[163]В весеннюю ночь пируем в саду, где персик и слива цветут
Смотрите, небо и земля — они гостиница для всей тьмы тем живых!
А свет и тьма — лишь гости, что пройдут по сотням лет-веков. И наша жизнь — наплыв, что сон! А радостью живем, ну, много ль мы?
Древний поэт брал в руки свечу и с нею гулял по ночам. Большой был в этом смысл! Тем более — сейчас, когда весна в разгаре, зовет меня одетой в мглу красой, и мир — великий ком — мне в дар свою поэзию дает.
Собрались мы в душистый сад под персики и сливы, и дело радости по небом установленным законам в семье людей мы исполняем здесь.
Вы, младшие в искусстве, гениальны! Вы все, что младший брат поэта Се Хой-лянь. А я как стихотворец сам стыжусь, что я для вас не старший брат, поэт Канлэ.
Мы продолжаем наслаждаться уединеньем нашим, и наша речь возвышенною стала и к отвлеченной чистоте теперь идет.
Мы открываем волшебный свой пир, сидя среди цветов. Порхать мы пускаем пернатые чарки, пьянея под луной.
Но без изящного стиха в чем выразить свою прекрасную мечту? Когда же у кого из нас не выйдет стих, его накажем мы вином, согласно счету в «Золотой долине» (компании друзей, где каждый был поэт).
Древнее (из поэтической исповеди Ли Бо)[164]
Когда называют Ли Бо поэтом великим, то не без оговорки: он велик для тех, кто вместе с китайцем чтит всю совокупность образов и чудесных слов, которые он подарил миру... пока только своему. Европейские переводчики набросились на его произведения, освященные именем и традицией, а главное — хрестоматией, и в несколько лет Ли Бо стал известен читающей Европе. Конечно, так нельзя обращаться с великим поэтом, но пока нет полного, настоящего перевода его многочисленных произведений, и пока нет вообще о нем научных исследований, дело из этой колеи не выйдет. Единственно, что можно предложить — это некоторое разнообразие в выборе сюжетов, на которых, как не помещаемых в хрестоматиях, европейские переводчики не задерживаются.
«Древние стихи» (соб. «Древний дух») расположены у Ли Бо в виде 59 стансов и заключают в себе весьма замечательную поэму о поэте, как носителе всекитайской древней героической традиции. Ли Бо, излагая свои поэтические думы и являя свой лик, остается, все же, primus inter pares, ибо он сам стремится отразить древнее, а потомки стараются отражать его. Получается циклический тип китайского поэта.
Читателям моей книги «Китайская поэма о поэте, в стансах Сыкун Ту» ясна разница между обоими произведениями: Ли Бо, живший ранее (705-762 по Р. Хр.), писал о содержании вдохновения; Сыкун Ту, живший позже (837-908), писал о формуле вдохновения. Отделать в тип исследования поэму Ли Бо было бы переводчику приятно, но это дело будущего, а пока на страницах «Востока» он может дать лишь три-четыре станса из этой большой поэмы, снабдив их примечаниями для общего читателя, не имеющими специально научного значения.
Мне было бы приятнее всего переводить ритмически, отвечая стихом на стих, но, не желая жертвовать словами, которых, с моей точки зрения, замещать уже нечем, от этой соблазнительной перспективы я еще раз отступаю и даю только точный, дословный перевод, укладывая в пять значащих русских слов пять слов китайского стиха. — В. А.
Станс I
Станс IX[181]
Богатство, почет именно вот таковы...
Мотаться, трепаться, чего искать?
Станс XI[186]
Желтая Река идет в Восточную Бездну,
Белое солнце опускается в западное море.
Уходящий поток и струящийся свет
Летят, мчатся, никого не ждут.
Весенний лик бросает меня, уходит —
Осенний волос уже стар, не тот.
Жизнь человека — не холодная сосна:
Лицо лет разве всегда то же?
Мне бы сесть на дракона в туче,
Впивать сияние, жить в ярком луче!
Станс XII[187]
Сосна, кипарис природно сиры, прямы:
Трудно им быть с лицом персика, сливы.[188]
Светлый, светлый Янь Цзылин:
Свесил уду в серые волны.
Телом и гостьей-звездой накрыл:
Сердцем вместе с плывущею тучей свободен.
Долгий привет властителю тысяч коней:
Обратно уходит в горы Богатой Весны.[189]
Чистым духом брызнуло в шесть сторон...[190]
Далек человек: достать до него нельзя!
Принудил меня вечно в тоске вздыхать,
Мрачно гнездясь среди утесов-скал.
Станс LVIII[191]
Я пришел к мелям Кодцуньих Гор,
Ищу древнее, всхожу на солнечную башню.
Небо пустынно, зеленые тучи исчезли,
Земля далеко, чистый ветер идет.
Фея-дева отсюда ушла давно,
Князь Сян — где же скажите он?
Безудержный блуд исчез в пучине времен,
Пастух, дровосек одни горевали в тоске.
Из четверостиший[192]
Ван Чжао Цзюнь[193]
Чжао Цзюнь коснулась седла из яшм.
На лошадь сев, плачет об алых щеках.
Нынешний день — дама из ханьских дворцов,
Завтрашним утром — наложница варварских стран.
Встретились[194]
Тоска на яшмовом крыльце[197]
Сянъянские песни[200]
а. В Сянъяне, где шло веселье,
Пели, плясали «Белой меди копыта»...[201]
— Стена у цзяна,[202] крутят чистые воды;
Цветы, луна вводят меня в забытье.
б. Почтенный Шань,[203] когда упивался вином,
Пьяный, без чувств сидел у Гаояна.
На голове — шапка из белых перьев
Неверно одета... А сам на коне!
в. Гора Янь[204] у реки Хань.
Воды зеленые, песок — словно снег.
На ней есть памятник:[205] там роняли слезы...
Темными мхами давно стерт, угас.[206]
г. Дай напьюсь у прудка,[207] где живут Си!..
Не буду глядеть на памятник слезы роняющих!.
Почтенный Шань хотел сесть на коня:
Смешил насмерть сянъянских ребят.[208]
Чистые, ровные мелодии[209]
а. Облако... Думает — платье! Цветок... Мнится — лицо!
Ветер весенний коснется куртин: сочно цветенье в росе.
Если не свидеться там, на горе Груды Яшм,
То под луной повстречать, у Изумрудных Террас.
б. Целая ветвь сочной красы: роса в благовоньи застыла.
Горы У[210] в туче-дожде напрасно рвут нутро.
Дайте спрошу: в ханьских дворцах кого могла бы напомнить?
— Милую ту «Летящую Ласточку»[211], новым нарядом сильную.
в. Славный цветок и крушащая царство друг другу рады:[212]
К ним всегда и взгляд, и улыбка князя-государя.
Таять послав, растопив досаду бескрайнюю ветра весеннего,
Около домика: «Топь благовоний» стала к резным перилам.
На аллее Лояна[213]
Юноша в пути
Конь с белою мордой
Седло в серебре, с белою мордой конь.
На зелени поля — защита от грязи, парча.[218]
И в мелкий дождь, и в ветре весны, когда опадают цветы,
Взмахнет плетью, прямо промчится к деве хуской пить.
Гаогюйли[219]
С золотым цветком ветер ломящая шапка...
А белый конь тихо бредет вспять.
Порхает-взлетает, пляшет широкий рукав —
Что птица, с восточных морей прилетевшая.
Думы в тихую ночь[220]
У постели вижу лунный свет:
Мнится — это иней на полу.
Голову поднял — взираю на горный месяц;
Голову вниз — в думе о крае родном.
Песнь о купце[221]
Гость заморский ловит с неба ветер
И корабль далеко в страду гонит.
Словно сказать: птица среди облаков!
Раз улетит — нет ни следа, ни вестей.
Переправа в Хэнцзян[222]
а. Люди скажут: Хэнцзян прекрасна,
Я скажу: Хэнцзян противна!
Ветер сплошной дует три дня, валя горы;
Белые волны выше вздымаются башни при Вагуань.[223]
б. Морской прилив к югу идет, проходит за Сюньян.
«Воловья мель»[224] с давних пор опаснее, чем Мадан.[225]
В Хэнцзяне хочу перебраться, но волны и ветер злы;
Вся река тащит тоску в дали тысяч ли.
в. Хэнцзян, на запад если посмотришь, скрыла западный Цинь;[226]
Воды Хань к востоку слиты с бродом на Янцзы цзяне,
Белые волны — словно горы... Как же здесь переехать?
Бешеный ветер смертельно томит пловца с горой парусов.
г. Морской бог прошел здесь — злой ветер кружит.
Волны бьют по Небесным Вратам[227] — стены скал раздались.
Река Чжэ, в восьмой месяц зачем такая ты?
Волны похожи на горы сплошные, снегом плюющие в нас.
д. Перед Хэнцзянскою будкой встречает пристав паромный меня.
Мне говорит, указав на восток, где в море родились тучи:
— Сударь, сегодня ехать хотите ради какой нужды?
Если такие волны и ветер, ехать никак нельзя.[228]
Осенняя заводь
г. В Осенней Заводи парчево-горбатая птица,[233]
Среди людей и на небе редкая.
Горная курочка[234] стыдится чистой воды:
Не смеет глядеться в наряд перьев.
д. Оба виска вошли в Осеннюю Заводь;
Утром одним, — смерч — и уже мертвы.
Вой обезьяны[235] торопит белеть волосы:
Длинные, мелкие — стали сырцом все.
е. В Осенней Заводи много белых обезьян:
Прыгают, скачут, словно летящий снег.
Тащут, зовут дитя с ветвей
Пить шаловливо в воде луну.
ж. С тоскою живу скитальцем в Осенней Заводи.
С усильем гляжу в цветы Осенней Заводи.
— Горы, реки — как в Шаньсяне,
Воздух, солнце — как в Чанша![236]
з. Пьяный, сажусь на лошадь почтенного Шаня;[237]
Стыну, пою песнь про вола Нин Ци.
Зря напеваю: «Белые камни ярки»:
Слез полна чернособолья шуба.
и. В Осенней Заводи тысяча горных рядов.
Гора Шуи Цзюй[238] — самая странная с виду.
Небо склонилось, хочет валить каменья;
Воды плещут к ветви «живого чужим».[239]
к. Прадед Речной — некий кусок скалы.
Синь небес вымело в красочный полог.
Врезан стих; здесь он тысячи лет.
В буквах зеленых мох парчовый растет.
м. Утес Ложэнь[240] в перерез птичьим путям.[241]
Речной Прадед вышел за Рыбьи Мосты.[242]
Воды быстры, лодка скитальца мчится...
Горный цветок пахнет, коснувшись лица.
н. Вода — словно одна полоса шелка,
Земля эта — то же ровное небо.
— Что, если бы, пользуясь светлой луною,
Взор — в цветы, сесть в ладью, где вино?
о. Чистые воды, покойна простая луна.[243]
Луна светла, белая цапля летит.
Он слушает девушку, рвущую лины,[244]
Как всю дорогу ночью домой поет.
п. Пламя печей озаряет и небо, и землю;
Красные звезды рассеяны в алом дыму.[245]
Юноша скромный светлою лунною ночью
Песню поет, оживляя холодные реки.
р. Белые волосы — в три тысячи сажен:[246]
Это кручина кажется длинной такой!
Мне не постичь: в зеркале этом светлом,
Где мог достать иней осенний я?
с. В Осенней Заводи старик из сельской хаты
Наловит рыбы, среди вод уснет.
Жена с детьми пустила белых кур
И вяжет свой невод напротив густых бамбуков.
т. Холм Персиков — один лишь шаг земли...
Там четко-четко слышны речь и голос.
Безмолвно с горным я монахом здесь прощаюсь.
Склоняю голову; привет вам — в белых тучах!