I
В феврале заканчивался первый курс лекций в той школе, где учился Банни, и он сдал экзамены с умеренным успехом. Вслед за тем было несколько дней отдыха, и мистер Росс надумал один восхитительный план. Дело в том, что он не мог не испытывать некоторой неловкости всякий раз, когда думал о том, что семья Уоткинс жила на том самом нефтяном участке, который давал ему миллионы долларов и который он купил у них всего за какие-то тридцать семь тысяч долларов. Ему очень хотелось что-нибудь для них сделать, и в то же время он боялся сделать слишком много, чтобы их этим не испортить, не навести на мысль, что он им, в сущности, еще очень много должен. Чтобы чем-нибудь все это компенсировать, он решился устроить грандиозную экскурсию, в которой должны были принять участие все члены семьи. В свой большой лимузин он решил взять Банни, Руфь, Мели и Сэди и нанять еще другой автомобиль для мистера Уоткинса и его жены, и все они должны были отправиться в тот военный поселок, где работал Пол, – навестить его и в то же время посмотреть на процесс образования новой армии. Они остановятся в какой-нибудь ближайшей к поселку гостинице и проведут там несколько дней, катаясь по окрестностям и осматривая все достопримечательности, включая сюда и те митинги «возрождения», которые Эли устраивал в особой громадной палатке по соседству с лагерем.
Девочки пришли, разумеется, в дикий восторг. Это была их первая длинная поездка в автомобиле за всю жизнь. Банни поговорил с Руфью, которая поговорила со своей матерью, а та в свою очередь – со своим мужем, и общими силами им удалось заручиться его обещанием сделать все возможное, чтобы уговорить Святого Духа не посылать им в эти дни никаких откровений и не вдохновлять их ни на прыганье, ни на разговоры на разных языках. Дело в том, что Святой Дух незадолго перед тем заявил через Эли – пророка «третьего откровения», что вся эта вдохновляющая гимнастика сделала уже свое дело и могла быть теперь сокращена. Причина этому высказана не была, но ходили слухи, что все те благонамеренные лица, которые действовали за спиной Эли, помогая ему в его евангельской кампании, не одобряли прыганья и не считали архангельских речей на разных языках годными для ушей простых смертных. Один из учеников Эли был очень известным судьей, а другой – владельцем целой серии бакалейных лавок. Их жены взяли пророка в свои руки, исправили его грамматику, выучили его, где надо покупать приличные костюмы, как держать в руках вилку и ножик, – и содействовали таким образом его успехам в свете.
Приехав в военный поселок, мистер Росс со своими спутницами и спутниками чувствовали себя так, точно они попали на войну. На громадной площадке виднелись целые груды холста, свернутых листов железа, рельсов, и вся эта площадь кишмя кишела энергичными юными существами в мундирах цвета хаки, трудящимися, как муравьи, но все же не настолько занятыми своим делом, чтобы не заметить появления в толпе трех миловидных молодых женщин. Заручившись требуемым пропуском, можно было в известные часы пройти к тому месту, где происходило самое ученье, а в свободное время Пол уходил с построек, и, в то время как старые Уоткинсы с дочерьми отправлялись слушать Эли, он сидел с мистером Россом и Банни на веранде гостиницы и рассуждал с ними о мировых событиях.
Русские тогда только что заключили мир с Германией, совершенно отказавшись от дальнейшего участия в войне и отдав громадные территории неприятелю. Мистер Росс обсуждал этот совершившийся факт и, настаивая на своем прежнем мнении, называл большевиков предателями. Пол ему возражал, и Банни мог убедиться в том, что даже здесь, среди своей такой интенсивной работы, его друг находил время читать и обдумывать прочитанное.
– Банни, – сказал Пол, – помнишь ты нашу нефтяную забастовку и все то, что писалось по поводу ее в газетах? Предположи теперь, что ты никогда не был в Парадизе, не знал никого из бастовавших рабочих и все сведения черпал из газет Энджел-Сити. Представляешь, какое у тебя создалось бы тогда впечатление? Так вот то самое, по-моему, нужно сказать и о России. Там происходит теперь величайшая в истории забастовка, и, по-видимому, «забастовщики» победили и взяли в свои руки все «нефтяные скважины». Настанет день, когда мы подробно узнаем, что они сейчас там делают, но узнаем, конечно, не из газетных россказней – этих басен, сочиняемых союзными дипломатами и сосланными великими князьями.
Эти слова взволновали мистера Росса, который читал эти газетные сообщения ежедневно в течение нескольких месяцев и верил каждой их фразе, и он спросил Пола, неужели же он отрицает факт избиения в России всех представителей богатых классов? На это Пол ответил, что он считает, что подобные единичные случаи безусловно, конечно, были: он читал историю Французской революции и знает, что это такое. В данном же случае надо не забывать еще и того, как относились к русскому народу их правящие классы и какой образ правления у них был до сих пор.
«Об их революции надо судить на основании их собственных стандартов, а не на основании наших», – сказал Пол и прибавил с улыбкой, что это большая ошибка со стороны американских дельцов, стоящих во главе крупных предприятий, отождествлять себя с русскими хозяевами заводов и фабрик, которые при малейшем протесте со стороны своих рабочих призывали себе на помощь казаков, вооруженных нагайками.
Это немного успокоило мистера Росса, но он продолжал настаивать на том, что все большевики были германскими агентами, и снова повторил рассказ о поезде, который доставил Ленина (мистер Росс произносил «Линайн») из Швейцарии через Германию в Россию. Пол спросил его, из каких источников он получил эти сведения? Германцы, по его мнению, так же боялись русских, как и американцы. Эти большевики сражались с правящими классами обеих сторон, и для германцев тот мир, который они заключили, по-видимому, опаснее открытой войны: революционная пропаганда могла проникнуть в их войска даже там, на Западном фронте.
Но для мистера Росса все это было чересчур сложно. Он заявил, что если бы русские действительно хотели прийти на помощь делу мира и справедливости, они не изменили бы союзникам вплоть до того момента, когда у кайзера были бы отняты все бразды правления.
Потом Пол спросил, читал ли мистер Росс секретный договор союзников. И отец Банни принужден был признаться, что он никогда о нем ничего не слыхал. Тогда Пол объяснил, как Советы, не получив ответа от союзников на свой запрос о целях войны, которую они вели, открыли всему миру тайны тех соглашений, которые союзники заключили с русским царем по вопросу о разделе тех земель, которые они имели в виду отобрать у германцев, австрийцев и турок. Пол сказал, что текст этих тайных соглашений был изъят из американской прессы.
