ву. В последний момент я заметил его, но мельтешивший перед глазами мелкий китаец не дал мне вовремя развернуться. На меня опять опустилась тьма.
Снова я очнулся, когда меня засовывали в багажник какой-то машины, марку я не разглядел. Уже совсем рассвело, и мои похитители торопились, наверное, боялись, что какая-нибудь ранняя пташка заметит происходящее. Хотя вряд ли, то, что я разглядел, пока меня упаковывали в железный гроб, надежды не внушало – вокруг посыпанного галькой двора стоял высокий – метра два с половиной – плотный забор. И узнать это место я не смог, таких дворов и таких заборов в Подгорном наберется немало. Теперь, по нынешним временам, все, кто имел возможность, огораживались капитально. Когда меня почти совсем утрамбовали и китаец схватился за крышку багажника, чтобы захлопнуть, я увидел наконец то, что давало мне ориентир – в мое поле зрение попали две высоких трубы, торчавшие из-за крыш и стоявшие рядом друг с другом. Теперь я мог бы найти это место, не так много в Подгорном котельных, у которых сдвоенные дымовые трубы. Да, смогу найти, при условии, что я останусь в живых. Надежды на это было совсем мало, но я был молодым, а значит, бессмертным – в то, что сегодня ты умрешь, не верит ни один человек, только что перешагнувший двадцатилетний рубеж.
Перед тем как закрыть меня в багажнике, китаец вдруг наклонился к самому моему лицу, это оказался Ленька-переводчик, тихо, так чтобы слышал только я, и едва шевеля разбитыми губами, он прошептал:
– Коля, дядю Афанасия – это не мы. Мы Росомаху не убивали.
Потом крышка со щелчком захлопнулась, и я снова оказался в темноте. Началась дорога, через ребра багажника передававшая каждую свою выбоину моему уже и так помятому телу. Дышать в глухом багажнике и так было тяжело, а кроме того, рот у меня был замотан скотчем, и дышал я только через нос, который был забит ссохшейся кровью. Я почти задыхался. Помня, как связали меня в прошлый раз, я пытался шевелить скрюченными руками и ногами в надежде на то, что шнурок за что-нибудь зацепится, и путы освободятся. Ведь китайчонок просто легонько потянул за конец шнурка, и узел сразу распустился. Однако все было напрасно, я злился, но через заклеенный рот не мог даже выругаться в полную силу. Боясь, что задохнусь, я перестал дергаться и только постанывал на особо крупных рытвинах.
Машина остановилась. Я затих и прислушался. Хлопнули дверцы, залопотали, замяукали китайцы, и крышка надо мной откинулась, давая доступ свежему воздуху. Из глубины багажника я увидел вершины деревьев и услышал мерный шум леса. Меня вытащили из машины и сначала бросили на землю, но тот самый маленький китаец-боец что-то резко закричал, и меня тут же подхватили обратно. Несли меня двое – один за ноги, другой за плечи, – китайчонок шел впереди, показывая дорогу. Как только наша процессия вышла из-за машины, я тут же узнал место – сутки назад примерно в это же время я был здесь. Китайцы привезли меня на перевал Карихта. Где-то тут меня под стволом «Макарова» рыбоглазый вытащил из попутного городского грузовичка. Что за заколдованное место? Зачем они опять меня сюда привезли? Где-то там, наверное, с километр ниже, лежат в кустах останки сгоревшей девятки, в которой нашли свой конец рыбоглазый и веселый шофер. Если верить китайцам, бандиты, связанные с моим московским знакомым Николаем.
Меня тащили за бурхан, деревья с повязанными ленточками оставались справа и слева. Однако бурхан мы не прошли, меня бросили прямо между священных деревьев. Маленький китаец все время что-то покрикивал на остальных, наверное, торопил, на дороге в любой момент могла показаться машина. Он достал из-под полы куртки пакет и опять приказал что-то своим подельникам. Те перевернули меня и расстегнули куртку, маленький начал заталкивать пакет мне за пазуху. Не понимая, что он делает, я начал извиваться и попытался вывернуться из рук хунхузов. Китайчонок, недолго думая, врезал мне в лоб своим железным кулаком, на время это остудило меня.
Но сразу после того, как он обратно застегнул куртку, он тут же достал нож. Не какой-нибудь хитрый китайский с тремя лезвиями и подвязанный лентами, нет, это была обычная бандитская выкидуха – выкидной нож, который очень гармонично смотрелся бы в руках рыбоглазого. Я понял, что это все, конец, сейчас он начнет резать меня. Я беззвучно заорал в скотч и начал биться под усевшимися на меня китайцами. Только сейчас я до меня дошло, что смерть наконец добралась до меня, и никакой счастливый случай больше меня уже не спасет. Я брыкался, как раненая лошадь. Я не должен умереть, не должен! Я хочу жить! Бешенство застило мне глаза, если бы я мог, я зубами бы загрыз сейчас всех этих китайцев. Но те вцепились в меня, как клещи, маленький поймал меня за горло железной хваткой, и в свете утреннего солнца перед самыми глазами у меня блеснуло узкое лезвие.
Мне кажется, я уже почувствовал на шее его холод, как вдруг китаец, державший мои плечи, дернулся и завалился на меня. И тотчас же я услышал звук выстрела. Второй выстрел прозвучал через пару секунд, и второй хунхуз, сидевший на моих ногах, свалился на землю, прямо под лиственницу, щедро повязанную синими ленточками. Голова его оказалась почти перед моим носом, и я в шоке смотрел на открывшуюся картину. У него снесло верхнюю часть черепа, и на землю текла серо-красная каша. Как только прозвучал первый выстрел, маленький китаец ужом соскользнул с меня и через секунду исчез, словно растворился среди деревьев.
Я ничего не соображал, все произошедшее никак не укладывалось в моей голове, слишком внезапным был переход от неминуемой смерти к неожиданному спасению. Честно сказать, я уже наполовину умер, бился я в последние секунды, только из животного инстинкта – мозг отчетливо понимал, что спасения нет. И вот…
Я только смог отползти подальше от вытекающих мозгов, и силы совершенно покинули меня. Я чувствовал себя валявшимся на земле сморщенным шариком, из которого выпустили воздух. Я был в сознании, но не мог пошевелить ни одним мускулом, организм отдал все силы, и нервные, и физические, на предыдущую борьбу. Не знаю, сколько я пробыл в таком аморфном состоянии, вернули меня к жизни звуки шагов. Кто-то осторожно шел через лес от дороги ко мне. Я затих: кто это? Вдруг это вернулся маленький китаец? Однако по-настоящему сил у меня не было, если бы сейчас это был действительно он, то он бы зарезал меня совершенно беспрепятственно, настолько я обессилел.
Сначала я увидел карабин, свой карабин «Сайгу» и почему-то совершенно этому не удивился. Наверное, не было сил ни на какие эмоции. Человек прислонил ружье к дереву и наклонился ко мне.
– Мишка, – беззвучно прошептал я и заплакал.
Я сидел на берегу Витима и смотрел на бесконечную ленту проносящейся мимо воды. Волны догоняли друг друга, дробились, появлялись и снова исчезали. Иногда вдруг возникал небольшой водоворот, но, отнесенный течением, исчезал так же быстро, как и появился. Время от времени я подбирал камень, некоторое время держал его в руке, чувствуя набранное солнечное тепло, потом бросал в воду. Камень с бульканьем разрывал полотно темной воды. Круги, образованные при падении, тоже сразу уносило, и через секунду уже ничто не напоминало про упавший камень.
Совсем как я, нырнул и исчез. Мысли у меня были невеселые, хотя, по большому счету, я должен был радоваться. Еще бы, не каждый день случается такое, что, когда ты уже попрощался с жизнью и спинным мозгом понимаешь, что спасения нет и быть не может, оно вдруг приходит. Причем в лучших традициях киношных боевиков. Однако первые эмоции от того, что остался жив, уже давно перегорели, и теперь меня мучили все те же два вопроса – по чьей вине я здесь оказался и что делать дальше? Почти как у классика – кто виноват и что делать? Сейчас, обдумывая все случившееся, я уже не горел таким огнем отомстить хунхузам, хотя они, конечно, свое все равно получат, нельзя поднять руку на члена семьи Гурулёвых и остаться без должного наказания. Китайцы ответят своей кровью, но кто убил дядьку, кто начал стравливать нас с хунхузами – все это так и висело в воздухе. Ответов у меня не было. То, что нас стравили, я сообразил не сразу, а только после того, как перед глазами у меня перестали висеть картины, где я по очереди убиваю всех китайцев, начиная с господина Линя, и я смог нормально соображать.
Раздался свист, и я обернулся, Мишка приглашающе махнул рукой: иди, все готово. Я поднялся, хватит гонять мысли, пора подумать о земном. Ветерок дул с берега на реку, я даже отсюда почувствовал аромат жареного мяса. Какими бы черными не были мои мысли, это не отменяло обед, аппетит, слава богу, возвратился ко мне. Не то что после того, как Мишка вытащил меня из цепких лап старухи с косой. Тогда я пару дней точно ничего не ел, только пил все подряд – и непонятную водку, и вонючий самогон из гороховой бражки. Пережитый за одни сутки двойной стресс я выгонял с Мишкиной помощью по-русски, заливая стакан за стаканом в болевшее горло. И так до тех пор, пока я не забыл, что плакал, как ребенок, на глазах у Мишки-орочона.
Когда Мишка оторвал скотч от моих губ, я по-настоящему не мог говорить, только шептал – как я потом шутил, наорался в заклеенный рот. Хотя, конечно, на самом деле это было нервное. Он не стал искать, где там торчит кончик шнурка, а просто перерезал мои путы на руках и ногах. После этого подхватил меня и с трудом поставил на ноги – девяносто с лишним килограммов живого веса – для легонького Мишки это была ноша. Сам я смог идти только через десяток шагов, когда в руки и ноги хоть немного вернулась кровь. Мишка не дал мне ни минуты передышки, надо быстро валить отсюда, твердил он, в любую минуту могут появиться люди, а у нас здесь два трупа. И мы с винтарем.
Он вытащил меня на дорогу, здесь я уже более-менее пошел сам. В кустах, метров на триста ниже вершины перевала, стояла старенькая побитая «Нива».
– Садись, – приказал Мишка. – Поехали отсюда.
Он газанул, прыгая на кочках, «Нива» выскочила на дорогу, и мы поехали в гору, в обратную сторону от Подгорного.