I
Прошел год, и вы с трудом узнали бы теперь местечко Парадиз. Дорога была вымощена от самой долины, и вдоль нее были расставлены большие и маленькие плакаты, гласившие, что нефтеносные земли продаются или отдаются в аренду; и тут же были разбиты палатки, в которых совершались продажи и арендные договоры. Прямо перед собой вы видели нефтяные вышки. Направо виднелась новая церковь Эли, а рядом Первый национальный банк. Часто случалось, что кто-нибудь покупал участок и строил на нем дом и поселялся в нем. А на следующей неделе дом уже продавался, и купивший разбирал его и начинал строить нефтяную вышку. Большинство не шло дальше постройки вышки, потому что те, кто стремился извлечь из земли наибольший доход, сделали открытие, что никакие в мире объявления не действовали лучше, чем присутствие такой постройки на земельном участке. Вы могли насчитать, пока ехали по дороге, одиннадцать вышек с западной стороны долины, там, где находился фонтан «Эксцельсиор», а на вершине холма было пятьдесят вышек, принадлежащих различным компаниям, а на востоке, прежде чем вы добрались бы до участка Росса, вы насчитали бы более дюжины вышек, и теперь предполагалось поставить еще несколько за этим участком вдоль склона Роузвилль, где был построен отель «Минеральные источники».
Маленькое ранчо Уоткинсов было центром деревни. Отсюда вы могли бы насчитать еще четырнадцать вышек, разбросанных то там, то здесь по склонам, а внизу виднелись большие цистерны и бараки, и склады инструментов, и конторы. Отец построил новый дом для семьи Уоткинс. Они продали своих коз и занимались теперь возделыванием участка, на котором развели сад, выращивали клубнику и различные овощи и вели меновую торговлю цыплятами и яйцами. Кроме того, у них была маленькая лавочка у главной дороги, и миссис Уоткинс и две дочери пекли пирожки и пирожные и другие печенья, которые исчезали в глотках нефтяных рабочих с невероятной быстротой, при помощи различных напитков. Но никакого курева вы не могли здесь купить, это противоречило «третьему откровению», и достать его вы могли только у конкурента Уоткинсов, в лавочке по другую сторону дороги.
Новая казарма для рабочих стояла немного дальше от того места, где была прежняя, под сенью нескольких эвкалиптовых деревьев. В новой казарме было шесть душей, которыми охотно пользовались рабочие, но, к большому огорчению Банни, вы редко могли увидеть кого-нибудь в читальном зале, несмотря на милые занавеси, сшитые руками Руфи. Хорошие переплеты различных журналов редко носили на себе отпечаток пальцев нефтяных рабочих. Банни старался понять, почему не посещается читальня, и Пол сказал ему, что причина в слишком длинном рабочем дне. Сам Пол, как плотник, работал только восемь часов, и у него было время для чтения, но у нефтяных рабочих было только две смены по двенадцать часов каждая и работали они сплошь весь год, ежедневно, не исключая воскресенья и праздников. Если вам приходится в течение такого долгого времени работать тяжелыми инструментами, то по окончании работы, после ужина, вам будет не до чтения, лишь бы только вытянуться да захрапеть. И вот этот-то вопрос отец и не мог удосужиться разрешить. Он был для этого слишком занят.
Пол был старшим мастером-плотником, и в его обязанности было следить за всеми постройками: большая ответственность для юноши, еще не вполне зрелого. На участке было уже построено сорок домиков для семейных рабочих, стоимостью каждый в шестьсот долларов. Рабочие платили арендную плату за них по тридцать долларов в месяц, но ничего не платили ни за воду, ни за газ, ни за электрическое освещение. Никто не знал в точности, сколько стоили эти услуги, и поэтому Банни не мог определить, была ли такая расценка справедлива или нет; и никто из рабочих не знал этого. Но отец говорил, что все рады получить отдельные домики, а для делового человека это был верный способ определить правильность расценки.
Но был один пункт, относительно которого Банни решительно высказал свое мнение. Он не мог понять, почему все, что относилось к нефтяной промышленности, было так безобразно, и твердо решил, что необходимо сделать что-нибудь для украшения рабочего домика. Он расспросил Руфь, посоветовался с ней, и они отправились в питомник в Сан-Элидо, не сказав ничего отцу, и заказали там сто саженцев акации, каждый в оловянном горшке, и двести отводков вьющихся роз, каждый с корнями, завязанными в рогожу. И вот около каждого домика теперь стояло молоденькое деревце, а сзади него палка, а вдоль дороги были устроены изгороди из газовых труб, и виноградная лоза готова была ползти по изгороди. Обязанностью Руфи было раз в месяц снимать одного из рабочих с его обычной работы и заставлять вместе с нею поливать деревья и лозу, а на следующий день окапывать их и выпалывать вокруг сорную траву. За эту работу Руфь получала жалованье – десять долларов в месяц, и ей было присвоено торжественное звание «старшего десятника по садовым работам». Банни следил за тем, как росли растения, и, сидя в своей читальне, убеждал себя, что он уже начал работать как социальный реформатор, для устранения несогласий и противоречий между капиталом и трудом, о которых он учил теперь в школе на уроках социальной этики.
Банни было теперь почти восемнадцать лет. Он был худ, но хорошо сложен. Кожа у него была смуглая, волосы слегка вились, а губы были красны и нежны, как у девушки. По внешности он был весел, но по существу очень серьезен и сознательно старался подготовиться к трудной задаче руководить делами, в которые вложен многомиллионный капитал, и управлять жизнями многих тысяч рабочих.
Если те люди, которые пишут книжки по этим вопросам и преподают их в школе, действительно нашли разрешение этих вопросов, то Банни очень хотел знать, как же именно они разрешили их. Поэтому он слушал и читал все, что ему советовали прочитать, а затем приходил домой и расспрашивал отца, а когда посещал нефтяные промыслы, то расспрашивал Пола. Учителя и учебные книги говорили, что действительных, настоящих противоречий между капиталом и трудом не существует: и тот и другой необходимы для промышленности. Они были партнерами и должны научиться идти рука об руку. И отец говорил, что это верно. Только, как и многое другое, это была теория, и она не всегда оправдывалась. Отец говорил, что рабочие невежественны и желают много такого, чего промышленники не в состоянии дать. Отсюда вытекают споры. Но отец не знал, что можно с этим поделать, и, по-видимому, не старался ничего изобрести для разрешения этого сложного вопроса. Он всегда был слишком занят каким-нибудь новым нефтяным участком, и Банни сам был отчасти виноват в том, что на отца навалилась такая куча работы.
Если хорошенько подумать над этим, то станет стыдно. Это ранчо было местом, где отец мог отдохнуть и пострелять перепелок, но теперь, когда здесь забила нефть, он приезжал сюда уже совсем не для отдыха. Здесь нужно было намечать план новых буровых скважин и приступать к бурению, прокладывая трубы, продавать нефть, думать о постройке домов, дорог, о газе, о воде; каждый день приносил с собой что-нибудь новое. Книги показывали теперь, что почти три миллиона долларов были вложены уже в эти участки, и теперь отец говорил о необходимости иметь собственный дистиллятор. Его ум был полон тысячью технических подробностей в связи с этим вопросом.
Была одна группа людей – очень крупных капиталистов, – которые желали работать вместе с ним и превратить это место в единый огромный нефтяной участок с обществом, капитал которого равнялся бы шестидесяти миллионам долларов. Здесь были бы огромные цистерны, многочисленные дистилляторы, цепь распределительных станций. Согласится ли отец пойти по этой дороге, или он сохранит дело для Банни? Скоро мальчик должен будет решить, захочет ли он возложить на свои плечи эту огромную тяготу или же предоставит другим людям заботиться об этом деле для него. Захочет ли он изучить все сам, как изучает Пол, или же просто погрузится в эту нефтяную игру, стремясь все больше и больше увеличивать число добываемых баррелей нефти?
II
Размышлениям Банни по вопросу о капитале и труде не суждено было остаться чисто академическими. Приехав на рождественские каникулы в Парадиз, он нашел Пола чрезвычайно озабоченным: Пол спросил Банни, как относится мистер Росс к вопросу о рабочих союзах на своих предприятиях. Дело в том, что сюда приехал организатор от союза рабочих-плотников. Пол разговаривал с ним и решил, что его долг присоединиться к союзу. Многие из рабочих присоединились тайно, но Пол не хотел бы ничего скрывать от мистера Росса. Банни ответил, что его отец не особенный сторонник рабочих союзов, но он, конечно, не будет ничего возражать против присоединения Пола, если Пол думает, что так нужно поступить. Во всяком случае, они об этом переговорят подробно.
И в тот же вечер у них было настоящее совещание, но не совсем такое, как бывало у Банни в его школе.
Отец верил в пользу организаций; он всегда говорил это, и его формула была применима и к рабочим, по крайней мере в теории. Но на практике мистер Росс замечал, что рабочие союзы делают необходимым существование группы администраторов, которая отрывается от настоящей работы вместе со своими товарищами, и, в сущности, эти администраторы перестают быть рабочими. Эти лица образуют особый класс, и они уже действуют в своих собственных интересах, а не в интересах труда. Естественно, они должны найти оправдание для своего собственного существования, и поэтому они способны иногда возбуждать рабочих к недовольству, которого они, предоставленные самим себе, может быть, и не почувствовали бы.
Пол сказал, что это одна сторона дела, но что можно смотреть на вещи и с другой стороны: у рабочих может вспыхнуть недовольство, а официальные представители союза могут своим влиянием их успокоить. Представители союза ведут переговоры с хозяевами и, конечно, стараются, чтобы рабочие получили удовлетворение своих требований, не прибегая к крайним мерам. Разве не более разумно ликвидировать все споры в промышленности, признав основным фактом то, что одна группа продает свой труд, а другая покупает его? Все понимают, что человек, покупающий лошадь, не ценит ее так дорого, как ее собственник.