– И если мы с завязанными глазами примем участие в этой войне, – прибавил он, – и окажем этим содействие Великобритании, Франции, Италии и Японии в скорейшем достижении их империалистических целей, – то наш народ окажется введенным в обман, и настанет день, когда он сам в этом убедится.
На это мистер Росс, не задумываясь, ответил, что Пол может не беспокоиться, что, несомненно, все эти тайные договоры не что иное, как плод большевистского мошенничества. Разве не опубликовало американское правительство целую серию документов, которые ему удалось достать в России, свидетельствующих о том, что все большевики – германские агенты? И это уже ни в коем случае не фальшивые, но действительные документы, и Пол когда-нибудь в этом убедится, и ему станет стыдно, что он мог сомневаться в лояльности союзников. И как только он мог предполагать, что президент Вильсон позволит кому-нибудь себя одурачить?
Банни молча слушал разговор отца с Полом. Разобраться во всем этом было нелегко, но все же ему казалось, что прав был мистер Росс. Что мог делать каждый честный американец в такое время, какое они теперь переживали, как не довериться вполне своему правительству? Банни немного шокировало, что человек, который носил военный мундир, мог говорить о своем начальстве так, как говорил Пол, высказывая на его счет те или другие сомнения, и он решил, что, как только он останется со своим другом наедине, он расскажет ему обо всем, что говорили агитаторы в школе, и постарается заразить его более горячим патриотизмом. Но Пол на его слова только засмеялся и похлопал его по спине, говоря, что их лагерь полон пропаганды всякого рода.
II
Однажды вечером все отправились слушать Эли в громадную палатку, заставленную сотнями деревянных скамеек. На них восседали и солдаты, и хозяева окрестных ранчо со своими женами и детьми. В глубине был сделан деревянный помост, на котором стоял Эли в белом одеянии с золотой звездой на груди. Своей внешностью он напоминал какого-то персидского мага. Тут же помещался оркестр трубачей, и их инструменты так блестели, что глазам было больно. А когда они заиграли «Гимн славы» и вся аудитория запела этот гимн дружным хором, то казалось, что палатка не выдержит и разлетится на части.
Эли проповедовал против гуннов. Он говорил, как Святой Дух открыл ему, что неприятель будет побежден – и не далее как через несколько месяцев, и обещал спасенье всем тем, кто будет стоять за это святое дело и кто окажется достойным получить благодать от него – Эли…
В самом центре помоста помещался большой чан с водой, к которому вели несколько ступенек, и желающие получить благодать сидели рядом на помосте, одетые в белые длинные рубашки. Когда настало время совершать эту церемонию, Эли сам первый поднялся по ступенькам и погрузился в чан с водой, а потом стал хватать по очереди всех желающих получить от него благодать за шиворот, энергично тащил их в воду и окунал их в нее с головой. Этим путем они очищались от всех своих телесных грехов, а в тех случаях, когда схватывали какую-нибудь болезнь, снова возвращались к пророку «третьего откровения», который и врачевал их недуги.
На следующий день вся семья отправилась обратно в Парадиз. И сколько они везли с собой тем для разговоров! Хватило не только на всю дорогу, но не переговорить было всего и в несколько недель.
Что же касается Банни, то он думал дорогой о том, как он тоже будет жить в лагерях летом, после окончания школы, но только не в этих, а в офицерских лагерях, куда благодаря своему влиянию его хотел устроить мистер Росс.
В последних числах марта началось наступление германцев на Западный фронт – наступление, которого все так боялись. Началось одно из тех страшных сражений, к которым мир стал уже постепенно привыкать. Это сражение велось на многих сотнях миль Западного фронта и продолжалось без перерыва и днем и ночью в течение нескольких недель. Оно происходило в Пикардийской провинции и известно под именем сражения при Пикардии. Волна германцев прорвалась сквозь британские линии, отогнала их назад на тридцать-сорок миль, захватив в плен стотысячное войско, и все заставляло думать, что самым мрачным предсказаниям мистера Росса суждено было осуществиться в самом ближайшем будущем.
Но никто – ни союзники, ни германцы – не знал того, что в маленькой безвестной деревушке, затерявшейся среди плодовых садов Калифорнии, могущественный пророк напрягал все свои силы, чтобы помочь делу. Случилось так, что Эли Уоткинс прочел в какой-то газете, в известиях, получаемых с фронта, что единственное, что могло бы спасти британскую армию, – это сильный дождь. А прочитав это, он собрал всех преданных ему последователей его ученья, и всю ночь они простояли на коленях, воздевая руки к небесам и моля их Творца послать дождь и бурю в Пикардии. И Творец услышал их моленья – и небеса разверзлись над той страной, и дождь полил потоками. Ноги гуннов и колеса их повозок вязли в липкой грязи, и целые отряды тонули при переправах через разбушевавшиеся, переполненные дождем потоки. Но в той полосе, где сражались британцы, дождя не выпало ни единой капли, дороги оставались гладкими и твердыми, подкрепления прибывали вовремя, и британские войска были спасены. И когда волна этих известий докатилась до деревушки, затерянной среди плодовых садов Калифорнии, ликующие хоры верующих, потрясая воздух, стряхивали со сливовых деревьев их нежные цветы.
III
Но среди всех этих бурь и волнений Банни, в силу своей молодости, продолжал жить своей собственной личной жизнью. Возвращаясь домой из Парадиза, он встретил как-то Нину Гудрич, одну из своих школьных товарок, ехавшую в своем автомобиле и одетую в купальный костюм. Подумать только, от каких пустячных случайностей зависит иногда судьба человека! Увидав Банни, она замедлила ход своей машины и позвала его:
– Едем купаться, Банни! Садись ко мне!
Он вскочил в экипаж, и через две минуты они домчались до берега, а еще через две он достал себе купальный костюм, оделся, и они вперегонки бросились по песчаному берегу к морю.
Нина Гудрич была одной из тех пышных Юнон, которые тысячами зреют каждый год в лучах калифорнийского солнца. Все ее члены были крепки, стройны и сильны; ее бедра были созданы для того, чтобы носить дюжину детей, а грудь – чтобы всех их выкармливать. Волосы ее были густы и длинны, кожа не нуждалась ни в какой косметике и была покрыта бронзовым загаром от пребывания целыми часами во время прибоя на солнце, под защитой тонкой ткани купального костюма, оставлявшего открытой бо́льшую часть всех прелестей молодой девушки. Да, всякий, кто брал в жены девушку из Южной Калифорнии, никогда уже не мог сказать, что он не видел того, что брал.
