.
Соня осторожно отхлебнула.
– Вот это да! Парни, как я рада, что мы познакомились! Гриб! Где бы я его встретила!
Соня в несколько глотков осушила и потребовала добавки. Ваня с радостью подлил.
– А моя мать его выкинула!
– Его все выкинули. Даже не знаю, как он у нас сохранился, – отвечаю я, будто осознав впервые, что у нас есть «гриб».
В девяностые «гриб» утратил свои позиции. Ветреные советские женщины тут же изменили ему с кока-колой и спрайтом, позабыв о древности «гриба» и его целительной силе. Сначала за «грибами», жившими в трехлитровых банках, перестали ухаживать, допивая жидкость из жалости, будто делали одолжение. А потом взяли да и повыкидывали грибы на помойку. Вчерашние баловни лежали в мусорных баках среди яичной скорлупы, куриных костей и мокрых газет, которыми в те времена устилали мусорные ведра. «Грибы» напоминали медуз, выброшенных на пляж.
Лишь немногие женщины сохранили верность «грибу», одной из таких была мама. «Гриб» пережил крушение Советского Союза, штурм «Белого дома», московский ураган и дефолт девяносто восьмого года, чеченские войны, гибель «Курска» и смерть своей покровительницы. Я немного стыжусь «гриба», но в глубине души верю, что он живой. Ваня за ним ухаживает и общается с ним как с домашним божеством.
Соня рассматривает мясисто-слоистую структуру.
– Он такой мягкий, склизкий, круглый. Будь я мужиком, я бы его обязательно трахнула. Вы не пробовали?
– Мы… мы нет, – ответил я, испугавшись одной мысли о сексе с «грибом». Ваня промолчал и страшно смутился, так что я даже на секунду засомневался. Но нет, вряд ли.
– Эх, как бы я его трахнула, иногда жалею, что у меня нет члена, – развивает Соня мысль, прихлебывая из стакана и бросая взгляд на меня.
Не хватало, чтобы Ваня набрался таких знаний от нашей новой подруги. Начнет еще время от времени тайно поебывать гриб. Тогда бедняга позавидует участи своих собратьев, засохших на помойках двадцать лет назад.
– Чего у тебя нет? – переспросил Ваня.
– Нам скоро выходить! Вань, ты собрался?
– Да.
Спешу к себе, чтобы наконец одеться. Соня следует по пятам со стаканом, развивая полемику вокруг перспективы присунуть «грибу».
– Да, он холодный, зато молчит, и от него ничего не подцепишь! Может вырасти получеловек-полугриб. А вдруг это сделали уже давно, просто держат в тайне! Я видела много людей, похожих на эту штуку, с такими же лицами!.. А что, если это внеземная цивилизация?! – Соня даже остановилась, отстав на несколько шагов. – Как мне раньше в голову не приходило! Это же очевидно, гриб – инопланетянин!
Пока она стояла в коридоре, пораженная снизошедшим на нее озарением, я успел надеть джинсы.
– Неужели тебе никогда не хотелось трахнуть инопланетянина? – Она подошла ко мне вплотную и заглянула в глаза.
Мы стоим очень близко друг к другу. Слишком близко. А я полуголый.
– Как-то не думал об этом… Вань, ты готов?! – кричу через ее плечо, пожалуй, чересчур громко. В двери сразу показался Ваня, будто подслушивал.
– Готов. Ты уже спрашивал.
– Пора грузиться, а то опоздаем.
Кряхтя, цепляясь за дверные ручки и стукаясь о косяки, я вынес кресло к лифту и запер квартиру. Ване я не позволяю таскать тяжести. Сердце. Мы втиснули старый германский трофей в узкий российский лифт, для чего потребовалось немного прижать креслу плюшевые «уши», «растущие» от спинки.
– Купили бы давно другое кресло, похожее, и отдали бы в театр, – предложила Соня, видя, какие усилия я прилагаю.
– Другое нельзя. Меня это вдохновляет, – отверг предложение Ваня.
– Может, другое тебя еще больше будет вдохновлять.
– Другое не будет.
Кресло, к моей радости, поместилось в багажник. Мы забрались на заднее сиденье, и Соня вырулила на мост.
– Старинная? – Мой вопрос касался иконы, которую я нащупал рядом с собой под кучей журналов.
Соня вопросительно посмотрела в зеркало заднего вида.
– А я ее найти не могла… да нет, современная работа. Но хорошая. Сергий Радонежский. Иконы – самый надежный сегмент арт-рынка. Возраст иконы определить трудно. Умельцы покупают старые доски и пишут на них. Можно сильно запутать экспертов. Ты же рисовать умеешь?
– Вроде да…
– Вот у меня бывший член Союза художников работает. Раньше Лениных шарашил, теперь иконы. Идут очень прилично. Не хочешь голодать в старости – пиши сейчас иконы и лет через тридцать начинай продавать.
– Спасибо за наводку.
Мы с Ваней разглядываем лик русского святого, написанный спецом по вождю мирового пролетариата. Мне нравится. Цвета простые, но богатые. На нас смотрит мудрый старик, который все знает. И будущее, и прошлое. Хотя прищур у него какой-то ильичевский, да и бородка тоже, кажется, клинышком.
