– Почему? Почему ты уходишь? Ведь у нас просто попросят денег! – удивлялись жены, глядя на собирающих чемоданы мужей.
– Ты не понимаешь. Нам придется отдать, – отвечали мужья.
Дети внимательно смотрели на своих родителей.
Однако, несмотря на некоторую смуту, царившую в умах в те дни, все было спокойно и правильно.
Деньги тем временем свозили во Внуково. В аэропорту с самого начала операции работала команда сортировщиков. Они разбирали купюры и монеты, складывая тысячи рублей с тысячами, сотни долларов с сотнями, монеты по пять рублей с такими же монетами. Каждую категорию грузили в отдельный самолет. Автобусы, раньше возившие пассажиров от здания аэропорта к самолетам, делали сейчас то же самое с деньгами. Запах выхлопных газов и керосина, запах асфальта, резины и туалетной воды сортировщиков перебивал один-единственный тяжелый, страшный, мертвый, сладкий запах – запах денег.
В воскресенье все было кончено. Грузили последнюю партию денег. Начальник команды сборщиков огляделся вокруг, посмотрел под ноги, поднял блестящую копейку и бросил ее в последний мешок, который вез последний автобус на борт последнего самолета.
– Поздравляю, господа, – сказал начальник. – Дело сделано.
Однако ни возгласов, ни аплодисментов не последовало. Тысячи людей, стоявших в это время на взлетной полосе, остались холодны и спокойны. Самолеты начали взлетать, и от рева сотен моторов словно что-то окончательно сломалось, оглохло и расплавилось в воздухе этого города. Когда последний самолет с деньгами оторвался от взлетной полосы, асфальт во всем городе тут же едва заметно посерел и стал покрываться тонкими трещинками, деревья стали быстро засыхать, а здания на глазах ветшать. На улицах не было ни души. Москва стала легче на двадцать один грамм.
Жители Юго-Запада могли наблюдать из своих окон, как в воздух поднимается самолет за самолетом, как из города улетают тонны денег. Посмотрев минуту в окно, москвичи шли на кухни, открывали холодильники и доставали то, что там осталось.
– Ужинать, все идем ужинать! – ласковыми голосами звали хозяйки к столу свои семьи.
Никто во всем городе в этот вечер не задал ни одного вопроса и не исторг ни единой пошлости вроде «будет день, будет пища».
– Мам, передай, пожалуйста, хлеб, – просили дети, и матери передавали.
– Просите, и я дам, – улыбались матери.
А самолеты летели каждый в свой пункт назначения и сбрасывали там тяжкий свой груз. Сутки по всей стране шел денежный дождь. Раньше всего он пролился в европейской части страны, жителям Дальнего Востока пришлось ждать дольше всех. Миллионы купюр и монет сыпались на головы россиян, устилали города и деревни. Человеческих жертв зафиксировано не было, не пострадал и животный мир (монета достоинством в пять рублей, сброшенная с большой высоты, может, конечно, оставить синяк, но серьезных травм опасаться не стоит). Никто из-за денег не дрался, каждый понимал, что хватит всем. Прикрывшись зонтиками и чем придется, люди выходили из домов и внимательно смотрели вверх, туда, за горизонт, за край беременного снегом и золотом неба, откуда вот-вот, уже через минуту, судя по гулу моторов, должно было появиться их счастье. И счастье появлялось.
За все это время во всей стране лишь однажды люди поспорили из-за денег, но и то в шутку, скорее из баловства, чем от жадности. В одной сибирской деревне отец с сыном заканчивали убирать двор. Все деньги были собраны и унесены в дом, и сын, подметая истоптанный двор, случайно заметил в мусоре новенькую копейку. Улыбнувшись, он положил ее в карман, но отец заметил это и строго спросил:
– Что нашел? Деньгу утаиваешь? Ну-ка, показывай!
– Ерунда это, отец, копейку нашел. У нас сейчас вон сколько денег, что нам копейка-то?
– Давай-давай, доставай свою копейку! – настаивал отец, сдерживая улыбку.
– Ну ладно, – решил подыграть ему сын. – Подбросим: орел – твоя будет, решка – моя, значит, копейка.
Сын положил монетку на ноготь большого пальца и резко подкинул ее вверх. Копейка отчаянно блеснула на солнце и упала где-то далеко, и сколько ее ни искали, найти так и не смогли.
– Да и черт с ней, – сказал отец и пошел в дом.
Сын посмотрел на небо, закрыл глаза, быстро прошептал что-то и пошел следом.
2008 г.
Нефть, метель и другие веселые боги
Случилось так, что под Красной площадью в районе Мавзолея нашли месторождение нефти. Не то чтобы особо крупное, но тоже ведь деньги, какие-никакие, но деньги. Суровые нефтяники пришли в Кремль, навоняли в коридорах власти мазутом, натоптали на дорогих коврах, сели в своей грязной нефтяной спецодежде на удобный просторный диван и, зевнув, бросили небрежно:
– Бурить.
Власти забеспокоились:
– Не надо бурить. Мы понимаем сложившуюся ситуацию и прилагаем усилия, но – не надо бурить.
– Смотрите, дело ваше, – еще раз зевнули нефтяники и ушли, по дороге случайно разбив большим разводным ключом фарфоровую вазу, в которой обычно лежали леденцы для гостей Кремля.