Нина и Банни поплавали вдоль берега, не смущаясь тем, что вода была еще очень холодная, потом, взявшись за руки, добежали до кабинок, и Нина сказала:
– Поедем куда-нибудь ужинать, Банни! Мне скучно дома.
Банни согласился, и, когда оделся, она довезла его до подъезда своего дома. А пока она бегала переодеваться, он сидел и повторял свой урок английской поэзии девятнадцатого века. Поэт, произведения которого он в данный момент изучал, воспевая явления природы, говорил:
Солнце землю, лаская, лобзает,
Океан обнимает луна,
Но весь смысл этих ласк пропадает,
Если ты не целуешь меня.
Нина не заставила себя долго ждать, и они отправились в один из ближайших ресторанов, в котором калифорнийская рыба, салаты и фрукты всех сортов подавались в таком изобилии, что это привело в смущение девятнадцатилетнюю Юнону, стремившуюся похудеть. Придвинув свой столик к окну и энергично работая челюстями, молодые люди любовались на залитый огнем заката океан. Но вскоре его яркий пурпур побледнел, и туман поднялся над водой. Тогда они вышли из ресторана, сели в автомобиль, и Нина, не говоря ни слова, выбрала ту дорогу, которая вела из города к скалистому берегу. Одна ее рука лежала в руке ее спутника, и Банни, роясь в своих воспоминаниях, вспомнил, что Эвника рассказывала ему как-то про Нину и про ее роман с Барни Ли, который год назад был зачислен в армию и теперь сражался во Франции. Остановив автомобиль в нескольких саженях от берега, они достали из него плед и расположились на мягком песке почти у самых волн мерно шумевшего прибоя.
– Нравлюсь ли я тебе хоть немножко, Банни? – прошептала Нина, крепко прижимаясь к своему спутнику, и на его утвердительный ответ проговорила еще тише: – Так почему же ты меня не ласкаешь? – И в ту же минуту ее губы прильнули к его губам в горячем поцелуе, который обжег его как огнем.
Было ясно, что девятнадцатилетняя Юнона была вполне в его власти, готовая исполнить все его желания, и знакомое ему ощущение головокружения охватило его с прежней силой. Несмотря на все старанья, он все еще не мог изгнать из своего сердца образ Эвники – это его невыразимо терзало. И вот теперь являлась возможность изгнать этот образ из своей памяти, являлась возможность забыться. Но он все еще колебался – ведь он дал себе слово не поддаваться соблазну, не затевать снова подобного рода истории. И он прекрасно знал, что он не любил Нину Гудрич настоящей любовью, о которой говорили английские поэты. Да, она была для него совсем-совсем чужой. Он продолжал колебаться и с каждой минутой становился все холодней.
– Что с тобой, Банни? – прошептала молодая девушка.
Голова его все еще слегка кружилась, но теперь он знал, что ему делать.
– Нина, – сказал он, – мне кажется, что это будет некрасиво.
– Некрасиво?
– Да, по отношению к Барни.
Лежавшая в объятиях Банни молодая девушка сделала нетерпеливое движение.
– Дорогой мой, да ведь Барни уехал!
– Знаю. Но он вернется.
– Может быть. Но это еще так не скоро, и я уверена, что он давно уже нашел себе кого-нибудь во Франции и совершенно забыл обо мне.
– Возможно. Но нельзя быть в этом уверенным! И мне кажется, что это будет не совсем справедливо, если в то самое время, как он рискует своей жизнью для своей родины, кто-нибудь воспользуется его отсутствием для того, чтобы похитить ту, которую он здесь любил.
Нина ничего не ответила, и Банни принялся рассказывать ей обо всем, что происходило на фронте, о том, как туда скоро отправят американские войска и как он сам надеется туда уехать тотчас по окончании своего ученья. Он говорил о Поле, о его взглядах на то, что творится в России, и о том, как его отец, мистер Росс, относится к Полу. Молодая Юнона все это слушала, лежа в его объятиях, и к ее чувству примешивалось все больше и больше дружеской нежности. Когда же ночная свежесть и туман окончательно охладили ее горячую юную кровь, она встала и направилась к своему автомобилю. Доро́гой девятнадцатилетняя Юнона крепко обняла своими сильными руками своего спутника и звонко его поцеловала, говоря:
– Ты очень-очень странный, Банни! И все-таки ты мне ужасно нравишься!
IV
Германцы предприняли новое гигантское наступление на британцев, и на этот раз местом действия была Фландрия. Они произвели громадные опустошения в британских линиях, и если бы не совершенно исключительная по напряжению работа всех тех, кто находился непосредственно за этими линиями, – всех этих крестьян и шоферов, сражавшихся чем попало, всяким оружием, которое только им удавалось достать, – то нет сомнения, что германцы захватили бы в свои руки всю железнодорожную сеть Фландрии. Прошел месяц, и опять новое наступление германцев, теперь уже на юге, против французов. Знаменитое сражение при Эне и Уазе. Казалось, что Париж был уже окончательно приговорен, и американский народ задерживал дыхание, читая в газетах известия с фронта.
Во время этого сражения, происходившего на протяжении двухсот миль, на фронте произошел знаменательный случай: командующий французской армией ввел в ряды сражавшихся только что прибывшие тогда из Америки войска. Это были еще совсем мальчики, прошедшие только краткосрочный курс военной науки, и французы, конечно, не рассчитывали, чтобы они могли держаться. А между тем, вместо того чтобы отступать подобно остальным армиям, они сами перешли в наступление и продвинулись на протяжении трех миль по фронту более чем на две мили вперед! А несколько дней спустя произошло сражение при Белло Вуд, и Америка дрогнула в порыве всеобщего безмерного ликования. И это было не ликование удовлетворенной национальной гордости – это было нечто большее: люди чувствовали, что это была победа свободных государств. Когда вы читали списки убитых и раненых, вы встречали самые различные имена: Горовиц и Шниров, Замерджан и Саманьего, Константинополус, Топлицки и Куонг Линг, – но все они сражались с одинаковым энтузиазмом. Это была победа золотого потока красноречия, лившегося из Белого дома.
На фоне всех этих волнующих событий решалась судьба Банни. Пришло время его серьезному разговору с отцом – самому серьезному из всех, которые они когда-либо вели. Никогда еще Банни не видел отца до такой степени взволнованным.
– Хорошенько подумай, сынок. Неужели же ты так-таки окончательно отказываешься оставаться дома, оставаться со мной, отказываешься помогать мне в моей работе? – спросил мистер Росс сына.
– Папочка, – ответил Банни, – я никогда в жизни не прощу себе, если останусь здесь и не поеду в действующую армию.
Тогда мистер Росс подробно объяснил ему, что означало для него такое решение Банни: в его годы он уже не в состоянии нести всю эту тяготу один. Нефтяных скважин все прибывало, и каждая новая несла с собой и массу новых забот. Им необходимо открыть грандиозный перегоночный завод, для этого необходимо устроить целую серию станций для его оборудования. Рассчитывать на постоянную поддержку правительства конечно, было, невозможно, участок Парадиз принадлежал Банни, но если он от него отказывается, то мистеру Россу придется войти в компанию с каким-нибудь крупным дельцом. В том случае, если Банни уедет в действующую армию, на его помощь рассчитывать уже не придется, так как мистер Росс убежден, что война затянется надолго. Немногие из тех, кто туда уезжает, возвращаются домой…
При этих словах голос мистера Росса дрогнул. Еще немножко – и обоим пришлось бы вынуть из карманов носовые платки, что, конечно, обоих бы очень стеснило. Но они побороли в себе эту слабость.
– Я должен ехать, папочка! Должен во что бы то ни стало! – повторил Банни.
И мистер Росс дал свое согласие, и недели две спустя Банни получил все документы, которые должен был предъявить в учебный лагерь.
Тетя Эмма проливала над ним слезы, а старая мать мистера Росса сказала, что считает это преступлением и что с этого момента она теряет всякий интерес к жизни. Берти делала приготовления для прощального вечера в честь отъезда брата, а мистер Росс заявил, что он уже начал переговоры с Верноном Роско, самым крупным нефтяным деятелем всего побережья, председателем обществ «Флора Мекс» и «Среднецентральный Пит», который неоднократно проектировал основать крупное предприятие и уже заранее назвал его фирмой «Консолидейтед Росс».
V
Они поехали в Парадиз. Банни хотелось взглянуть на все еще раз перед своим отъездом в лагерь. Там узнали, что Пол должен скоро получить отпуск и приехать домой, перед тем как отправиться в длинное путешествие через Тихий океан. Услыхав это, мистер Росс заметил, что эта война похожа на пожар на каком-нибудь складе: никогда нельзя было знать заранее, куда кинется огонь и что будет им погублено. Такую шутку война сыграла и с Полом, получившим неожиданно приказ отправиться вместе со своей плотничьей артелью через Тихий океан. И куда! В Сибирь, во Владивосток.
Объяснялось это тем, что когда большевики стали править Россией, то в их руках оказалась целая армия военнопленных, в числе которых было сто тысяч чехословаков. Это было совсем еще новое слово, которое вы тщетно стали бы искать в энциклопедических словарях. Потом вам объяснили бы, что это были богемцы. Но «богемцы» – Bohemians – немецкое слово, и его переделали в «Czecho-Slovaks» – чехословаков – слово, которое долго никто не знал ни как произносить, ни как писать. Этот народ возмутился против германцев, и большевики решили всех своих пленных чехословаков отправить во Владивосток, где союзники могли взять их под свое покровительство и в случае надобности переслать на фронт. Но по дороге в Сибирь чехословаки вступили в открытую борьбу с большевиками и с отпущенными на свободу германскими военнопленными и захватили в свои руки бо́льшую часть железнодорожного пути.
И вот теперь во всю эту путаницу вмешались союзники. Газеты объяснили это дело так.
Большевистское движение было движением кучки фанатиков, захвативших власть в свои руки с помощью вооруженных наемных китайцев, монголов, казаков и бежавших из тюрем каторжников. Власть такого правительства не могла продолжаться долго – какие-нибудь недели или, самое большее, месяцы, и было необходимо оказывать всеми способами поддержку всем тем ядрам, вокруг которых сгруппировались все порядочные русские люди. И вот такую поддержку и решили оказать союзники. Американские и японские войска должны были помогать чехословакам в Сибири, а американские и британские войска – организовать русских беженцев в Архангельске, на далеком Севере. Туда-то и отправляли Пола для постройки бараков и хижин вдоль знаменитого Великого сибирского железнодорожного пути, и другу Банни предстояло самому воочию проверить все те события, о которых он спорил с мистером Россом. Тем временем Банни будет в учебном лагере, и когда занятия там закончатся, его пошлют на фронт – и, может быть, туда же, где будет и он, Пол. На этот раз он не стал бы противиться, если бы мистер Росс решил оказать в этом деле свое влияние. Банни, без сомнения, будет работать очень энергично, быстро двигаться по службе, и ничего нет невозможного в том, что Пол с артелью своих плотников окажется под его командой.
А пока что и Полу, и всем его родным и друзьям приходилось переживать тяжелое время из-за Руфи, которая была безутешна. Она не осушала глаз и за завтраками и обедами выскакивала из-за стола и выбегала из комнаты, чтобы не рыдать громко при всех. А когда Полу пришло время уезжать и он стал со всеми прощаться, Руфь, казалось, совсем потеряла рассудок и так судорожно охватила шею Пола руками, что ему пришлось силой разжимать ее пальцы. Нелегко было уезжать при этих условиях, оставляя сестру лежащей в глубоком обмороке! Старый мистер Уоткинс не отходил от нее и поручил Сэди исполнять за нее все работы по хозяйству и заботиться о мистере Россе. Да, война давала себя чувствовать!
VI
Банни вернулся в Бич-Сити, где его ждало другое, подобного же рода испытание. Но старая миссис Росс не плакала и не падала в обморок: она заперлась в своей мастерской и в общих комнатах не показывалась. Даже обедала и завтракала у себя. Когда настал день отъезда, Банни постучал к ней в дверь, и она впустила его в свою лабораторию красок, масла и высокого искусства. Старая миссис Росс была спокойна, но выражение ее лица было страшно, и красные веки свидетельствовали о пролитых слезах.
– Дитя, – сказала она (для нее он все еще оставался маленьким мальчиком, для нее он никогда не мог сделаться взрослым), – дитя, ты являешься жертвой тех преступлений, которые совершили старики. Сейчас это тебе ничего еще не говорит, но запомни эти слова, и придет день – много лет спустя после моей смерти, – когда ты их поймешь.
Он обнял ее, поцеловал и молча вышел из комнаты. Слезы текли по его лицу, и у него было такое ощущение, точно он сам совершал тяжелое преступление. И ощущение это еще обострилось, когда неделю спустя он получил телеграмму с известием, что старая миссис Росс была найдена в своей постели мертвой. Взяв трехдневный отпуск, он поехал домой и после похорон вторично простился со всеми домашними.
Учебный лагерь находился на юге, под палящими лучами жгучего солнца и кишмя кишел юношами, приезжавшими туда со всех концов государства, большею частью окончившими высшие учебные заведения и университеты, и среди них было очень немного таких, кто обладал бы уже известной долей военной опытности. Тут были дети крупных виноделов, владельцев плодовых садов, скотоводов, лесопромышленников и деловых людей всевозможных профессий. Банни интересно было познакомиться с ними со всеми поближе и узнать, что они все думали о жизни, о любви, о войне. Он с жаром, до боли в спине, занимался военным учением, а потом проходил разнообразные предметы, так же как это делал в школе. Но здесь он жил в палатке, проводил все время на воздухе, ел с жадностью все, что ни подавалось, и мужал с каждым днем.
Время от времени он отправлялся с кем-нибудь из товарищей знакомиться с ближайшими к лагерю окрестностями, но не пускался ни в какие любовные авантюры, на которые уходили все свободные часы обучавшейся в лагере молодежи. Здесь не было никаких преград самым вольным разговорам. Начальство было убеждено, что раз вы отлучились куда-нибудь из лагеря, то это значит, что вы отправлялись на поиски женщины, и когда вы возвращались, оно считало своим долгом дать вам те или другие советы и направить вас в находившееся при лагере лечебное заведение, где вы встречались с другими молодыми людьми и проводили время в веселой болтовне и острили по поводу вашего внелагерного времяпровождения… Банни достаточно уже знал жизнь, для того чтобы не сомневаться в том, что жившие в окрестностях женщины успели в достаточной мере развратиться, и он оставался вполне равнодушен к их многообещающим взглядам и затянутым в шелковые чулки толстым икрам.
Он хотел избрать своей специальностью артиллерийские науки, но его приставили к военному транспорту в силу того, что он хорошо знал нефтяное дело. Это его нисколько не удивило, и ему не пришло в голову спросить себя, не было ли это причиной влияния, которым пользовался его отец в деловых сферах общественной жизни. Что же касается мистера Росса, то он твердо решил, что Банни ни в каком случае не переедет через океан, даже в том случае, если бы эта война продолжалась еще десятки лет. Он будет находиться в рядах тех, на ком лежит обязанность наблюдать за запасами газолина и нефти для армии и следить за доброкачественностью этих продуктов, а также и за своевременной их погрузкой на суда. Кто знает – быть может, ему придется быть среди тех, на обязанности которых лежит заключение нефтяных договоров, и он сможет тогда замолвить словечко в пользу новой фирмы – «Консолидейтед Росс».
VII
Новый план мистера Росса продолжал тем временем развиваться, и Банни получал от отца длинные, подробные письма, которые по прочтении должен был ему возвращать, чтобы не оставлять их валяться в палатке. В газетах тоже начинали появляться об этом вести – сначала в форме простых слухов, но потом более подробные отчеты, имевшие целью подготовить публику к назревавшему новому грандиозному предприятию. В конце лета Банни получил отпуск и поехал домой за самыми последними новостями.
Его дом был теперь уже не в Бич-Сити. Мистер Росс оставался там, пока Банни учился в школе, но как только он поступил в лагерь, отец перекочевал в Энджел-Сити, в один из роскошнейших палаццо, находившихся в самой модной части города. Мистер Росс нанял его по контракту через одного из своих агентов за пятнадцать тысяч долларов в год. Фасад палаццо был весь изукрашен массивной лепниной, а вокруг всего дома шла широкая веранда, на которой красовались кусты великолепных папоротников, посаженных в гигантские раковины. Его громадные окна были из толстых цельных стекол и никогда не открывались. Внутри вся мебель была дубовая, такой тяжести, что двигать ее не было никакой возможности. Но мистеру Россу двигать ее не приходилось: он садился на первый попавшийся стул, где бы тот ни стоял, и ему было хорошо и удобно только в своей берлоге. Там у него было его собственное кожаное кресло, на столе стояло несколько ящиков сигар, а на стене висел громадный план нефтяного участка Парадиза. Единственно, о чем еще заботился мистер Росс, – это о том, чтобы все большие произведения кисти его матери были повешены в столовой, включая сюда же и ее последнюю картину, на которой были изображены германцы с кружками пива в руках. Все же остальные ее картины, меньших размеров, а также и краски, палитра и мольберт были тщательно упакованы в ящики и снесены в подвальный этаж. Хозяйничала теперь в доме тетя Эмма, а в роли главного критика состояла Берти.
На конторке мистера Росса лежала груда, в целый фут вышиной, разных бумаг и проектов, касающихся его нового предприятия. Мистер Росс брал их поочередно один за другим и объяснял сыну все подробности.
«Консолидейтед Росс» представлял собой семидесятимиллионную корпорацию, и на долю отца Банни приходилось десять миллионов привилегированными государственными бумагами и десять миллионов обыкновенными обязательствами. На долю мистера Роско приходилась такая же сумма, а разные банкиры должны были получить пять миллионов за их финансирование этого предприятия. Остальная часть капитала в количестве двадцати пяти миллионов будет предложена желающим для финансирования оборудования одного из самых грандиозных нефтеперегонных заводов Калифорнии, а также новых нефтяных складов, обсадных труб и целой сети служебных станций на всем пространстве Южной Калифорнии. Но при этом держатели акций не должны были иметь права голоса. Это была удивительная новая система, и мистер Росс объяснил ее сыну во всех подробностях. Публика будет получать то, что ей полагается, но она не будет входить в дела компании.
– Мы не допустим олухов вмешиваться в наши распоряжения, – сказал мистер Росс.
Дальнейший разговор с отцом многое прояснил Банни. Он понял теперь, что связывало так тесно его отца и мистера Роско. Вся эта удивительная система, придуманная компаньоном отца, представляла собой целую серию необыкновенно сложных и тонких комбинаций, целый хитроумный план действий, который надо было разрабатывать вдвоем. Часть этого плана должна была быть приведена в исполнение тотчас же, частью значительно позднее, после того как публика уже вложит в предприятие свои деньги.
Когда Банни – этот маленький идеалист – во всем разобрался и понял, для чего все это делалось, он начал возражать отцу, чувствуя в то же время, что своими возражениями он делает ему очень больно.