Отец смотрел на это не совсем так, потому что при таких условиях вести дело для него было затруднительно. Он сказал, что относительно союзов у него возникают сомнения еще и потому, что они лишают рабочего его личной свободы. Рабочий в этом случае не остается свободным американским гражданином, а представляет собою частичку машины, приводимой в движение политиками, а часто и опасными агитаторами. А ведь индивидуальная предприимчивость и индивидуальная инициатива сделали эту страну великой, и мы всеми силами должны защищать индивидуальную свободу граждан. Пол согласился с этим, но прибавил, что сами хозяева подали дурной пример рабочим. Они объединились и образовали Федерацию нефтепромышленников, которая весьма строго управляет всей этой промышленностью и отрицает личную свободу. Пол напомнил, что в начале своей промышленной деятельности мистер Росс платил своим рабочим на один доллар больше, чем платили все другие промышленники, он делал это для того, чтобы получить более совершенную работу. Но когда он начал разрабатывать нефтеносные земли в этой области, он присоединился к Федерации нефтепромышленников, и ему теперь не позволяют повышать плату сверх норм, выработанных федерацией.
Это было верно. Отец согласился. Но поспешил добавить, что он никому не уменьшил заработной платы. Его предприятие разрослось так быстро, что он поместил своих рабочих в более высокий разряд, и когда он набирает новых рабочих на старую работу, то они получают прежнюю высокую плату. Но Пол продолжал его расспрашивать, и отец должен был согласиться, что он действительно принадлежит к Федерации промышленников и в значительной степени пожертвовал своей индивидуальной свободой. Было несомненно, что существует какое-то распоряжение, которому должны подчиняться все промышленники и которое клонилось к тому, чтобы защитить их от требований рабочих. Отец был достаточно честен, чтобы признать и за рабочими необходимость защищаться; он прибавил: может быть, если бы он был рабочим, он тоже доказывал бы необходимость рабочей организации.
Пол сделал приятное отцу, сказав, что если бы все хозяева были так же справедливы, как мистер Росс, то с ними легко было бы договориться. Но факт неоспорим, что большинство из них уважает только силу, а рабочие могут быть сильны, только сорганизовавшись в группу. Почему, например, плотники работают только восемь часов? Потому что все они по всей стране организованны, и вы не можете найти ни одного хорошего плотника, не принимая условий, выработанных федерацией. А рядом нефтяные рабочие организованны плохо, и потому у них до сих пор только две смены в сутки. Совершенно недопустимая вещь. Вот почему и Банни не может привлечь рабочих в свою читальню. Пол сказал это с улыбкой для того, чтобы вынуть жало из этих слов. Он знал, что они больно ранят Банни, да и мистеру Россу не очень-то они приятны. Мистер Росс не мог бы ввести для своих нефтяных рабочих восьмичасовой рабочий день, даже если бы он хотел это сделать, потому что Федерация нефтепромышленников лишила его индивидуальной свободы и инициативы в этом вопросе. Пол прибавил, что федерация очень скоро станет лицом к лицу с этим требованием, так как нефтяные рабочие организовались, и как раз здесь, в Парадизе, о чем, вероятно, мистер Росс уже знает. Отец ответил, что он слышал об этом. Он даже признался, что федерация прислала ему бюллетени, предупреждая его. Но отец прибавил, что это его не тревожит. Если его рабочие захотят организовать союз, то он сумеет сладить с ними и при этих условиях – он всегда старался быть справедливым, всю свою жизнь, и рабочие знали это, по крайней мере большинство из них. Пол ответил, что мистер Росс должен признать основной факт, что цены на все значительно поднялись после начала европейской войны. Поднялась также и цена на нефть, но нефтепромышленники, составившие федерацию, придерживаются старой расценки труда; это не может считаться справедливым и, естественно, вызывает волнения среди рабочих. Хозяева, ведущие борьбу против рабочих союзов, просто близоруки, потому что они своим сопротивлением толкают рабочих к другой организации, к союзу международных рабочих, к известной организации «Промышленные рабочие всего мира». Отец с испугом посмотрел на Пола, потому что члены этой организации пользовались репутацией очень опасных людей, их считали почти анархистами, которые желают захватить нефтеносные земли и передать их в руки рабочих; ходили страшные рассказы о том, что называется саботажем: рабочие, если не удовлетворяют их требований, наказывают хозяев тем, что портят машины, даже иногда поджигают нефть. Неужели же правда – здесь появились члены этой организации? Пол ответил, что он не может отвечать на такие вопросы, что его могли бы назвать за это шпионом, но что, несомненно, представители этой рабочей организации имеются повсюду – и в нефтяной промышленности, и во всякой другой. Вы не можете не допустить их в среду ваших рабочих, и единственно, чем можно бороться с их влиянием, – это честной и справедливой политикой.
Пол изучил вопрос о капитале и труде, как он изучал все, что попадалось на его пути. Он прочел книжки, о которых Банни никогда не слыхал даже по названиям. Их не изучали в Высшей школе, потому что, как заявил Пол, эти книжки поддерживали рабочих. Пол беседовал с организатором, приехавшим сюда от союза нефтяных рабочих, очень развитым, интеллигентным человеком, работавшим в течение многих лет среди нефтяных рабочих и знающим прекрасно условия этой работы. Банни был страшно заинтересован им и сказал, что он хотел бы встретиться с ним. Как к этому отнесется отец? Отец ответил, как он всегда отвечал в последнее время, что сейчас он очень занят прокладкой новых труб и вопросом об очистке нефти, но позже, может быть, он тоже этим заинтересуется. Отец всегда обманывал сам себя таким образом. Когда-то в будущем наступит такое время, когда он будет свободен.
Однако он ничего не имеет против того, чтобы Банни встречался со всеми организаторами, с какими он захочет; несомненно, ему придется со многими из них разговаривать в течение своей жизни. Пол сказал, что Том Акстон приехал сюда тайно, но, в сущности, все хозяева знают его. Он был изгнан с территории «Эксцельсиор-Пет» только вчера. Без сомнения, он с удовольствием согласится побеседовать с Банни, но, разумеется, это не лишит его права организовать рабочих мистера Росса.
В результате этого разговора Акстон был приглашен для встречи с Банни в читальню, и это было величайшей сенсацией на участке Уоткинсов со времени нефтяного пожара. Рабочие ночной смены забыли про сон. Они столпились около читальни, а все, кто проходил мимо, заглядывали в двери и окна. Организатора союзов считали таинственной и страшной личностью: думали, что он является только ночью и встречается со своими друзьями где-нибудь там, за холмами, а он вдруг был здесь утром и на глазах у всех беседовал с сыном старого Росса.
– Не удивительно ли, – говорили рабочие, – что Банни Росс получил от отца согласие даже на свидание с рабочим организатором!
Том Акстон был высокий человек, говоривший медленно, мягким голосом, с легким южным акцентом. Он производил впечатление здоровья и силы, да ему и нужно было быть таким, принимая во внимание то, на что ему приходилось наталкиваться на промыслах. Разумеется, он не мог дать клятву, что это именно нефтепромышленники федерации подсылали хулиганов, нападавших на него и старавшихся его изувечить. Но так как это неизменно случалось с ним в различных местах Южной Калифорнии, именно там, где добывается нефть, и не происходило нигде в других местах, то, естественно, он мог вывести из этого свои заключения.
Банни был потрясен этим. Он никогда не слышал о таких приемах и не знал, что ему ответить. Он мог только выразить надежду, что мистер Акстон знает от рабочих отца, что отец не способен участвовать в этих грязных махинациях. Организатор улыбнулся. Он, очевидно, беседовал с Полом, потому что сказал:
– Ваш отец думает, что рабочие союзы руководятся паразитами и агитаторами. Прекрасно. Я хотел бы, чтобы вы спросили его, знает ли он что-нибудь точно и определенно о деятельности Федерации нефтепромышленников, о тех людях, которые руководят ею. Вы, несомненно, узнаете, что ваш отец точно так же пренебрегает делами своего союза, как большинство рабочих – делами своих союзов.
Банни согласился, что это справедливо, и когда он спросил отца и узнал, что отец никогда даже не бывал на собраниях федерации, а просто давал свое согласие на все, ни о чем не расспрашивая, то Банни почувствовал уважение к Тому Акстону и начал думать о том, что ему рассказал Акстон об условиях работы в Парадизе и на других нефтяных промыслах, и о том, как быстро возникают между людьми разногласия.
Только вчера нефтяная компания «Виктор» уволила четырнадцать рабочих, которые присоединились к союзу. Хозяева подослали шпиона к рабочим и узнали имена записавшихся в союз. «Здесь у вас, несомненно, скоро вспыхнет стачка, – сказал организатор. – Она будет объявлена для того, чтобы добиться трех смен в сутки, и, когда стачка начнется, ваш отец увидит, сможет ли он вести переговоры отдельно со своими собственными рабочими или должен будет остаться в союзе нефтепромышленников, подчиняясь их общей политике».
Можете себе представить, как много материала получил Банни для размышлений и какие дискуссии вел он с отцом, и с Полом, и с учителем на уроках социальной этики в Высшей школе в Бич-Сити.
III
Союзники, установив контроль над морем, обрекли Германию на голод. Немцы могли ответить на это только одним оружием – подводными лодками. Соединенные Штаты принудили германское правительство дать обязательство, что лодки не будут нападать на пассажирские безоружные пароходы. Но теперь, в начале зимы 1917 года, немцы заявили, что они больше не будут подчиняться этому требованию, и все заговорили, что Америка должна принять участие в войне. Германский посол в Вашингтоне уехал домой, и после этого в Высшей школе на уроках, обсуждающих «текущие события», уже более не господствовал дух нейтралитета.
Хозяевам-нефтепромышленникам казалось чрезвычайно непатриотическим актом со стороны рабочих то, что они требуют как раз теперь восьмичасового рабочего дня и увеличения заработной платы, не считаясь с переживаемым кризисом. Страна должна думать о самозащите, она нуждается в нефти, как еще никогда не нуждалась во всю свою историю! Но рабочие возражали на это, что хозяева не соглашаются на уступки не потому, что они несут убытки, – они отдают нефть правительству не даром: нет, они получают за нее прекрасную цену и будут получать ту же цену, а может быть, и еще лучшую, если начнется война. Рабочие требовали своей доли, требовали увеличения заработка соответственно тем высоким ценам, которые они платили теперь при покупке всего необходимого. Повсюду собирались митинги, и в конце февраля официальные представители рабочего союза обратились к различным нефтяным обществам с письменным заявлением, требуя созыва конференции. Когда это требование осталось без всякого ответа, они известили предпринимателей, что рабочие решили прибегнуть к стачке.
Трое рабочих явились к отцу. Один из них был старый служащий, двое других – новые рабочие. По возрасту все трое были молоды, да и действительно вы почти никогда не увидите нефтяного рабочего старше тридцати пяти лет, – и все они были американцы белой расы. Делегаты держали в руках свои шапки, были немного бледны, смущены, но решительны. Они все были расположены к мистеру Россу и высказали ему это. Он был справедлив, и он должен знать, что их требования вполне основательны. Не захочет ли он последовать примеру некоторых предпринимателей, принявших новую расценку труда? Если он это сделает, работа на его участках будет продолжаться без перерыва. Стачка, если она будет объявлена, ограничит количество добываемой нефти, и цена на нее поднимется. Мистер Росс выиграл бы тогда больше, чем он должен будет заплатить рабочим. Но мистер Росс ответил, что он вошел в состав Федерации нефтепромышленников и обещал подчиняться ее решениям. Что сталось бы с его репутацией честного дельца, если бы он оставил своих товарищей во время кризиса? Единственное, что он может сделать, – это начать работу внутри самой федерации для того, чтобы она заключила соглашение с рабочими, больше ничего он не может обещать, и он отправится в Энджел-Сити для того, чтобы узнать, как лучше продвинуть дело. Он сам лично думал, что требование восьмичасового рабочего дня вполне справедливо, и склонялся также в пользу увеличения заработной платы соответственно вздорожанию жизни, так чтобы доходы рабочих не были подвержены колебаниям. Делегаты были обрадованы этими обещаниями, и затем все обменялись рукопожатиями.
Предоставленный самому себе, Джеймс Арнольд Росс, как вы, конечно, понимаете, никогда бы не знал такого положения и не пошел бы так далеко в своих обещаниях. Он просто думал бы о своих деньгах или о том, что сделать с помощью своего капитала. Он, вероятно, шел бы в ногу со всей своей группой, как он делал до сих пор. Но был Банни, маленький идеалист. Банни любил рабочих, и рабочие любили его, и отец гордился этой взаимной симпатией и был сентиментален ради Банни даже в таких случаях, где он никогда и не мечтал быть сентиментальным для самого себя. И кроме того, был еще Пол, который знал положение рабочих из самых первых рук, а Банни настойчиво втягивал Пола в свою жизнь, осыпая Пола вопросами и заставляя его говорить откровенно о таких вещах, о каких он вряд ли говорил бы свободно при других обстоятельствах. Таким образом, Пол сделался силой в глазах отца, и, таким образом, отец обещал помочь рабочим.
В первый раз он присутствовал на собрании своего собственного союза. Собрание назначено было вечером и протянулось до часу ночи. На следующий день было воскресенье. Банни приехал в город, встретил своего отца в отеле и выслушал рассказ о том, что случилось. Большинство нефтепромышленников, по-видимому, так же как и Джеймс Арнольд Росс, предоставили управление своими союзами другим. На это важное, решающее собрание явилось только сорок человек. И преобладающая группа состояла из представителей «Великой пятерки». Председатель, очевидно управляющий всей организацией, был поверенным общества «Эксцельсиор-Пет». Ему принадлежал небольшой нефтяной участок, который ему дали, вероятно, для того, чтобы он имел право войти в эту организацию. У него была группа, которая, видимо, получила от него инструкции и голосовала вместе с ним.
Банни хотел знать все подробности и засыпал отца вопросами. Отец выступил в защиту рабочих настолько тактично, насколько мог. И действительно, он нашел в собрании двух нефтепромышленников, которые поддержали его, хотя и очень робко; для руководящей группы он казался чем-то в роде ренегата, и они ему намекали об этом.
– Знаешь ли ты, как все это делается, сынок?! – воскликнул отец. – У всех уже есть определенное мнение, и ты можешь голову себе об стену разбить, а все-таки их не переубедишь. Они боятся организованного труда, и это делает их глухими и слепыми. Они говорят… – И отец подробно пересказал те аргументы, которыми там осыпали его: союзы – это значит провокация, это значит власть разбойников, беспорядки, стачки; союзы – это значит социализм.
– Что же они думают делать, папочка?
– Они прежде всего не хотят допустить рабочих организоваться в союз, вот и все. Я сказал: «По-видимому, федерация превращается в штрейкбрехерскую организацию», и Фред Науман – это председатель – обернулся ко мне и воскликнул: «Вы это сказали!» И они будут штрейкбрехерской организацией до тех пор, пока в их предприятиях будут стачки. Так сказал Рэймонд, вице-председатель фирмы «Виктор», а затем Бен Скут.
– Бен Скут?
– Да, он был там. Он, по-видимому, делал какое-то «обследование» для федерации – вежливое определение шпионства. Ему было известно то, что мы сказали рабочим за день до этого, и он заметил, что я своим поведением оказал очень печальное влияние на ход дел, так как дал стачечникам моральную поддержку. Я сказал ему, что считаю себя свободным говорить то, что я думаю, и высказал те же мысли и здесь, на собрании, и я выскажу их и газетам, если они спросят меня. Науман саркастически улыбнулся: «Я не думаю, по правде говоря, чтобы они обратились к вам, мистер Росс».
И действительно, они не обратились ни тогда, ни позже. Собрание это было объявлено закрытым, а в таком случае отдельные члены не имели права ничего сообщать в газеты. Только председатель или кто-то другой из официальных лиц дал в печать официальный отчет, в котором было сказано, что собрание подало голоса за то, чтобы непоколебимо стоять на своей прежней позиции, несмотря ни на какие угрозы союза. «Теперь настало время для всех, истинно любящих Америку, охранять благополучие страны против врагов, внешних и внутренних» – так говорилось в отчете двух утренних газет.
– Что же ты предполагаешь делать? – спросил Банни.
– Что же я могу сделать, сынок? – Лицо отца потемнело, оно было в глубоких морщинах.
Банни знал, что отец не привык ложиться поздно и, вероятно, сегодня утром встал рано, тревожимый этими делами. И все же Банни не мог не прибавить со своей стороны:
– И ты позволишь этим людям распоряжаться нашим делом, папочка?
– По-видимому, так и будет, сынок. Я не в состоянии один финансировать наше дело.
– Со всей той нефтью, которую ты уже добыл?
– Да. У нас большой запас нефти, но все-таки она главным образом в земле, и прежде всего мне нужно для работ два-три миллиона долларов в банке.
Он начал объяснять, как ведутся современные коммерческие предприятия. У предпринимателя никогда не бывает достаточно денег, сколько бы фактически у него их ни было. Он всегда расходует больше, чем имеет. Делает дела, так сказать, с будущим. Он вносит деньги в банк, а банк дает ему право тратить больше, чем он вложил. Банк учитывает его «бумаги» – так это называется. Вот здесь, на их участках, нужно бурить несколько новых скважин, нужно покупать машины и материалы, платить рабочим, и все это авансом, надеясь, что нефть будет получена в следующем месяце или еще через месяц. Он знает, что нефть будет добыта, и банки ему верят, основываясь на его репутации и зная ценность его имущества. Но если он выступит против федерации, он немедленно должен забыть о таких вещах, как банк в штате Калифорния. Ему придется платить наличными за всякую вещь, он должен будет остановить развитие своего дела, а затем он не в состоянии будет уплатить даже по своим счетам, когда они будут предъявлены.
Банни был потрясен.
Он думал, что отец его один из самых богатых людей в штате и один из самых независимых.
– Как, отец, нам не принадлежит даже наше собственное дело, нам не принадлежат даже наши собственные души?
И опять начались разговоры на одну из их обычных тем. «Дело остается делом». Это не беседы за чайным столом. Собственность трудно приобрести и сохранить. И как он уже много раз говорил своему сыну, люди всегда стараются отнять у вас вашу собственность. Для защиты богатства нужна дисциплина, и богатые люди должны быть сплочены. Это может показаться жестоким, если вы этого не поймете как следует, но такова жизнь.
Вот возьмем, например, европейскую войну. Это была страшная вещь. От одной мысли о ней можно заболеть, но она была, и если вы в нее попали, так вы уж не могли выскочить и должны были сражаться. То же самое и со всеми деловыми предприятиями. Вы в безопасности, если находитесь в той группе, у которой в руках власть. Если вы выйдете за безопасную линию, волки очень быстро растерзают вас на куски.
Но Банни не мог удовлетвориться этими общими положениями. Он желал знать подробности.
– Пожалуйста, расскажи мне, папочка, кто же эти люди, с которыми мы должны вместе работать?
Отец объяснил, что это была сплоченная группа, но точно определить ее трудно. Представители всех крупных предприятий в Энджел-Сити и территорий, которые примыкают к городу.
