Длинный на помощь не пришел. У самого проблемы. Но оказалось, что Ромберг не Длинного ищет, Ромберг все-таки ищет меня. Увидел меня запыхавшегося, обрадовался. Лицо его круглое в улыбке расплылось. Сейчас треснет.
Видели бы вы его! Таких, как он, на выстрел к людям подпускать нельзя! Маленький, жирный, как какой-нибудь генерал Халифата, пузатый и при этом самодовольный, как Наполеон. И поговорить любит. И все улыбается, улыбается! Глазки узкие за стеклами очков щурит. Через пятнадцать минут у тебя скулы начинает сводить от его самодовольной рожи, а ему хоть бы что, он от этого кайф ловит. Думаю, их специально в БНБ такому учат. Чтобы других из себя выводить, и чтобы люди контроль над собой теряли и болтали то, что думают. Ну а Ромберг будет все это записывать, записывать, на ус мотать, потом влепит тебе в личное дело нелояльность к режиму или болезнь какую, и все — нет человека. Человека нет, а Ромберг — он вот, стоит снова рядом, ручки с золотыми перстеньками довольно потирает, новую жертву ищет.
— Где гуляем, молодой человек? — спрашивает он, очки на потном носу блестят от удовольствия, что он меня наконец-то прищучил. — Чего так запыхались?
— Да как, — говорю, — не запыхаться, как услышал, что вы меня ищете, прибежал со всех ног, герр Ромберг.
А сам судорожно так соображаю, где он мог меня искать, и где он меня искать еще не мог, то есть пытаюсь понять, что мне ему соврать. Но тут откуда не возьмись из-под моего локтя возникает лидер Натали и говорит таким нежным-нежным голоском:
— А воспитанник Соловьев занимался в библиотеке, готовился к тесту по психологии. Он ведь завалил последний тест, вот и занимается. Я разрешила. Вот только я не думала, что он будет заниматься допоздна. Воспитанник Соловьев, ну-ка сдать ключи от библиотеки! — командует она мне и смотрит прямо в глаза.
А мне куда деваться, мне же надо что-то делать. Ну я отдал ей ключ от двери, будь он неладен. И я доволен и она довольнехонька.
— В библиотеке? — Ромберг с трудом скрыл разочарование, но отступать не хотел. — А какую книгу читал воспитанник Соловьев так поздно?
А меня на такой ерунде не подловишь.
— Герр Ромберг! — отрапортовал я и даже по стойке смирно встал. — Воспитанник Соловьев читал книгу профессора Жмурова «Психология и психопатология», раздел о социализации психических больных с дивиантным поведением, — вот уж я ляпнул так ляпнул!
— Решили прочитать про себя, воспитанник Соловьев? — сострил Ромберг, но тут бровки Натали так возмущенно полезли вверх, что он отступился. Она, конечно, ему не противник, но тоже, если захочет, много неприятностей может доставить своими докладными. А ему, видать, сачково, знает, что рыло в пуху, то есть в порошке из триметодоловых таблеток.
— Ладно, отдыхайте! — скомандовал он и к лестнице пошел. А Натали кулачком мне погрозила и тоже следом подалась. А потом обернулась, глаза круглые сделала, по лбу постучала и пальцем вниз тычет, в мою гачу. Увидела все-таки! Ладно, джинсы черные, да в коридоре полутьма…
Открыл я дверь в комнату и нос к носу с Длинным столкнулся. Черные глаза у Длинного были, как два блюдца. Еще бы! Я только что едва свободы не лишился.
А Длинный, натурально, обниматься полез. Я его даже понюхал, решил, что он пьяный. А он трезвый, как стеклышко. Я-то думал, что они гуляют тут вовсю без меня, а они, оказывается, ни-ни: сидели, меня ждали. А тут сначала Маришка прибежала с воплями, что меня убивают, а сразу же за ней Ромберг пожаловал, словно учуял старый лис, что мне в самом деле вот-вот хана придет. Ну а как Длинный увидел на моей ноге стреляную рану, так вообще чуть не взвыл, что его там не было, а то бы он Джокеру башку бы открутил собственными руками.
А при чем тут Джокер, если день такой невезучий?
Короче, через полчаса после ухода Ромберга к нам потихоньку Шнурок с Лысым пробрались, а потом и Серега пришел. Ну мы выпили немного и поговорили, вообще хорошо так посидели. И всем нам было жалко, что Длинный уезжает. Хотя Шнурку с Лысым-то что, они все равно нас на два года младше. А вот Серега тоже пожалел, одноклассники как-никак. Мы повспоминали, кого когда к нам в интернат привезли, и так получалось, что самый старый тут все-таки Длинный, потом еще пара человек, а потом уже я. А Чику сюда вообще привезли из ювенального СИЗО. Было ему тогда только двенадцать, и он уже кого-то убил, кажется, одноклассника. Тот еще отморозок. А Маришку сюда перевели за попытку суицида, сначала она год провела в Кащенко, а потом уже ее сюда родители сдали. Им, оказывается, некогда было дочерью заниматься. Ну-ну. Здесь-то явно есть кому ей заняться, только ни папочке, ни мамочке до этого уже нет никакого дела. Бедная Маришка…
А потом я возьми и ляпни, что Джокер, по-видимому, из семьи конви. И все сразу замолчали. А Длинный мотнул головой и тихо так сказал:
— А знаешь, Шурыч, конви ведь тоже люди. Я их не знаю, и ты их не знаешь, как их можно за что-то осуждать? И кто знает, поставь их рядом, конви этих и Ромберга, кого бы ты выбрал?