Мистер Росс сказал, что такого рода ведение дела было свойственно каждому крупному предприятию. Ведь вопрос шел не о каком-нибудь пустячном начинании. Публика получит свою долю прибыли и даже больше – эти акции дойдут до двухсот в первый же год, в этом нет никакого сомнения. Но дело все в том, что всю самую главную, трудную работу проделали мистер Росс и его сын, как в Парадизе, так и в Лобос-Ривере и Проспект-Хилле, и теперь правительство желало, чтобы они пробурили еще целую сотню новых скважин и помогли бы выйти из войны победителями. А как они смогут все это сделать, если они отдадут деньги в руки всех тех, кто будет тратить их на все эти джаз-банды и разные веселые пирушки? Стоит только взглянуть на то, что творится в Нью-Йорке, на все это бешеное швырянье денег… Что же касается мистера Росса, то он деньги бережет и тратит их разумно, тратит на процветание той самой промышленности, которой они и принадлежат. Вот поэтому он был искренно убежден, что он был именно тем, кому по справедливости принадлежала эта прибыль. Он и мистер Роско были теми лицами, которые побили все другие крупные компании и сами вышли невредимыми из всех этих бурь и битв. И вот сейчас они выполняли необыкновенно сложную комбинацию, против которой были бессильны все происки их врагов и которая должна была навсегда укрепить их могущество.
VIII
Тем временем германцы начали против французов новое наступление, самое грандиозное из всех, бывших до тех пор. Это было второе сражение при Марне, и они называли его «штурмом за мир», потому что намеревались взять Париж и этим кончить войну. Но теперь значительные территории были уже заняты американскими войсками. Во Франции таких войск насчитывался целый миллион, и ежемесячно прибывало по триста тысяч, причем одновременно подвозилось и все необходимое для этих войск продовольствие. Американские войска были свежие войска, тогда как все другие выбились уже из сил, и там, где стояли эти американские войска, отступление союзных войск прекращалось и великое германское наступление парализовывалось.
И вот две недели спустя произошло событие, которое наэлектризовало весь мир: союзники стали продвигаться вперед. Производя то там, то сям атаки, они захватывали все большую и большую территорию и выбивали неприятеля из тех траншей, которые сооружались годами и считались неприступными. Вся могущественная Гинденбургская линия начинала постепенно приходить в расстройство, а за ней и Зигфридская и Гундинская – весь ряд их «мифологических» конструкций. Для американского народа это было равносильно первому солнечному лучу, прорезающемуся сквозь тучи. Янки уже очистили от неприятеля Сен-Миельский выступ. Они теперь брали пленных десятками тысяч, и – что было не менее важно – вместе с пленными еще огромное количество пулеметов и тяжелых орудий. Каждый день приходило известие, что наступление союзников продолжается, и юные офицеры, находившиеся в лагере вместе с Банни, начинали уже бояться, что война кончится раньше, чем они попадут на фронт.
И за все это время – ни одного слова от Пола. Банни получал отчаянные письма от Руфи: что могло с ним случиться – как он думает? Она пишет ему каждую неделю по тому адресу, который он ей оставил, и он, если бы был жив, он, наверное, ответил бы!
Банни успокаивал ее, говоря, что письмо почтой шло во Владивосток и обратно целых шесть недель, а насколько дольше по железной дороге – трудно было сказать. А кроме того, существовал специальный военный цензор. И мало ли что могло случиться в военное время… Если бы Пол был ранен или убит, то его начальство, без сомнения, уведомило бы его родных. Недаром говорит пословица, что отсутствие вестей означает хорошие вести. Там, где сейчас Пол, не было никаких боев – это видно из газетных вырезок, которые посылал ей Банни. В них помещались все это время только самые краткие отчеты о военных действиях, и самая эта краткость сообщений свидетельствовала о том, что там не происходит никаких мало-мальски серьезных сражений. Если бы было хоть одно настоящее сражение и потери в людях, то обо всем этом обязательно сообщили бы газеты.
В июле 1918 года американские и японские войска высадились во Владивостоке, не встретив никакого сопротивления. Они распространились вдоль всего Великого сибирского железнодорожного пути в качестве якобы охранников этого последнего, на самом же деле занимали один за другим все его участки вплоть до Байкальского озера, где встретились с чехословаками. С их помощью союзники могли держать под своим контролем всю местность, лежавшую за Волгой, и большевики принуждены были оставаться внутри страны. Время от времени газеты сообщали, что такой-то генерал или адмирал образовал твердое, постоянное русское правительство, разумеется, с помощью денег и запасов вооружений, присылаемых союзниками. Так, в западной части Великого сибирского пути действовал казацкий атаман, а в восточной его части – китайский мандарин, или монгольский хан, или какое-то другое дикое существо. И таким образом, все бо́льшие и бо́льшие территории освобождались из-под злой власти большевизма. И вот где-то среди этих пестрых, волнующих событий Пол Уоткинс строил военные бараки и хижины, и скоро должен был настать тот день, когда он вернется домой с целым запасом изумительных рассказов.
Все это Банни писал Руфи, прося ее стараться быть бодрой и верить в благосклонность к ней старого дяди Сэма.
IX
В военном поселке, где жил Банни, ночи становились все холодней и холодней, а из Европы продолжали приходить волнующие вести, заполнявшие все первые страницы газет, выходивших семью и восемью изданиями в день. Продвижение вперед союзников превращалось в поход, о котором столько было разговору, – в поход на Берлин, а за ним должны были начаться и походы на Вену, Софию и Константинополь, потому что повсюду германские союзные силы слабели, бежали, сдавались. Президент Вильсон выпустил свои «четырнадцать пунктов», которые лежали в основании условия германского соглашения. Газеты были полны известиями о переговорах: лидеры германцев предлагали перемирие. Прошло два-три дня самого напряженного ожидания, и наконец получился ответ: перемирия не будет, вопрос мог быть только о сдаче. Начинался поход на Берлин.
И вот настал великий день – пришло ошеломляющее известие: неприятель капитулировал, неприятель сдался! В сущности, это была фальшивая тревога – американская печать, по своему обыкновению, забегала вперед событий. Каждая газета стремится побить все другие, поэтому все заготовлено заранее: речи, которые никто еще не произносил, отчет о церемонии, которой в действительности еще не было. Чересчур нервный репортер слишком рано нажал курок, выстрел грянул, и известие свело с ума весь американский народ. Никогда еще мир не был свидетелем такого зрелища. Все инструменты, способные производить какой-либо шум, были пущены в ход. Мужчины, женщины и дети безумствовали на всех площадях и улицах – кружились, танцевали, пели, кричали. Кричали до тех пор, пока совсем не выбились из сил. Стреляли в воздух из ружей и пистолетов. Мальчишки, продавцы газет, влезали друг другу на плечи и визжали и выли от восторга, а пожилые почтенные джентльмены, председатели банков и контор, танцевали канкан со своими машинистками и телефонистками. Когда через два дня пришли настоящие вести – началось новое ликование, но такого порыва безудержного, безумного восторга, как в первый раз, больше уже не было.