Сюда входило несколько организаций: не только Федерация нефтепромышленников, но также и ассоциации купцов и мануфактуристов, торговая палата, они были все объединены, а маленькая группа руководила всеми делами, и Фред Науман мог вызвать к телефону с десяток людей и превратить вас в парию, исключенного из всякого делового общества. Ни один банк не даст вам тогда взаймы ни одного доллара, и ни один из крупных торговцев не откроет вам кредита, а некоторые могут прекратить с вами торговые дела даже и за наличный расчет.
До самой своей смерти старший Росс никогда не мог, в сущности, понять своего сына. Его всегда удивляла та настойчивость, с которой Банни исследовал такое положение вещей, которое отцу казалось неизбежной принадлежностью жизни. У отца было два помещения в мозгу. Одно – для вещей вполне справедливых, а другое – для вещей, как они существовали в жизни и как вы могли позволить им существовать.
Но здесь пред ним было новое явление. У мальчика в голове было только одно помещение, и там вещи были такими, какими он считал, что они должны были быть; они не могли быть несправедливыми – вы должны были сделать их справедливыми. В противном случае для чего вам вся эта справедливость? Вы только будете сами себя обманывать ею.
– Послушай, папочка, – сказал Банни, – неужели нет никакого способа разорвать эти узы? Разве ты не мог бы остановить дальнейшее развитие дела, все поставить на расплате наличными и работать медленнее? И знаешь, это было бы лучше уже в одном отношении: ты мог бы не работать так много. Ведь тебе необходимо отдохнуть.
Отец не мог не улыбнуться, несмотря на страдание, которое он видел на лице Банни.
– Если бы я вышел из этой организации, сынок, – ответил он, – у меня уж не было бы никогда ни одного спокойного часа для отдыха до тех пор, пока ты не похоронил бы меня там, на холме, рядом с Джо Гундой.
– Но ведь у тебя будет нефть, если ты сговоришься с рабочими; работы будут продолжаться. И нефть будет получаться только из этого единственного округа.
– Да, сынок, но нефть не деньги; ее нужно еще продать.
– Ты хочешь сказать, что ее не возьмут у нас?
– Я не могу этого сказать, сынок. Я никогда не был в таком положении и не знаю, что они могут сделать. Одно я могу сказать, что они никогда не позволят мне отделиться от них. Они уж найдут какой-нибудь способ удержать меня. Это так же верно, как то, что завтра взойдет солнце.
IV
Отец отправился на промыслы и снова беседовал с представителями своих рабочих. Он не рассказал им, что произошло на собрании, но сообщил, что он употребил все свои усилия, чтобы привлечь нефтепромышленников на свою сторону, но это ему не удалось. Он связан с ними соглашениями, которых он не может порвать. Он был бы очень рад пойти навстречу требованиям рабочих, если только федерация даст свое согласие на это. Но если вспыхнет стачка, то он не сможет продолжать работу на своем участке. Для него будет большим убытком прекратить разработку своих лучших производительных скважин. Однако он постарается продержаться, и его рабочие должны смотреть на прекращение работ, как на отпуск, и вернуться к нему, как только кончится стачка. Пока же он их не будет увольнять, и они могут оставаться в своих казармах и домах, разумеется, при условии, что они будут сохранять порядок и не причинят никакого вреда собственности.
Это была, разумеется, необычная уступка, и он выразил надежду, что рабочие оценят это. Рабочий комитет ответил, что, без сомнения, все они это понимают и что они глубоко благодарны мистеру Россу за то, что он для них делает. Члены комитета были смущены и очень почтительны; вы понимаете, очень трудно для скромных рабочих людей вести борьбу со своим хозяином, большим человеком, вооруженным магической властью денег.
Стачка была назначена на среду. Рабочие прошлись толпой с пением песен. К союзу присоединилось не более десяти процентов всех рабочих, но работу прекратили все: меньшинство, которое хотело бы остаться, было недостаточным для того, чтобы продолжать разработку скважин, и поэтому все работы были остановлены. Рабочие привели все в порядок, прикрыли скважины и отправились в Парадиз, где состоялся огромный митинг, на котором присутствовало около трех тысяч местных рабочих и пришли многие городские жители и некоторые фермеры. По-видимому, сочувствие местного населения было на стороне рабочих.
Том Акстон произнес речь: он изложил требования рабочих и рассказал, как, на основании его прежних опытов, стачка должна проводиться. Самое важное, что они должны запомнить, – это сохранить на своей стороне сочувствие общества, повинуясь закону и избегая всякого намека на беспорядок. Это будет нелегко, потому что Федерация нефтепромышленников знает это так же, как и руководители стачки, и будет со своей стороны делать все, чтобы спровоцировать рабочих; с этой целью сюда уже прибыли стражники, и самой большой трудностью для рабочих будет сохранить спокойствие лицом к лицу с ними. Если верить Акстону, то такой прием применяется обычно хозяевами во всех стачках; он сказал, что стражники эти – самые гнусные типы, которых подбирают крупные агентства, поставляющие шпионов. Они набираются из отбросов городского населения. У каждого из них в потайном кармане хранится оружие. В другом потайном кармане у них спрятана бутылка виски, но Том Акстон не знает точно, получили ли они эту бутылку от хозяев или же сами позаботились запастись ею. Как бы там ни было, они были привезены сюда на грузовиках, по пути остановились перед домом шерифа в Сан-Элидо, все сообща присягнули как делегаты шерифа, и им были розданы серебряные значки, чтобы носить их в петлицах. И после этого все, что бы они ни делали, будет отныне считаться согласным с законом.
Несколько из этих делегатов стояли тут же и слушали речь Акстона. Само собой разумеется, что они не были в восторге от нее.
Председатель союза, который приехал сюда для того, чтобы руководить стачкой, также произнес речь; затем говорил секретарь союза и организатор союза плотников, и всего это было еще недостаточно, потому что рабочие были полны энтузиазма и умы их были открыты для всяких идей. Это был урок о том, что такое солидарность. Они записывались сотнями в союз и вносили плату из своих скудных сбережений.
Назначен был стачечный комитет, и члены его отправились работать на старое гумно, которое было превращено в главную квартиру стачечников. Это было единственное свободное место, подходящее по своим размерам, которое удалось отыскать среди всех мелких построек на нефтяных промыслах. Там непрерывно гудела толпа, люди приходили и уходили, но не было никакого беспорядка. Выборные лица и добровольные помощники работали так, как будто отдых и сон совершенно неизвестны человеческому организму. Нужно было найти временные помещения, так как не многие нефтепромышленники были настолько великодушны, чтобы предоставить стачечникам кров. Союз заказал большое число палаток, но их потребуется еще больше, когда окончится аренда на домики, составляющие собственность нефтяных компаний. К счастью, немногие рабочие были обременены семьями. Нефтяной рабочий – перелетная птица; он часто меняет место работы и не сразу перевозит свою семью, а ждет, когда он привыкнет к новой обстановке и подкопит немного денег, чтобы перевезти свою жену и детей с места последней работы.
Банни приехал в воскресенье утром. К этому времени волна первого возбуждения уже прошла. Это был дождливый день, и рабочим негде было созвать митинг. Группы людей стояли под воротами или под навесами, везде, где можно было найти свободный кров. Вид у них был немного печальный, точно они нашли стачку менее романтичной, чем ожидали. Перед участками нефтепромышленников, особенно перед теми, которые принадлежали крупным компаниям, расхаживали взад и вперед мрачные люди в плащах и шляпах и бросали на вас подозрительные взгляды. У некоторых из них были ружья за плечами, как у военных часовых. Банни поехал на участок отца. И там было то же самое, и это больно ранило его сердце. Пред ним было олицетворение всего того, что было ему так неприятно в промышленном мире и что он мечтал изгнать с участка, принадлежащего Россу-младшему. Но истина была в том, что взгляды младшего временно потерпели поражение, а взгляды старшего восторжествовали и клали свой отпечаток на события.
Сидя в конторе на своем участке, Банни осыпал отца вопросами относительно стражников. Неужели действительно нужно было охранять себя от собственных рабочих?
– Ну конечно нужно, сынок, – протестовал отец. – То, что ты говоришь, несерьезно. Как можно оставить собственность в три миллиона долларов без всякой защиты?
– Где мы наняли этих стражников, отец?
– Мы их не нанимали; это федерация прислала их сюда.
– Но разве мы не могли поставить свою собственную охрану?
– Я не знаю никаких людей для этой цели и не знаю, где их найти. Мне тоже пришлось бы обратиться к какому-нибудь агентству, как это и сделала федерация.
– А разве нельзя было воспользоваться нашими собственными рабочими, которых мы знаем?
– Превратить стачечников в охрану? Ты сам должен понимать, что этого нельзя делать, сынок.
– Почему нельзя?
– Прежде всего уже по одному тому, что мы застрахованы в страховых обществах. Воображаю, как быстро они подняли бы сумму, которую я должен платить за страховку! А затем, предположим, меня подожгли бы – и я был бы разорен, ты не понимаешь этого?
Да, Банни понял. По-видимому, весь мир был одной хорошо выработанной системой, находящейся в противоречии со справедливостью и добротой и повсюду сеющей жестокость и страдание. И он и отец были частью этой системы и должны способствовать ее сохранению против своего желания.
– Мы платим что-нибудь за эту охрану, отец?
– Мы вносим свою долю, без сомнения.
– Что же получается в таком случае: мы даем деньги Фреду Науману для борьбы со стачкой даже и в том случае, если бы мы и не хотели с ней бороться?
На это отец заметил, что дьявольски неприятно видеть, как работа на всех скважинах сразу приостановилась. Он стал просматривать бумаги на своем столе, и Банни сидел некоторое время молча, стараясь проникнуть в мысли отца. Это были элементарные мысли, не требующие никакой особой тонкости, чтобы быть понятыми. Здесь, на участке, было одиннадцать производительных скважин, которые в последний четверг утром дали, в общем, тридцать семь тысяч баррелей нефти. Это значит, по теперешним низким ценам, валовой доход до двух миллионов долларов в месяц. Ум отца был полон соображениями о том, что он мог бы сделать с этими деньгами, а теперь он должен был разрешить трудную задачу: как обойтись без этих денег? Лицо его было серо, изборождено морщинами от забот, и в сердце Банни была жалость к нему. Он, Банни, желал победы рабочих. Но захотел ли бы он этой победы ценою новых забот и новой тяжести на плечах отца?