Вот за это я и люблю Длинного, за то, что он всегда может все точки над «i» расставить. И всегда так: прямо тютелька в тютельку… Прямо все, как есть…
Но тут Серега и спрашивает, мол, все это так здорово Длинный сказал, а как все-таки по поводу терактов? Ведь конви мирных людей взрывают. А Длинный вздохнул так и говорит:
— Не знаю я, Серега, но может быть, конви тоже разные бывают, а может быть, это вообще не они все взрывают?
— А кто тогда? — Шнурок и Васька так и подались вперед, послушать.
— Не знаю, — говорит Длинный. — Может, шпионы Североамериканских штатов, а может, китайцы. А может, — тут его голос упал до шепота, — такие как Ромберг, чтобы мы всех боялись и их слушались.
— Да ну брось! — сразу же закричал Серега и руками замахал. — Кому это надо, свой народ взрывать? Да это точно конви, я тебе говорю. Зуб даю! Не может быть такого, как ты говоришь!
Но тут я уже понял, что все мы пьяные, и что надо нам по домам, то есть по койкам, и посмотрел на часы, хоть и расплывалось все перед глазами. Да и разговоры такие разговаривать никому на пользу не шло. Может, сейчас Ромберг сидит в своей пыточной и слушает нас, дураков, а завтра придут комиссары из БНБ и загребут всю компанию.
На часах было три ночи. Хорошо, что сегодня дежурит лидер Натали, а то другие давно бы нас разогнали, еще и докладную бы накарябали. Но вставать-то нам все равно надо было в семь утра, а спать осталось четыре, и мы потихоньку расползлись по своим комнатам и кроватям…
…Утром мы с Длинным расстались. Я в школу пошел, а он в комнате остался. За ним батя должен был приехать в десять. Ну обнялись мы с ним, похлопали друг друга по спинам, а потом я хотел Длинному цепочку свою подарить, с подковкой. Хвать — а цепочки-то нету. Потерял. Ну, где потерял, теперь уже не найдешь, может, в подземке, может, когда ножиком махал, а может, это плата такая за то, что я вчера живой остался. Но что-то подарить Длинному мне надо было, и я вытащил серебряную цепочку, которую мне Джокер дал, и подарил. А Длинный опять носом зашмыгал, да и я едва-едва сдерживался, как девчонки мы с ним, одним словом. А потом я в школу ушел. Сидел я на уроках, смотрел на наших учителей, слушал всю ту чушь, которую они нам впаривали изо дня в день, про великих Патриархов и про то, какие мы теперь крутые, когда всех победили, и думал, что нет у меня больше друга… Хоть волком вой.
А на второй перемене перед физкультурой ЧП случилось.
…Сначала никто ничего даже не понял. Просто словно прошло что-то такое по коридору, как сквозняк. А потом стало слышно, что где-то бегут, и сквозь стены уши такой пронзительный крик резанул: — Димку убили!
И в классе вдруг тихо стало. Замолчал Серега, который бубнил что-то у доски, затихли девчонки у окна, всегда они там шушукались, даже когда учителя на них орали, просто спасу никакого от них не было, и даже, кажется, все мухи, сонно жужжавшие на окнах, тоже замолкли. А потом снова как резанет по ушам:
— Димку убили! — и опять, уже другой истошный голос:
— Шнурка замочили!
А я даже забыл, что Шнурка Димкой зовут! Как же так? Всегда ведь знал, а тут — как из головы вылетело! И тут меня словно кто ударил, подхватился я, а вместе со мной еще пятнадцать человек класса. Как вылетел в коридор, не помню. Помню только, что из других классов тоже все бежали, а потом я на заднем дворе оказался. Охранник уже был там и махал руками, орал, что туда нельзя, но такую массу народу разве удержишь? Как они нас не затоптали, я не знаю. Толпа — сила: ни ума, ни совести, одни инстинкты. Ну тогда я как заору:
— Бобма! Под ним бомба лежит! Щас рванет!
Они и назад бросились так же быстро, как сюда прибежали. Но недалеко, там ведь новые ученики сзади подпирают. Всем охота посмотреть, как выглядит мертвый Шнурок, чтобы было потом чем малолеток по вечерам пугать. Но тут как раз все лидеры подоспели и учителя, и директор прибежал и сразу орать начал, короче, оттеснили толпу. А мы с вохровцем рядом стоим, и вохровец глядит на меня даже благодарно. А я и не смотрю на него, я на Шнурка смотрю. А он маленький такой, словно ему не четырнадцать, а только десять лет, в пыли лежит. Лицом в газон уткнулся, в траву, значит, зеленую. А в траве одуванчик растет. Конец августа, а он желтый, этот одуванчик. А еще под Шнурком пятно черное расплылось. А на курточке его, прямо на спине, лежит цепочка. Золотая такая цепочка, с подковкою. Моя цепочка. У меня и без этого ноги ослабели, а тут и вовсе чувствую, земля куда-то в сторону едет. Вохровец этот посмотрел на меня и говорит: