Но пока торговец был жив, Ксиуинг жилось неплохо. Никто ее открыто не обижал, не заставлял трудиться: в доме было много прислуги. Она была сыта, одета, ее дети были с ней.
Потом случились сразу два несчастья. Сперва заболела жена торговца, потом его дети, потом дети Ксиуинг, потом она сама. Детей спасти не удалось, даже европейские лекарства не помогли. Ксиуинг была безутешна.
Вскоре она узнала, что беременна. Ей вовсе не улыбалось стать матерью безродных отпрысков торговца, и судьба смилостивилась над ней. Слабый организм, не восстановившийся после болезни, произвел на свет не приспособленное к жизни дитя, которое умерло на третий день от рождения.
Ксиуинг вздохнула с облегчением, но торговец отчего-то разгневался на свою наложницу. Перестал ее отличать среди прочих жен, и мерзавки тут же воспользовались этим — стали ее обижать и притеснять. Ксиуинг, ослабевшая от несчастий, которые обрушились на нее, едва не сломалась. Спас ее опиум. Его курила мать торговца, и Ксиуинг потихоньку пристрастилась к курению. Теперь она полюбила сидеть на солнышке рядом со старухой и грезить о потерянном величии и богатстве. В тумане ей являлись счастливые дни: беседка в дворцовом парке, Ксиуинг сидит на шелковых подушках, рядом играют ее дети, здоровые, счастливые, они вместе любуются игрой золотых рыбок в пруду под старой ивой.
Так в забытьи она провела несколько лет, а потом вдруг поняла, что снова беременна. Ксиуинг словно очнулась от спячки. Взглянула на себя в зеркало и с ужасом поняла, как сильно она постарела и подурнела — стала худой, бледной, с тусклыми волосами. Округлившийся живот только подчеркивал ее уродство.
Потом родилась Юйлань («магнолия»), а потом умер торговец, и его жена и наложницы выгнали Ксиуинг из дома с полугодовалой дочкой на руках. Чтобы выжить, Ксиуинг продала те немногие драгоценности, что еще оставались у нее. Теперь о прошлом ей напоминала только нефритовая орхидея.
Эту орхидею Ксиуинг боялась и ненавидела. С тех пор как она сорвала медальон с умирающей бабки, несчастья идут за ней по следу, отнимая все, что ей дорого: мужа, богатство, положение, детей. Будь проклята та минута, когда она совершила это святотатство!
Ксиуинг перевела дух, а когда снова выглянула из укрытия, увидела в переулке знакомую фигуру. Евнух, пригнувшись, осматривал мостовую, ощупывал острым взглядом окна домов, ворота, калитки, вытягивал шею, словно принюхивался, выслеживая свою добычу.
Ксиуинг снова спряталась и, стараясь двигаться бесшумно, побежала вдоль глухих стен проулка.
Медальон, спрятанный под ее убогим платьем, ледяной тяжестью давил на сердце, убивал надежду, лишал сил. Медальон ненавидел ее так же, как она его. Он не желал ей принадлежать, мстил за преступление и, вероятно, готовился вскоре довести ее до могилы. Ксиуинг вдруг поняла, что если евнух начал на нее охоту, то уже не отступится.
И точно, за спиной уже раздавались быстрые шаги. Синь Сюмин, евнух из Запретного города, тот самый, что следил за ней в день смерти вдовствующей императрицы Цыси. За прошедшие годы он совсем не изменился — тот же хищный оскал мелких зубов, то же лицо хорька. Только теперь он был опасен, очень опасен. И он знал, что она натворила.
Ксиуинг крепче прижала к себе малышку Юйлань и, преодолевая колотье в боку, побежала быстрее. Сил не было, спасения тоже. Проклятая орхидея камнем давила грудь.
Наконец Ксиуинг выбежала на широкую мощеную улицу в русском квартале и, завидев впереди храм с золочеными луковицами, устремилась к нему. Улица в этот час была пустынна, никто из прохожих не заступится за нее. Из последних сил она вскарабкалась по крутым каменным ступеням и проскользнула в тяжелую дверь.
Она успела почувствовать незнакомые густые ароматы и заметить темные чужие лики, которые смотрели на нее со стен и колонн. Мигали лампады, ее дыхание эхом разносилось под куполом. Медлить было нельзя. Ксиуинг посадила малышку на пол, сняла с груди нефритовую орхидею и, повинуясь порыву, надела медальон на шею ребенка. Юйлань не плакала, только смотрела на мать тревожными глазами и цеплялась за нее своими слабыми ручками. Ксиуинг поцеловала дочь, приникла к ней на мгновение губами и закрыла глаза, словно набиралась от нее мужества. Наконец, поднявшись с колен, она выбежала из храма.
Она скользнула по ступеням на мостовую и побежала еще быстрее. Свернула за угол, пересекла широкую улицу, натолкнулась на нескольких прохожих, снова свернула, потом еще раз и оказалась в тупике перед чьими-то высокими воротами. Заметалась, стуча в них бессильными кулачками, и, наконец, сдалась, сползла на землю.
Евнух уже был рядом. Он не стал медлить — одно резкое стремительное движение, и он пронзил Ксиуинг сердце. Когда она завалилась на бок, он быстро обшарил ее, сопя и прислушиваясь, не раздадутся ли поблизости чьи-то шаги.
Орхидеи не было.