V
Пол ушел вместе со стачечниками, так сообщили Банни. Отец предложил ему остаться, потому что на участке были строительные работы и плотники не объявляли стачки. Но Пол думал иначе и решил, что его обязанность быть вместе с нефтяными рабочими; среди них мало образованных людей – ведь на них лежала все время тяжесть двенадцатичасового рабочего дня; мистер Росс должен был согласиться на уход Пола, окончательный или временный, как он сочтет лучше. Отец сказал, что он не питает никакой вражды к нему и Пол может вернуться, когда стачка окончится.
Банни отправился на ранчо Раскома, чтобы повидаться с Руфью и расспросить ее обо всем. «Старший десятник по садовым работам» тоже присоединился к стачке вместе со старшим мастером-плотником, но она осталась в бунгало и ухаживала по-прежнему за мистером Россом, когда он оставался в своем домике. Руфь сказала, что Пол больше не живет здесь. Он спал на соломе в главной квартире союза, где он работал по двадцать часов в день. Мели осталась со своей сестрой, и они все свое время посвящали теперь печению хлеба, а старый мистер Уоткинс на такой же лошади, запряженной в такую же старую тележку, отвозил хлеб в Парадиз и продавал стачечникам. Они закрыли лавочку на своем участке, потому что там никого не было, кроме охранников, а они не хотели ни в каком случае кормить их, даже если бы те умирали с голоду. Так говорила Мели, которая болтала, как заводной ящик, а Руфь посматривала на Банни с некоторым смущением, полагая, что в его присутствии не нужно было этого говорить. Но Банни сказал, что он сам против этой охраны, что ему больно смотреть на нее в этих местах, которые он считал своими. Мели прибавила, что стражник, охраняющий их участок, неплохой малый, он был раньше лесником и пожарным, но все другие – ужасные люди, и отец запретил девочкам ходить вечером на дорогу. Охранники всегда пьяны и всегда ругаются.
В кухне стоял соблазнительный запах имбирного печенья, а Банни еще не завтракал. Девушки накрыли маленький стол, и все втроем уселись за завтрак. Было блюдо яиц с картофелем, хлеб и масло, козье молоко, имбирное печенье и клубника с собственных грядок; все, что посадил здесь Пол, было окружено заботливым уходом Руфи, она не могла выносить страданий живого, даже если это были растения.
Руфь теперь была уже взрослой девицей, почти восемнадцати лет, такого же возраста, как и Банни, но она чувствовала себя немного старше, как это обыкновенно бывает у девушек. Ее прекрасные волосы лежали узлом на затылке, и вы больше уже не видели ее босых ног. У нее был очень привлекательный вид, когда она работала в кухне, потому что щеки ее становились розовыми. Она ловко справлялась с домашней работой и приказывала вам сидеть спокойно и не мешать ей, стараясь помочь. У нее были блестящие голубые глаза, как и у всей семьи Уоткинс, но взгляд ее был особенно чист и спокоен; он, казалось, проникал вам в самую душу и делал невозможным грубость или ложь.
У Банни как раз в это время началась его первая серьезная любовь, о которой мы скоро расскажем. Эвника Хойт была богатой девушкой и сложной натурой. Знакомство с ней было иногда удовольствием, иногда мучением. Но Руфь была бедная и простая девушка; ее присутствие действовало успокоительно, как субботнее утро. Главной основой жизни Руфи было убеждение, что ее брат Пол необыкновенно хороший и выдающийся человек. Теперь Пол отдавал весь свой рабочий день на помощь стачечникам, а Руфь приготовляла хлеб для них; пока у них были деньги, она его продавала, а когда деньги истощились – отдавала даром.
Мели с восторгом пекла хлеб для рабочих, но у нее были и другие интересы. Появление нефти на участке Уоткинса внесло большие перемены в жизнь Мели. Она уже не была больше пастухом козьих стад, развилась, расцвела, приобрела уменье бойко разговаривать и яркую ленту в волосы и ожерелье из желтых бус. Мели накануне вечера была в городе, там было очень интересно. Эли стал известным проповедником; у него собственная церковь, и он отправляет в ней службы каждый вечер во славу Божию. Много стачечников посещают церковь, и на них изливается милосердие Божие. Во время богослужения, между молитвами, Мели собрала много новостей о стачке. Было столкновение на главной улице, потому что пьяный стражник грубо обошелся с Мейми Парсонс, и Пол был в числе делегатов, которые отправились к шерифу и потребовали, чтобы у стражи были отобраны или револьверы, или водка. Завтра Мели снова отправится в церковь; там будут три службы в течение дня; говорили, что в понедельник нефтепромышленники привезут сюда штрейкбрехеров и начнутся работы на участке «Эксцельсиор-Пет», а стачечники приготовляются остановить работы. Это будет страшно.
Банни отправился в город и бродил там, желая встретить кого-нибудь из рабочих, но, к несчастью, никто ему не попался. Он не мог увидеть Пола, потому что Пол был завален работой в главной квартире стачечников, а Банни не мог туда пойти, потому что это было не совсем удобно: кто-нибудь мог подумать, что он хочет шпионить. Банни уже не был юным нефтяным принцем, которому все удивлялись и которого баловали. Он был теперь врагом и читал вражду во взглядах рабочих даже там, где, может быть, ее и не было. Он был в положении солдата армии, который чувствует, что дело армии несправедливо, и не желает бороться за него. Но как это тяжело – желать собственного поражения!
В воскресенье утром солнце ярко блестело, и никогда еще Банни не видел такой толпы в Парадизе. Эли совершил богослужение перед своей новой дарохранительницей и сказал стачечникам, что если они будут хранить веру в Святой Дух, им нечего будет заботиться о своей заработной плате. Ведь было же чудо с хлебом и рыбами, и разве их небесный отец не может насытить их, если они будут верить в него? Некоторые поверили этому и сказали «аминь», другие засмеялись и отправились на площадку перед зданием школы, где союз созвал митинг для тех, кто верил, что заработная плата необходима. Банни отправился туда и услыхал Пола, который выступил на митинге со своей первой речью. Это было большое событие для Банни, да и для всего города, в сущности. Весьма картинное создалось положение, вы должны согласиться с этим. Два молодых Уоткинса, две местные соперничающие знаменитости, произносящие в одно и то же время речи и проповедующие несколько разные учения.
Нужно сказать в пользу Эли, что он не выступал против стачки и, вероятно, никогда не мог ясно понять, каким образом его доктрина оказывала поддержку федерации. Его сестры пекли хлеб для стачечников, тяжело работая своими «физическими» руками, вымешивая «физическое» тесто, а он, Эли, в это время провозглашал, что он мог бы создать чудесный «духовный» хлеб, полные корзины его, силою своей молитвы. Почему же он не сделает «физического» хлеба, смеялись скептики, и Эли отвечал: «Потому что у них мало веры». Ему говорили, что он должен подать пример и начать, и если только он создаст один маленький хлебец по библейскому методу, то это обратит в его веру миллионы, и все организованное рабочее движение присоединилось бы к церкви «третьего откровения».
У Пола был глубокий сильный голос и медленная убедительная дикция; он был хорошим оратором по той простой причине, что не знал никаких ухищрений, а всецело погружался в то, что он хотел сказать. Ожидалось неизбежное начало работ на нефтяных участках, и Пол советовался с юристами и теперь излагал стачечникам самым подробным образом, что они имели право сделать и от чего они должны воздержаться. Они могли защищать свои законные права, но не должны ослаблять своей позиции, позволяя себе хотя бы малейшее нарушение закона, так как этим они дали бы возможность своим врагам изобразить их как виновную сторону. Все их будущее поставлено теперь на карту, так же как и будущее их жен и детей. Если им удастся добиться трех рабочих смен в день, то у них будет досуг для образования, для размышлений, для улучшения их собственного положения, и они получат возможность дольше оставлять в школе своих детей. Это должно быть настоящей целью их стачки, и если демократия не понимает этого, то, значит, она ничего не желает понимать и разговоры о патриотизме – одно лицемерие. Речь Пола была покрыта аплодисментами, и Банни с трудом удержался от аплодисментов и ушел, испытывая грусть в сердце, разрываемый жизненными противоречиями.
На обратном пути в Бич-Сити у него было много времени для размышлений. Только в полночь он добрался до своей школы, и всю дорогу он слышал голос Пола, покрывающий шум машин, объявляющий войну всему тому, во что Банни, как ему казалось, верил.
VI
По возвращении в школу Банни черпал известия о стачке из газет, и они не приносили ему большого успокоения. Газеты уверяли, что стачка была преступлением против страны во время этого кризиса, и газеты наказывали стачечников не только тем, что изобличали их в длинных передовицах, но, кроме того, еще печатали подробные отчеты о дурном поведении стачечников. Во вторник утром вы могли прочитать, что когда несколько грузовиков привезли на нефтяные участки рабочих – телеграммы не говорили, что это штрейкбрехеры, – то толпа встретила их у входа на нефтяные промыслы компании «Эксцельсиор» и начала осыпать их бранью, и даже несколько камней полетело в них. Представители федерации в своем отчете называли это поведение толпы бунтом, и этот отчет был помещен полностью.
На следующий день была очередь нефтяной компании «Виктор», которая отправила на грузовиках рабочих в Роузвилль, а оттуда на автомобилях в Парадиз в сопровождении вооруженных стражников для защиты этих штрейкбрехеров. Здесь тоже происходили неприятные сцены. Были столкновения между охраной и стачечниками и в других местах. Незадолго перед этим несколько стачечников были ранены, а двое из охраны жестоко избиты.