После этого жизнь в лагере потеряла уже всякий смысл, и молодежь стремилась домой: одни – продолжать свое образование, другие – снова браться за прерванную работу, и все торопились брать отпуск, который на этот раз давали, конечно, без всяких затруднений. Одним из первых получил отпуск и Банни и отправился домой наблюдать за всеми фазами развития «Консолидейтед Росс», который начал свою деятельность при стоимости сто восемь долларов каждый пай; все они были распроданы в течение первых же двух дней и теперь котировались на рынке уже по сто сорок семь и три четверти доллара. Они превращали капитал в «non par value»[10]. Это была вторая гениальная выдумка Вернона Роско.
Этот Вернон Роско был положительно каким-то волшебником в финансовом мире, необыкновенным и остроумным человеком. Мистеру Россу редко приходилось встречать таких людей в своем нефтяном деле.
Бремя, которое мистер Росс взвалил себе на плечи, было колоссально, так как теперь вся эта громадная машина мистера Роско была уже на полном ходу и требовала нефти. На долю мистера Росса выпало заботиться о развитии на практике нового предприятия, а этот вид игры он особенно любил. Он был членом совета директоров нового общества и его вице-председателем, с жалованьем в сто тысяч долларов в год. На его обязанности лежали эксплуатация и бурение. Ему предстояло разъезжать по всем участкам, выбирать места для бурения и следить за тем, чтобы каждая скважина была правильно оборудована, прежде чем передавать их в ведение специальных надсмотрщиков за этими операциями.
Мистер Росс желал, чтобы Банни начал заниматься нефтяным делом под его руководством. Он положил бы ему тысяч шесть в год жалованья. У них были бы общие интересы в жизни, и они разъезжали бы по всей Южной Калифорнии, нюхали бы нефть и следили бы за ее разработкой совершенно так же, как это делали в Парадизе. Банни, по-видимому, заинтересовало предложение отца, но он сказал, что ему нужно его хорошенько обдумать и привыкнуть к мысли, что ему не предстоит ехать ни в Сибирь, ни во Францию.
– Разумеется, – сказал мистер Росс, – ни в коем случае не следует принимать никакого решения, предварительно его хорошенько не обдумав.
Но несмотря на эти слова отца, Банни чувствовал, что мистер Росс немного огорчен, что его сын и наследник не сразу согласился на его предложение.
X
В тот же день отец с сыном отправились в Парадиз посмотреть, что там делалось, и прежде всего они увидели Руфь, которая ждала их в домике ранчо Раскома и приготовила все для их завтрака. Банни был поражен ее видом – она точно постарела на десять лет с того дня, когда он видел ее в последний раз: бледное, без кровинки лицо; жалкая, деланая улыбка. Она совершенно уже не заботилась о своей внешности. Волосы ее были гладко зачесаны и свернуты на макушке в тугой узел; ее юбка доходила до самой щиколотки, будучи на целых пол-аршина длиннее, чем того требовала мода. По словам Мели, Руфь превращалась в типичную старую деву – и все это потому, что она сама себя расстраивала, думая все время только о Поле и воображая разные ужасы.
– О, я убеждена, что он умер, – заявила Руфь. – Подумайте только: прошло уже пять месяцев, целых пять месяцев со дня его отъезда! Если бы он был жив, сколько писем он успел бы написать за это время!
В этом действительно было что-то странное, и мистер Росс, подумав с минуту, сказал:
– Да!.. Мы ждали, сколько было можно, а теперь пора действовать.
– О, мистер Росс! Что вы хотите этим сказать? – воскликнула Руфь дрожащим от волнения голосом.
– То, что наша армия, которая действует в Сибири, пропасть никуда не могла, и я думаю, что всегда можно будет найти способ войти с ней в сношение.
– О! – произнесла Руфь слабым голосом, и даже губы ее побелели. – Я, право, не знаю, смогу ли я на это решиться… решиться узнать… Если я услышу, что он умер… если я наверное это узнаю…
– Послушай, дитя, – сказал мистер Росс, – несчастья, которые мы себе придумываем, всегда хуже тех реальных несчастий, которые приносит нам жизнь. Мне нужно получить сведение о моем надсмотрщике за плотниками, и я его получу.
Сказав это, мистер Росс подошел к телефону, позвонил и попросил соединить с мистером Джейком Коффи из Сан-Элидо, хозяином фуражного склада.
– Алло, Джейк!.. Да, мы теперь все сейчас здесь. А как старик?.. Дело в том, что мне сейчас нужен этот ваш… я забыл его имя… одним словом – этот член конгресса от вашего округа. Я никогда еще не обращался к нему с просьбой, хотя и имел на это право в силу всего, что я для него сделал для того, чтобы прошла его кандидатура. Но вот сейчас он мне нужен. Телеграфируй ему и скажи, чтобы он похлопотал в Военном департаменте и навел справки о том, где находится в данное время некий Пол Уоткинс и как его здоровье. У тебя есть карандаш, Джейк?.. Запиши.
И, обернувшись к Руфи, он сделал ей знак и продолжал говорить под ее диктовку:
– Сорок седьмой Калифорнийский полк, американская экспедиционная армия, действующая в России. Написал? Так. Я прошу Военный департамент сделать по кабелю справку и этим же путем сообщить ответ. Пошли по телеграфу члену конгресса двадцать пять долларов – приблизительно то, что будет стоить справка. Если меньше – сдачу возвращать не надо. Сегодня вышлю тебе почтой чек. Необходимость такой справки можешь объяснить, если окажется нужным, болезнью кого-нибудь из семьи. Скажи, что получить немедленный ответ – вопрос жизни и смерти… Буду очень тебе благодарен, Джейк. И если тебе будет нужен газолин для твоего автомобиля – всегда к твоим услугам… У нас сейчас строится новая рафинерия… А как тебе нравится последний дивиденд компании?.. Ха-ха-ха!.. Ну, до скорого!