Эта хитрюга оставила медальон вместе с ребенком. Синь Сюмин огляделся, убедился, что поблизости по-прежнему никого нет, и поспешил покинуть место преступления.
Он торопливо шагал по улице, опустив голову, засунув руки в рукава халата и ловко маневрируя между прохожими. В этой части города редко попадались люди его национальности. Она наверняка оставила ребенка в русском храме, как он раньше об этом не догадался? Он же видел, как она сбегала по ступеням дома с луковицами. Если поторопиться, он может сказать, что он отец ребенка и что жена в приступе безумия унесла его из дома. Да-да, так и надо сказать. Они с радостью отдадут ему подкидыша. Кому нужны лишние хлопоты.
— Молитесь, дорогие, Богородица милостива. Даст Бог, пошлет вам ребенка. Если бы мы были в России, — вздохнул отец Амвросий, — съездили бы на богомолье или к Ксеньюшке блаженной на могилку сходили. Вы же сами из Петербурга будете?
— Из Петербурга, — кивнула Ирина Георгиевна. — Муж по железнодорожному ведомству сюда переведен.
— Вот и молитесь, — тряхнул головой батюшка, — Бог милостив. Поможет.
Супруги Данилевские вышли из придела.
— Что это? — с удивлением прислушался Сергей Константинович.
Ему почудился в храме тоненький детский плач. Это было странно, даже жутко — особенно если знать, что приходили они с женой к батюшке спросить совета. Уже десять лет, как они женаты, оба здоровы, а детей все нет. До революции Ирина по советам врачей даже на воды ездила, да все без толку. Вот, отчаявшись, пришли в храм, хотя он и не хотел, уж слишком наивно. И вдруг этот плач.
Жена схватила его за руку и с полными слез глазами обернулась к мужу.
— Знамение!
— Да нет. — Отец Амвросий покачал головой.
Он прошел вперед в сумрак храма, наклонился и повернулся к ним.
— Услышал Господь ваши молитвы, и Богородица услышала. Послали вам младенца.
На руках отца Амвросия тихо плакал ребенок со смоляными волосами, худенький, закутанный в старое платье.
— Берите, — протянул им ребенка священник. — Берите же, это Господь вам послал. А в конце недели окрестим.
Когда евнух добрался до храма, тяжелая дверь уже была заперта. Он долго стучал, потом терпеливо уселся на ступенях.
Отец Илья пришел отпирать храм перед вечерней, и надо же было именно в этот момент какому-то надоедливому китайцу вцепиться ему в рясу. Китаец бормотал что-то о ребенке, дергал его за рукав, заглядывал воровато в глаза. Отец Илья едва отбился, раз сто повторил, что не нужны ему никакие дети, ни русские, ни китайские. Но тот все не унимался — и за рясу дергал, и в храм протиснуться норовил, до того надоел, что пришлось городового позвать. Так он и к городовому с этим ребенком, но тот, добрый человек, потыркал его в загривок, потыркал, сколь терпение позволяло, да видит, что не унимается нехристь, так в кутузку его и забрал. И туда ему и дорога, прости Господи!
А потом уж отец Илья служку пьяненького встретил и о китайце вовсе забыл, даже рассказывать о происшествии никому не стал.
Глава 27
2016 год
Влад был обижен, оскорблен, растерян. Он не понимал, как вести себя в такой ситуации. Надо же, он оказался пятым колесом в телеге чужой жизни с какими-то нешуточными страстями и драмами. Он в этой истории Терехиных точно лишний. Еще совсем недавно это казалось бы само собой разумеющимся, но вот сейчас он испытывал глубочайшую обиду. И даже, как ни странно, зависть — к людям, способным испытывать такие бурные эмоции и переживать настолько яркие страсти.
Сам он ничего подобного никогда не испытывал. Он был созерцателем, его разум всегда держал чувства под контролем. До недавнего времени он был всем доволен: жизнь его текла размеренно и предсказуемо, без потрясений. Быт его был устроен, досуг заполнен необременительным общением, спортом, чтением книг. В личной жизни для полноты и разнообразия имелась Маришка — взбалмошная, легкомысленная, со своими амбициями и планами, которые никак не обременяли его, поскольку он не считал себя связанным какими-то обязательствами. Отец Маришки, хоть и числился его начальником, зависел от Влада гораздо больше, чем Влад от него.
А еще у него имелась Полина. Веселая, энергичная, вечно страдающая то от любви, то из-за неприятностей на работе, то по причине собственных туго реализуемых амбиций, то после ссоры с подругой, то из-за двоек любимого чада. В жизни сестры эмоции всегда кипели, словно восполняя его собственную бесчувственность.
Впервые после ее смерти Влад ощутил, как сильно ему не хватает тепла и участия сестры, ее мудрого совета. Да, Полина была мудрой женщиной, почему-то раньше он этого не замечал. Она всегда говорила, что он перестанет жить рассудком, стоит ему разок «втрескаться». И добавляла с грустной улыбкой, что простой влюбленностью дело, скорее всего, не обойдется, так что дай бог, чтобы это чувство оказалось взаимным. Но Влад ни в кого не втрескивался, а на Полину смотрел со снисходительной усмешкой.
Да, так все и было до встречи с Алисой Терехиной. Сейчас он сел в машину, положил на сердце растопыренную ладонь и погладил себя по груди, словно надеялся разогнать засевшую там боль.