Федерация обратилась с воззванием к губернатору, прося прислать милицию для защиты их прав, которым грозит опасность от преступников, не желающих соблюдать законы, презирающих постановления штата Калифорнии и организующих разгром страны накануне войны.
Девять человек из десяти читали эти сообщения в газетах и верили им. Все, кого знал и с кем встречался Банни, верили этому и считали Банни странным чудаком, потому что он колебался и сомневался. Тетка Эмма, например, вполне твердо знала, что стачечники родились преступниками и вместе с тем германскими агентами, или, по крайней мере, они были в союзе с германскими агентами, ну а это не все ли равно? Нарядные леди в клубах получали сведения прямо из главных квартир, потому что многие из них были женами влиятельных промышленников. Мужья сообщали эти известия своим женам, а жены передавали тетке Эмме, которая дрожала теперь за финансовое положение своего зятя.
А Берти была еще хуже – настоящая принцесса всех тех глупых маленьких снобов, которые ее окружали.
Берти решилась посетить один из нефтяных участков своего отца; там она заметила расу низших существ, созданий, выпачканных грязью, которые стащили свои кепки и смотрели на нее с тупым страхом, но под их низкими лбами она заметила признаки понимания и человеческого ума, и Берти почувствовала себя неприятно.
Затем она посетила Парадиз и провела вечер в домике, где останавливался отец. Она встретилась с Полом и Руфью, которые ожидали ее. Она желала оказать им покровительство, и те почувствовали это и замкнулись в холодном молчании. Берти должна была признать, однако, что они были очень приличными рабочими людьми, но она не могла понять, почему ее брат поддерживает с ними близкую дружбу. Она считала их низшими существами. «Боже мой, – возмущался Банни, – да кто мы такие?» И это, без сомнения, было отвратительно с его стороны напоминать сестре, что их отец был погонщиком мулов и каменщиком, в сущности, не так давно; почему же лучше быть погонщиком мулов, чем плотником? Берти с достоинством говорила, что ее отец поднялся снизу, потому что в нем самом было внутреннее превосходство; она знает, что в нем «хорошая кровь». Она знает это, хотя и не может доказать. Банни ответил, что у Пола и Руфи тоже «хорошая кровь» и что они, разумеется, тоже стоят на пути к тому, чтобы подняться наверх.
Это был тот вопрос, о котором они не переставая спорили. Берти уверяла, что Пол относится к Банни свысока и покровительственно и что только по своей доброте он этого не замечает. Пол позволяет себе обращаться к Банни, называя его «сынок», как делает отец. Разве это прилично? Берти называла друга своего брата «твой приятель Пол», и Берти сказала: «Твой приятель Пол ушел и изменил нашему отцу, он как раз сделал то, о чем я тебе уже давно говорила, – не нужно доверять таким людям». И когда Берти замечала, что Банни все-таки продолжает симпатизировать Полу и даже защищает рабочих, она называла его тупицей и неблагодарным. Их отец рисковал жизнью, выходя к этим бунтарям, не желающим знать закона; этого не делал ни один предприниматель. Все они оставались в своих управлениях в Энджел-Сити и поручали бороться со стачкой своим агентам. Но отец, разумеется, под влиянием Банни, брал все на себя, и если с ним что-нибудь случится, то Банни должен будет нести за это ответственность всю свою жизнь.
Отец вернулся домой через несколько дней, и Берти после приезда стала негодовать еще сильнее, потому что отец просил всех членов семьи сократить теперь свои расходы, пока не кончится стачка; ему приходится переживать очень тяжелое время. Берти саркастически заметила, что Банни мог бы теперь продать свой автомобиль, чтобы помочь отцу в его затруднениях. Отец рассказал, как на его участке произошел мелкий инцидент: один из стачечников ночью наткнулся на охранника, и произошла драка. Кто в этом виноват, трудно установить, но начальник охраны опасается, что теперь эти столкновения будут постоянно происходить, если отец не выселит стачечников из казарм на своем участке. В конце концов они пришли к компромиссному соглашению – отделить барак с рабочими от остальной части участка колючей проволокой.
Таким образом, была построена изгородь из колючей проволоки, высотой в восемь футов, и Берти иронически заметила, что это теперь создаст еще другое место, где Банни и «его Руфь» могут выращивать розы.
Отец остановил Берти, заметив, что рабочие – не преступники. Большинство из них добрые парни и хорошие американцы, и, конечно, немцы тут ни при чем. Волнения были, но их вызвали агитаторы. Но все это не переубедило Берти, потому что «старый любимец Банни» Пол был, в сущности, всегда самым худшим из этих агитаторов, и Берти думала, что отец не должен теперь спать в своей одинокой хижине на промыслах, и пусть Уоткинсы не готовят для него обед; она слышала страшные рассказы о некоторых рабочих ресторанах, где во время стачки некоторым подсыпали яд в суп. Когда отец и Банни расхохотались в ответ, она сказала, что, разумеется, она не думает, будто Пол или Руфь способны на такой поступок, но у них есть помощники, которые готовят и для стачечников и для отца в одно и то же время. И вообще, отец должен быть подальше от них, потому что они покинули его во время тяжелого кризиса.
Банни заявил по этому поводу, что Руфь всегда была верной и сердечной девушкой, и на это его сестра сказала небрежно: о да, без сомнения, она знает о преклонении Банни перед этой чудесной мисс Руфью. Как только она приехала на нефтяной участок, она услышала, что он влюблен в Руфь. Или это, может быть, Мели, или как там зовут другую?
Банни вскочил и вышел из комнаты. Банни нисколько не был влюблен ни в Руфь, ни в Мели, но ему было ненавистно презрение сестры к рабочим и ее откровенная классовая ненависть. А в то же время он вспоминал, что в своем собственном кругу Берти была добра, великодушна, а иногда нежна и сердечна; она была верна своим друзьям, часто поддерживала их в затруднениях. Вы понимаете, для Берти были близки эти люди, она их знала, они все были богаты, и она их считала равными себе и охотно входила в их жизнь. Но нефтяных рабочих Берти не знала; они для нее были низшими существами, созданными для добывания денег на ее удовольствия, обязанными ей подчиняться, работать на нее, потому что им платили.
Но что такое была Берти? И почему нефтяные рабочие должны были заботиться о ней? Она была красивой и блестящей молодой особой, которая знала, как истратить большую сумму денег во время ужина в элегантном отеле в компании других молодых особ, обладающих такими же способностями. Она состязалась в этом с ними и говорила только о том, что они сказали, что они сделали и что они приобрели. Берти редко утруждала себя каким-нибудь занятием, хотя ложилась спать очень часто на заре и редко вставала до ленча, разве только тогда, когда у нее были утренние визиты. Для чего иметь деньги, если у вас не будет уменья тратить их? Это было миросозерцание, которое Берти хотела привить и своему младшему брату. И тетка Эмма вторила ей. А теперь явилась Эвника Хойт, которая остановила свой выбор на Банни, и это было самое могущественное влияние из всех. «Пользуйся молодостью! – кричал каждый. – Для чего нам возлагать на свои плечи тяжесть всего мира? И главное, не беритесь за то, чего вы не можете переделать, и не ломайте себе голову над всевозможными жизненными противоречиями…»
VII
Подводные германские лодки среди многих других потопили один американский пароход. И Америка решила принять участие в войне. Конгресс был созван, и вся страна приготовлялась к военным действиям. В местных газетах целые страницы наполнялись телеграммами из Вашингтона, Нью-Йорка и из европейских столиц. И потому неудивительно, что известия о стачке в Парадизе терялись среди этих важных телеграмм. Изредка вы могли увидеть несколько строчек, где говорилось о стачке, погребенной где-то там, на последней странице. Три стачечника были арестованы по обвинению в нанесении побоев штрейкбрехеру темной ночью. Предприниматели заявили после этого, что стачечники пытались поджечь постройки на участках и что германские агенты работают вместе с агитаторами среди рабочих. Действительно, у рабочих только и была эта забота, если мы вспомним, что три тысячи человек с женами и детьми вели отчаянную борьбу с голодом!
Отец, разумеется, получал ежедневные отчеты о том, что происходило, и таким образом у Банни тоже были сведения. Понемногу предприниматели набрали рабочих, платя им повышенную плату и привозя их на участки из разных концов штата. Среди них было мало опытных, квалифицированных рабочих, и потому во время работ происходило много несчастных случаев. Тем не менее значительное число скважин снова разрабатывалось. Было два-три случая, когда приступали и к новому бурению. Но на участке Россов все бездействовало. И Банни не мог не заметить, что отца все более раздражало такое положение. Ежедневно он терял целое состояние. И в то же время портились его отношения с товарищами-предпринимателями, которые думали, что он или потерял разум, или изменил их общему делу.
Разумеется, «Великая пятерка» была очень рада видеть, как один из «независимых» сам перерезает себе горло. Но они разыгрывали негодование, распространяли разные слухи и вели пропаганду против своего соперника, преувеличивая то беспокойство, которое он вызывал своим поведением.
Банни видел все это; в него тоже проникал яд сплетен, которые приносили домой тетя Эмма из клубов и Берти с танцевальных вечеров и обедов, но затем он думал о рабочих, жалостно цеплявшихся за надежду на лучшую жизнь, и его сердце разрывалось пополам. Только одно могло оправдать положение, занятое отцом: это – победа рабочих в их борьбе; они должны победить, должны победить! Банни испытывал теперь то же, что чувствовал иногда, когда сидел и наблюдал за футбольной игрой и кричал до хрипоты, стараясь ободрить свою команду. У него было страстное желание прыгнуть на арену и помочь в критическую минуту, но, увы, правила игры запрещали такое вмешательство.