Нефть, до этого спокойно спавшая под брусчаткой, случайно услышала этот короткий разговор, проснулась и разволновалась.
– А что. Наверное, надо бурить, – булькнула нефть. – Ильич, ты как?
Владимир Ильич, которому только что с большим трудом удалось уснуть, рассердился, погрозил кулаком жирному голосу из-под земли и нервно проговорил:
– Не надо бурить. Ты не нефть нации, а говно. Лежи себе спокойно и мне не мешай.
Нефть, услышав такие слова, обиделась. «Сколько, – капризно поджав губы, думала нефть, – лежишь под землей, скучаешь и ни в ком не встречаешь сочувствия. Надоело».
Нефть подумала еще немного, окончательно обиделась на всех и решила уйти навсегда. Разложила по карманам документы, кошелек и телефон, заперла дверь и отправилась восвояси. Итальянские и другие туристы от испуга неловко засмеялись, когда брусчатка под их ногами начала изгибаться, идти волнами и кое-где даже трескаться.
– Что это? – удивлялись туристы.
– Не знаем, – отвечали другие туристы. – Наверное, ремонтные работы в канализационной системе. У русских всегда ремонт.
Нефть обиженно текла все дальше и дальше, прочь из Москвы, на восток страны. «Да ну их, в самом деле, – думала нефть. – Хочется простого человеческого тепла. Сколько можно». В районе Ярославля у нефти кончились деньги. Просочившись на поверхность, она подтекла к ближайшей автозаправочной станции, воровато оглянулась, оценивающе посмотрела на всех работников с пистолетами, выбрала самого худого и грустного и тихо свистнула:
– Эй!
Работник, тоже оглянувшись по сторонам, подошел к нефти:
– Чего?
– Отойдем, – заговорщически шепнула нефть, отвела работника за угол и там продала ему немножко себя.
– Пива выпьешь, детей в цирк сводишь, – улыбнулась нефть, застегиваясь. – Все веселее.
– Ага, – тоже улыбнулся работник заправочной станции, довольно поглядывая на увесистую канистру. – Заходи, если что, еще. Бывай.
Нефть потекла дальше.
В это время суровые нефтяники пришли к власти еще раз.
– Ну, что? – лениво спросили они. – Бурить?
– Да нет же, нет. Не надо бурить, – улыбались власти, суетливо угощая нефтяников леденцами. – Везде – бурить, а здесь – не бурить.
– Ну, как хотите. Наше дело предложить, – дохнули нефтяники тяжелым бензиновым перегаром, взяли по горсти леденцов и ушли, снова случайно разбив мельхиоровым своим ключом еще одну вазу.
Спустя несколько дней нефть благополучно добралась до Урала и затекла просить ночлега в небольшую деревню под Екатеринбургом. Она мягко стучала своей нежной черной рукой в каждое окно, но по-прежнему ни в ком не встречала сочувствия. Строгие бабушки и легкомысленные девицы на выданье испуганно отодвигали занавески, смотрели в темноту и, не видя никого, отвечали одно и то же:
– Кого тут черт носит? Зима, кризис на дворе, уходи подобру-поздорову.
Нефть шла к следующему двору, все больше обижаясь на весь род людской. «И тут то же самое, – всхлипывая, думала нефть. – Люди, оказывается, везде одинаковые».
Нефть конечно же не догадывалась, почему ее никто не хочет пускать к себе. Чудо произошло тогда, когда нефть, совсем отчаявшись, подошла к последнему дому на краю деревни и от холода, страха и тоски решила сжечь себя и всю деревню заодно. Чиркнув зажигалкой, нефть осветила свое смуглое печальное лицо, и ее заметила баба Нина, шедшая в это время из коровника с ведром молока.
– Что ж ты по морозу-то в одной кофте гуляешь, детонька? – ласково и жалостливо заговорила она, открывая калитку. – Простудишься ведь! Ночевать тебе негде, выгнали из дому или как?
Нефть заплакала от жалости к себе, потушила зажигалку и вошла.
Нефть стала жить у бабы Нины и деда Николай Степаныча. Колола им дрова, возила воду, убирала скотину и в долгие зимние вечера развлекала стариков рассказами о столице.
– А дома там – ух! – вдохновенно говорила нефть, вставая со стула. – Огромные! Дорогущие! Хорошо, у меня давно свое жилье было, а ты пришлось бы комнату снимать – не купишь ведь никак!
– Да ну, – отвлекался от заплатки на валенке дед. – Как же люди-то там живут, раз не купишь?
– Так и живут. Мучаются, – печалилась нефть, но тут же снова вдохновлялась воспоминаниями: – А машины там – ух!
– Постой, детонька, – перебивала ее баба Нина. – А у тебя-то откуда жилье было?
– По наследству досталось, – скромно отвечала нефть. – Вообще, это долгая история.
– Да правильно, вон по телевизору говорят – дорого все, страсть! – сердился дед, грозя валенком красивой, спокойной женщине-ведущей.
– И не говорите! – возбуждалась нефть. – И там еще, там еще знаете что, – обиженно размахивала руками нефть и брызгала черными каплями вокруг, вспоминая прошлые обиды. – Там еще мертвец посередине площади лежит, он на меня накричал!
– Забудь про дурака, детонька. Теперь тебя никто не тронет, – успокаивала нефть баба Нина.
Так шло время.