В течение целых двух дней Руфь со страхом и надеждой смотрела на телефон и задерживала дыхание всякий раз, когда раздавался звонок. И вот наконец позвонили из Сан-Элидо, и к телефону подошел Банни. Держа трубку у уха, он повернулся к Руфи и быстро проговорил:
– Телеграмма от члена конгресса Лизерса. Военный департамент извещает, что Пол в Иркутске и совершенно здоров…
Он не кончил.
Руфь громко вскрикнула, – она стояла в это время у обеденного стола, – пошатнулась, хотела за него ухватиться, но не смогла… Банни, бросив телефонную трубку, успел схватить ее и осторожно опустить на пол. Она лежала неподвижно на полу мертвенно-бледная, холодная, без чувств. Банни принялся прыскать на нее водой, и когда она пришла в себя, то начала громко плакать, всхлипывая, как маленький ребенок.
Вспомнив, что он не успел повесить трубку, Банни бросился опять к телефону (их еще не разъединили), извинился перед мистером Коффи и поблагодарил его, причем старался не позволять своему голосу дрожать. Но это ему плохо удавалось. Дело в том, что как он, так и его отец гораздо больше беспокоились о Поле, чем это показывали.
Когда Руфь совсем успокоилась и могла сидеть и улыбаться, мистер Росс спросил:
– Иркутск? Где это такое?
– На озере Байкал, – быстро ответила молодая девушка. – В центре Сибири.
– Здорово! – сказал мистер Росс. – Это называется хорошо знать географию!
Тогда Руфь достала с полки старый атлас Пола и нашла карту Сибири. Оказалось, что она знала ее наизусть вплоть до названий всех станций Великого сибирского железнодорожного пути: Омск, Томск, Тобольск… Мистера Росса забавляли эти названия, и он заставил ее повторять их несколько раз подряд. Так же хорошо знала она и физическую географию страны: какие народы ее населяли, ее флору и фауну; все ее главные предметы промышленности – меха, строевой лес, пшеница, молочные продукты.
Беда была только в том, что все эти ее сведения были очень давнишние: атласу было уже двадцать с лишком лет. Поэтому Руфь решила в тот же день отправиться в Роузвилль, взять там в библиотеке новый атлас и посмотреть еще какие-нибудь книжки по этому вопросу. Банни взялся ее туда отвезти, и они нашли требуемый атлас с фотографическим снимком Иркутска, на котором была изображена городская площадь, а на ней несколько зданий, похожих на церкви или мечети, с круглыми башнями и с остроконечными крышами. На земле лежал снег и стояло несколько саней, запряженных лошадьми, вокруг шеи которых была надета какая-то странная высокая круглая дуга.
– Там всегда страшно холодно, – говорила Руфь, – а Пол совершенно не привык к холоду.
Но Банни рассмеялся и сказал ей, чтобы она об этом не беспокоилась, так как Полу давно уже выдали, наверное, все необходимые теплые вещи. Ни в какую еще войну о солдатах не заботились так, как в эту. В этом отношении все было идеально оборудовано, и до тех пор, пока железнодорожный путь будет оставаться открытым, никто ни в чем не будет нуждаться.
Но всего этого для Руфи было еще недостаточно. Ей надо было, чтобы Пол вернулся домой. Неужели же даже теперь, когда война была кончена, его еще будут держать в Сибири?
На это Банни сказал, что ей следовало бы вооружиться терпением, так как перемирие представляет собой нечто другое, чем мир: начнутся долгие переговоры, а до их окончания армия не могла быть распущена. Вот когда мир будет уже окончательно заключен, Пола можно будет ждать домой, так как нельзя же было думать, чтобы американские войска продолжали занимать Великий сибирский железнодорожный путь тогда, когда воевать никто уже больше не собирался. Говоря это, Банни рассмеялся: ему самому показалось смешным то, что он говорил. И Руфи тоже стало смешно. Так еще невинны были эти дети калифорнийских лесов, так несведущи были они во всех хитросплетениях мировой дипломатии.
XI
Банни провел в Парадизе целую неделю, охотясь с отцом за перепелками и обдумывая серьезные вопросы. В один прекрасный день он сказал отцу:
– Папочка, я боюсь, что ты во мне разочаруешься, но факт тот, что я хочу поступить в университет.
– В университет? Помилуй, сынок, зачем это тебе вдруг понадобилось?
Испуганное, недоумевающее выражение появилось на лице мистера Росса. Но он был старым лицемером и прекрасно знал, что, собственно, заставляло Банни так говорить. Да и он сам много раз об этом думал.
– Потому что я чувствую, что того образования, которое я получил, очень еще недостаточно, папа.
– Чему же тебе хотелось бы еще научиться?
– Это трудно сказать, пока не начнешь изучать те или другие предметы. Обо всем, вообще, я знаю слишком еще мало.
Мистер Росс смотрел на сына с жалким, растерянным видом, и в нем теперь не было уж ничего деланого.
– Это значит, что нефтяное дело тебя совсем не интересует? Да, сынок?
– Не совсем так, папочка. Я, наоборот, думаю, что, поучившись еще немного, я непременно примусь потом за это дело.
Но мистер Росс смотрел на этот вопрос иначе.
– Нет, сынок, – сказал он, – если ты поступишь в университет, то сделаешься таким образованным, что не захочешь и думать обо всех нас, нефтяных промышленниках. Поэтому, если ты желаешь впоследствии заняться нефтяным делом, тебе надо изучать теперь не науки, а нефть.
– Дело в том, папочка, что я правда слишком еще молод, чтобы теперь уж решать, кем я хочу быть. И ведь в том случае, если бы мне захотелось быть кем-нибудь другим, а не нефтяным промышленником, то ведь денег у нас для этого достаточно.
– Вопрос не в деньгах, сынок, вопрос в работе. Ты ведь знаешь, как я себя в последнее время чувствую. И мне хотелось бы иметь тебя возле себя.
– Но ведь я никуда не собираюсь уезжать, – поспешил сказать Банни. – Здесь поблизости столько университетов, а жить я могу дома. Я совершенно не намерен порывать свою связь с Парадизом, папочка, но я, правда, не хотел бы уходить с головой в это дело, пока у меня есть возможность еще чему-нибудь научиться.
Против этого мистер Росс не нашелся ничего сказать. Чувство уважения к наукам и то невольное почтение, какое он испытывал к культурным людям, боролись в нем со страхом, что Банни может почерпнуть в образовании тот дух идеализма, который сделает его неспособным удовлетворить требованиям, предъявляемым к его, мистера Росса, наследнику и блюстителю двадцати миллионов долларов «Консолидейтед Росс».