На участке Росса произошли новые столкновения рабочих с охраной, и отец отправился туда, а вместе с ним и Банни, в конце недели. Теперь была весна, холмы зазеленели, фруктовые деревья цвели. Как красиво, как чудесно красиво! Но человеческие существа были жалки и несчастны; жестоко страдали многие миллионы из них, и почему они не могут научиться быть счастливыми в этом мире? Весна цвела во всей стране, а повсюду шли приготовления к войне. Формировались огромные армии: готовились убивать людей другой страны. Это был путь к счастью. Все говорили об этом, а Банни в глубине тайного уголка своей души не переставал мечтать о таком мире, где люди не калечили бы и не убивали бы друг друга и не разрушали бы не только счастья других, но и своего собственного. Отец и Банни приехали в Парадиз, и странно было видеть там праздных людей, разгуливающих по улицам, и вооруженную охрану около всех нефтяных участков. Иногда какой-нибудь оратор произносил речь на свободном местечке, и толпа слушала его. Это было счастливое время для всех желающих поучать своих близких чему-нибудь: путешествующие евангелисты, и распространители патентованных медицинских средств, и социалистические ораторы – все находили себе слушателей.
У отца было свидание с комитетом рабочих. По их словам, положение стало невозможным: охрана намеренно вызывала столкновения с рабочими, стражники были почти всегда пьяны и сами не знали, что делали. Поэтому союз расставил еще несколько палаток и решил перевести сюда рабочих из казарм. Те рабочие, у которых есть семьи и которые живут в отдельных домиках, постараются остаться на прежних местах, если мистер Росс позволит. Для семейных не было места в палатках, а рабочие не решаются оставлять женщин и детей одних по соседству с охраной. Отец переговорил и с начальником охраны. Тот согласился, что, конечно, стражники пьют, да и как можно от них требовать, чтобы они остались в этой Богом забытой дыре без выпивки. Отец не мог не признать, что это правда; все люди были таковы, и если у вас есть собственность, которую нужно защищать в таких критических обстоятельствах, то вы должны брать то, что можете получить. Банни не был удовлетворен таким аргументом, но ведь Банни был идеалист, а такие люди редко бывают удовлетворены в этом жестоком мире.
Банни отправился к Руфи и Мели – место, где можно получить самые последние известия. У девушек было очень много работы. Они пекли хлеб, но языки их не были заняты, и новости так и посыпались из ротика Мели. Дик Нельсон находится в больнице с простреленной челюстью, – это красивый парень, Банни помнил его, он работал у скважины номер одиннадцать, – он сбил с ног ударом кулака одного стражника за то, что тот позволил себе грязные сплетни о его сестре. Тогда два других стражника выстрелили в него. А Боб Мерфи попал в тюрьму: его арестовали в тот день, когда были привезены штрейкбрехеры на участок синдиката «Виктор». И так далее, имя за именем, все те, кого Банни знал. Глаза Мели были полны ужаса, но все же вы могли увидеть в них какое-то особое возбуждение; она была так молода, и никогда еще за всю жизнь не было у нее стольких волнующих событий. Если бы дьявол с когтями, рогами, вилами и с серным смрадом появился вдруг во время проповеди в храме «третьего откровения», Мели была бы в восторге от этого необыкновенного события, и такого же рода чувство испытывала она, видя появление этой новой толпы пьяных разбойников, вдруг выброшенных из подонков города в ее родную мирную и благочестивую деревню в ярком весеннем уборе.
Банни спросил о Поле и узнал, что он назначен в стачечный комитет и редактирует маленькую газету, издаваемую союзом. Ведь это чудесно, а как Банни смотрит на это? Они показали ему один оттиск, два листа, отпечатанные на мимеографе с обеих сторон, ради экономии. На первом листе в верхнем углу было изображение маленькой нефтяной вышки рядом с названием «Защитник труда». Газетка была наполнена известиями о стачке, затем шли увещевания рабочих, обращения к губернатору штата с протестом против бесчинств стражников и ответ шерифа, отказавшегося отобрать у стражников виски. Были в газетке и стихи «Поднимайся, рабочий», написанные женой кровельщика, миссис Уинни Мартин. Пол только что возвратился из поездки по некоторым другим нефтяным участкам, где он убеждал рабочих присоединиться к стачке. На нефтяных промыслах «Центер» его пытались арестовать, но ему удалось ускользнуть и уйти дальней дорогой.
Америка вступила теперь в войну, и все были возбуждены этим. В школе распевали патриотические песни и организовывали военные отряды. По сравнению с этой войной нефтяная война была так ничтожна, что никто более не интересовался ею, но она близко касалась Банни и потому была для него очень большой войной. Эта война открыла ему многое; он видел лицом к лицу мужчин и женщин, которых он хорошо знал и которые рассказывали заведомую ложь о рабочих; он вспомнил теперь все россказни, которые он читал в газетах, и возненавидел себя, потому что жил на деньги, получавшиеся таким путем. Его отец платил свою долю в Федерацию нефтепромышленников и таким образом оплачивал жалованье этих негодяев-стражников, платил за их ружья и за амуницию и за бутылки виски, без которых они не хотели оставаться.
Что же все это значило? Что таилось за всем этим? Только одно: небольшая жадная группа предпринимателей не хотела платить своим рабочим плату, достаточную для жизни, и принуждала их работать двенадцать часов в день. Предприниматели прислали сюда людей, вооруженных револьверами и ружьями; с их помощью удалили рабочих с промыслов, единственного источника их существования, и принуждали их голодом вернуться к работам на прежних условиях. Такова была история, весьма простая. И здесь, в маленькой кухне Руфи, вы видите весь этот процесс изнутри. Девушки принуждены были уменьшить цену на хлеб, который они продавали, потому что многие уже не могли покупать по прежней цене. Нефтяные рабочие никогда не могли сделать больших сбережений, потому что им приходилось перебираться с места на место и тратить деньги на перевоз своих семей или посылать им деньги. А теперь их сбережения уже были исчерпаны, а помощь из других нефтяных участков приходила скудно, и Пол, у которого были сбережения для учебы – ведь он хотел сделаться ученым, – отдал их на помощь голодающим семьям, а Руфь и Мели отдавали им все свое время, и даже старая миссис Уоткинс помогала, когда могла.
Банни обратился к своему отцу со всеми этими тоскливыми вопросами. Что же будут делать рабочие, когда у них больше не будет хлеба для того, чтобы поддерживать свою жизнь? Отец ответил, что они должны будут вернуться на работу.
– И прекратить стачку, отец?
– Да, – сказал отец, – если им не удастся победить, они должны будут прекратить ее; таков закон стачек, как и всего другого. Они должны сдаться и выжидать того времени, когда их союз будет сильнее.
– Но, отец, как они могут сделать его сильнее, если предприниматели бойкотируют рабочих, вступивших в союз? Ведь ты же знаешь, как удаляют из предприятий всех членов союза! Даже теперь, если они сдадутся, большинство компаний не захочет принять обратно деятельных членов союза!
И отец сказал, что он это знает, но что рабочие должны будут постараться перенести последствия поражения; другого способа нет. Конечно, он не может поддерживать стачку, оставляя свои нефтяные участки и дальше без эксплуатации. Рабочие должны понять, что он не сможет вынести конкуренции, и они не вправе ожидать этого от него. Они должны или прекратить работу на других участках, или же увидеть, что нефтяные скважины будут открыты и на участке Россов.
И у Банни снова что-то засосало внутри. Неужели и на его участке появятся штрейкбрехеры?
VIII
Действительно, было только одно место, где Банни чувствовал себя счастливым, – это бунгало. Он приехал сюда провести свой субботний вечер и помогал Руфи и Мели – единственный род помощи стачке, который ему был доступен. Часть вечера они говорили о страданиях тех, кого он знал, а другую часть – веселились и шутили, как и все молодые люди. Но все время они непрерывно работали, как пекари, превращая муку, принадлежавшую союзу, в различного рода съестные вещи. Во время ужина явился Уоткинс со своей тележкой. Это был уже второй его рейс. Они нагрузили тележку, и Мели отправилась вместе с ним по главным квартирам стачечников, а Банни остался вместе с Руфью и помог ей все вычистить и прибрать. Он старался объяснить ей поведение своего отца и почему он, Банни, не мог оказать настоящей помощи стачке.
В воскресенье он отправился на митинг и слышал вторую речь Пола, у которого всегда был хмурый вид; теперь, после нескольких недель плохого питания и плохого сна, он имел вид совсем мрачный и больной. В его голосе звучало страстное негодование. Он рассказывал о своей поездке по другим нефтяным участкам и о том, как везде натыкался на обычную несправедливость: городские власти, как и власти округа и штата, были простыми пешками в руках предпринимателей и делали все, чтобы унизить рабочих и разрушить их организацию. В этом белом пламени страдания дух Пола закалился как сталь, и это передалось толпе рабочих, и они принесли новую клятву солидарности; Банни почувствовал, как поднимает дух человека воодушевление толпы, и пожалел, что он отдален от них, и отошел в сторону, подобно тому библейскому юноше, у которого было слишком большое богатство.
Пол увидел его в толпе и после митинга отыскал.
– Я хочу поговорить с тобой, – сказал он, когда они отошли в сторону. У него не было времени слишком распространяться, и он прямо подошел к делу. – Знаешь, я хотел бы, чтобы ты оставил мою сестру в покое.
– Оставил твою сестру в покое? – воскликнул Банни и, остановившись, с изумлением посмотрел на Пола. – Не понимаю, что это значит?
– Мели сказала мне, что ты бываешь там, у них, и что вчера ты провел с Руфью весь вечер.
– Но, Пол… почему же я не могу оставаться с ней?
– Мы должны сами заботиться о себе. Руфь не может ждать защиты от отца, и я хочу, чтобы ты понял меня. Я не потерплю, чтобы богатый молодой человек увивался около моей сестры.
– Но, Пол! – Голос Банни был полон страдания. – Пол, ты страшно заблуждаешься!
– Я не хочу, чтобы ты оставался в неведении относительно одной вещи. Если кто-нибудь поступит дурно с моей сестрой, я убью его. Это так же верно, как то, что мы стоим с тобой на земле.
– Но, Пол, я никогда ничего и не думал в таком роде, и, послушай, я должен сказать тебе, я очень влюблен – влюблен в одну девушку в школе. О, Пол, я страшно люблю ее, и я ни о ком не могу думать…
Яркая краска покрыла лицо Банни, когда он сделал это признание, и было невозможно не поверить его искренности. Голос Пола сделался добрее.
– Но, послушай, ведь ты теперь не ребенок больше, и Руфь тоже, – сказал Пол. – Я, конечно, верю тебе. Естественно, что ты влюбился в девушку твоего класса, но ведь с Руфью может случиться другое; она может заинтересоваться тобою, и поэтому ты должен держаться в стороне от нее.
Банни не знал, что сказать, – все это было для него неожиданно.
– Я хотел знать подробности о стачке, – объяснял он, – а поговорить с тобой мне не удавалось. Ты не можешь вообразить себе, как тяжело мне, но я не знаю, что мне делать. – Он спешил высказать все свои муки в немногих словах. Он разрывался надвое – между преданностью своему отцу и своими симпатиями к рабочим. Он терзался, но что он мог сделать?
Когда Пол стал отвечать, его голос снова сделался суров.
– Твой отец помогает содержать этих негодяев на участке, я это знаю.
– Он платит свою долю в федерацию, ты, вероятно, об этом говоришь, но ведь это было одним из условий договора, когда он присоединился к федерации.
– Ни один договор не обязателен, если он требует нарушения закона. А разве ты не знаешь, что эти стражники раз сто в день нарушают всякие законы?
– Я знаю, Пол, но отец связан с другими предпринимателями, ты же понимаешь и не веришь этому, но он действительно испытывает серьезные финансовые затруднения, потому что его нефтяные скважины стоят закрытыми, а это он делает исключительно для своих рабочих.
– Я знаю это, и мы все это очень ценим. Но теперь он сказал, что он тоже сдается и начинает работать, как и все. Они применяли всякие меры к нам, они вели борьбу нечестными приемами, и твой отец это знает и все же идет вместе с ними.
Наступило молчание. Затем Пол с горечью продолжал:
– Я знаю, конечно, его деньгам грозит опасность, и он не хочет рисковать ими, и ты будешь делать то, что он тебе скажет.
– Но, Пол, я не могу противоречить отцу. Ты же не мог ожидать этого.
– Когда мой отец пытался подчинить меня своей воле и заставить меня думать так, как он хотел, я противился ему, ты знаешь это. И ты сам меня поддерживал и ободрял; тогда ты считал это справедливым!
– Но, Пол, если бы я стал в этом вопросе противоречить отцу, ведь я разбил бы его сердце.
– Но, может быть, и я разбил сердце моего отца, я не знаю, и ты не знаешь этого, и не в этом дело. Дело в том, что твой отец поступает несправедливо, и ты это знаешь. Он помогает этим разбойникам угнетать нас, отнимать у нас наши гражданские права и даже наши человеческие права, ты не можешь отрицать этого, и ты должен исполнить свой долг, который налагает на тебя правда.
Наступило молчание, во время которого Банни старался привыкнуть к страшной мысли пойти против отца так же, как Пол пошел против старого Уоткинса. Это казалось таким справедливым в одном случае и совершенно невозможным – в другом.
Пол прервал молчание:
– Я знаю почему, сынок. Ты не можешь этого сделать. У тебя нет для этого силы. Ты слишком мягок. – Он подождал, пока эти жестокие слова вошли в сознание Банни. – Да, это верное слово, ты слишком слаб и мягок. Ты всегда получал все, что ты хотел, тебе всегда подносили все на серебряном подносе, и это сделало тебя бессильным. У тебя доброе сердце, и ты знаешь, что справедливо и что нет, но ты не способен к действию, ты слишком боишься причинить кому-нибудь боль.
И этим окончился их разговор. Полу нечего было больше сказать, а Банни нечего было ответить. У него к глазам подступили слезы, это тоже было слабостью, не правда ли? Он повернул голову в сторону, чтобы Пол не заметил слез.
– Ну хорошо, – сказал Пол. – У меня куча работы, и я должен бежать. Разумеется, все скоро кончится, и твой отец снова начнет получать деньги, и, я надеюсь, ты опять будешь счастлив, хотя, по правде сказать, я сомневаюсь в этом. Ну, прощай.
– Прощай, – сказал Банни тихо, а Пол повернулся на каблуках и быстро пошел вперед. Банни медленно зашагал: в душе его бушевала буря. Он был возмущен, что Пол не хотел понять его и был жесток к нему, но в то же время другой голос внутри его настойчиво повторял: «Он прав, ты бесхарактерен и слаб».
Вот эта черта Банни – вы понимаете – и приводила в такое неистовство его сестру Берти. Она негодовала, что он подчиняется Полу, позволяет ему бранить себя и кротко переносит это. Он совершенно забывал о собственном достоинстве, о том достоинстве, которое создавали ему отцовские миллионы.
IX
Банни возвратился в школу, а нефтяные рабочие еще туже затянули свои пояса и положили, как говорится, зубы на полку.
Но в это время Америка уже вступила в войну, и конгресс принял ряд новых законопроектов: один – о большом «займе свободы» для покрытия военных расходов, а другой – о регистрации всех мужчин призывного возраста и о составлении огромной армии, а затем стали приходить смутные слухи о перемирии с рабочими. Сперва вошли в сношения с железнодорожными рабочими: многие из них были в стачке, требуя увеличения платы соответственно вздорожанию жизни и улучшения условий труда. Железные дороги абсолютно необходимы во время войны, и конгресс поэтому уполномочил правительство вмешаться в эти споры и выработать условия соглашения с союзами и проследить, чтобы решение для каждой стороны было справедливо.
Если такие шаги были сделаны по отношению к железнодорожным рабочим, то они, разумеется, должны были быть сделаны и по отношению к другим: нефтяные рабочие добились теперь тех прав, которые федерация так настойчиво хотела отнять у них. Рабочая печать была полна сообщениями о новом повороте в политике, и рабочие в Парадизе получили телеграммы из главной квартиры рабочего движения в Вашингтоне с приказанием стоять крепко и не уступать.
И произошло нечто похожее на ту решительную сцену в известной мелодраме, которую вы, конечно, видели в Бауэри[8] в ваши школьные годы, когда героиня, привязанная к бревну на лесопилке, уже отнесена на то место, где постепенно спускающаяся пила машины должна распилить ее пополам, и когда вдруг к воротам бешеным карьером подъезжает герой, соскакивает с седла, выбивает ворота, поворачивает рычаг и останавливает машину в самый роковой момент. Или если вы хотите более высокого стиля, то это было похоже на древнегреческую трагедию, в которой, после того как судьбы всех действующих лиц оказались завязанными в безнадежный узел, вдруг является «бог из машины» и останавливает все и разрешает все неразрешимые сложности, и добродетель торжествует, а порок оказывается униженным. Вы верите этому, потому что это происходит в классической греческой трагедии. Но вам трудно поверить, чтобы стая торгашей Калифорнии и все силы их промышленной системы со всеми миллионами их банков, с их политической машиной, с их штрейкбрехерскими агентствами, их шпионами и стражниками, с их штабами милиции, вооруженной пулеметами, с их бронированными танками на заднем плане, – чтобы все это страшное могущество почувствовало вдруг, что его рука схвачена еще более сильной рукой и отведена от горла его жертвы. Другой бог спустился из машины, тощий старый бог янки, с белой козлиной бородой, в полосатом фраке в красную и белую полоску, усеянном сверху синими звездами. Это был собственной персоной дядя Сэм, он протянул свою могучую руку и заявил, что нефтяные рабочие были, несомненно, человеческими существами и американскими гражданами и их права, как человеческие, так и гражданские, должны быть защищены.
Из Вашингтона пришло известие, сообщавшее, что нефтяные рабочие должны получить увеличение заработной платы и восьмичасовой рабочий день.
Правительственный агент-«примиритель» будет послан для наблюдения за исполнением этих условий, но рабочие должны немедленно стать на работу, так как великодушный джентльмен с белой козлиной бородкой и в красно-бело-синем фраке должен иметь в своем распоряжении всю нефть, в которой он нуждается. Президент Соединенных Штатов произносил речи, чудесные, успокоительные речи о войне, которая положит конец всем войнам и принесет справедливость всему человечеству, и после нее во всех странах и по всей земле установят народную власть чрез народ и для народа. Все сердца были потрясены.
А какая радость была на площадке перед зданием школы в Парадизе, когда пришло известие, что вооруженные разбойники, изображавшие охрану, опять исчезают в грязных дальних кварталах города, откуда они вынырнули в эти смутные дни, и что работы на промыслах немедленно возобновляются.
Отец получил это известие рано утром, и Банни танцевал по всему дому и поднял такой шум, точно это была игра в футбол. Отец был рад, что можно было начать снова разработку скважин, он не в состоянии был бы продержаться еще хоть неделю, а Банни сказал, что он уйдет из школы после полудня и что они немедленно должны поехать в Парадиз, чтобы увидеть все это торжество, снова заключить дружбу со всеми и пустить в ход машины. Первое, что они должны сделать, – это разрушить изгородь из колючей проволоки, которая отделяет капитал от труда.
В новом мире не будет больше колючей проволоки, и не будет больше злых чувств, и розы будут цвести на решетках перед домами рабочих, а книга с речами президента будет лежать на столе в читальне, и у всех нефтяных рабочих найдется свободное время, чтобы прочесть ее.