По приезде в театральный подвал мы установили кресло в центр сцены, а Ваня переоделся и занял позицию в предбаннике, встречать зрителей. Костюм пажа составлен из нарядов, сшитых для него еще мамой. Длиннополый бархатный сюртук цвета арбузной мякоти, оранжевая манишка и черные брюки. Ваня галантно раскланивается, церемонно произносит: «Добрый вечер, добро пожаловать» и приглашает занять места. Появилась Маша. Родственники других актеров поглядывают на нашу компанию с любопытством и даже некоторой завистью. Сестры выглядят инородно, как жительницы другого, недоступного мира веселья и благополучия.
Мы заняли места на скамейке в третьем, последнем ряду. Первые два на этом спектакле травматичны. Можно схлопотать затрещину от чересчур усердно размахивающего руками Ромео или попасть под душ слюней, брызнувших изо рта признающейся в любви Джульетты. Зрителями в основном являются матери и бабушки актеров-даунов, папаши из таких семей обычно бегут. Также присутствуют люди, связанные с умственно неполноценными профессией: психологи, воспитатели, работники благотворительных центров. В каморке рядом со сценой шушуканье и стук, последние приготовления.
Наконец свет гаснет, фонарь высветил пятно, в которое ступил чувственнолицый режиссер-постановщик. С запозданием заиграла музыка, пультом управляет бабушка Тибальда. Она еще не освоилась с техникой. Постановщик выразительно, бурно жестикулируя и делая таинственные глаза, поведал затаившимся зрителям имена участвующих персонажей и цепь предстоящих событий. Пьеса не следует безропотно Шекспиру. Постановщик объяснил это тем, что у текста имеется множество вариантов прочтения. В его варианте все вертится не вокруг несчастной любви двух молодых сердец, а вокруг мистического переселения душ. Для чего постановщик нарушил основы драматургии и раскрыл всю интригу в самом начале, стало ясно с первой репликой Ромео.
– Агапэвуа… – сказал он и сделал многозначительное и торжественное лицо. Представляю, какое впечатление это «агапэвуа» произвело на сестер. Они-то настраивались на спектакль. На странный, неожиданный, но все-таки спектакль с более или менее понятными репликами. Здесь же вместо реплик зазвучали невнятные слова-полуфабрикаты. Многие дауны плохо говорят, большой язык мешает им шлифовать звуки. Они сглаживают все детали, бугорки, углы и загогулины слов, отчего те получаются недоразвитыми болванками. Так бы звучали слова, если просто открывать рот, а языком и губами никаких действий не производить. Как нераскрашенные матрешки.
Одни актеры кричат там, где требуется шепот, другие забывают реплики. Произносит, к примеру, Няня свою реплику, громко выдыхая после каждого слова, будто тяжесть поднимает, а в это время и Джульетта, и граф Парис ей подсказывают. Не волнуйся, мол, вспоминай, говори с выражением. А Няня ответственно кивает – спасибо, мол, не подведу.
Очень неловко перед сестрами. Каждую неудачу на сцене принимаю на свой счет. Задерживаю дыхание, мысленно подбадривая даунов. Когда я присутствую при чем-то, что меня смущает, хочется стать маленьким, исчезнуть. К счастью, передо мной сидит чья-то мама в огромном розовом берете. Берет надвинут на затылок и торчит блином перед моим носом. Другой бы переживал, что головной убор такого диаметра мешает видеть сцену, а я рад, что могу за ним скрыться. Рассматриваю щели в паркете, ботинки соседа.
Кирюша, играющий Меркуцио, капнул на руку воском со свечи, обжегся и чуть было не сорвал все действо. Постановщику удалось уговорить его не покидать сцену преждевременно, но играл Кирюша уже неохотно, постоянно дуя на обожженное место. Из-за этого роковой поединок смазался, а фраза «чума на оба ваших дома» вышла скорее капризно и скандально, чем пророчески. Я злорадствовал. Будете знать, как роли отбирать. Моего Ваню мелким ожогом не спугнешь, а еще у него дикция лучше, и роль он знает.
На выкрик постановщика «появляется Джульетта» долгое время никто не выходил, и лишь после того, как постановщик лично нырнул в каморку при сцене проведать актрису, исполняющую роль Джульетты, обнаружилось, что та в сопровождении бабушки отправилась в туалет. Пока ждали, бабушка Тибальда оставила пульт и успела скормить внуку пирожок.
Джульетта, зубастая девушка в очках, не подкачала, исполнила для Ромео песню Элвиса «I’ll make you so lonely, baby, you could die». Любовное объяснение произошло как раз в нашем кресле. Джульетта присела на подлокотник, а Ромео развалился на сиденье.
– Айл мэйк ю со лонли, бэйби! Ю куд да-а-й! – призывно пробасила Джульетта. Ромео, толстячок, смотрящий все время на свое левое плечо, раззадорился и выкрикнул:
– Йес, бэйби! Камон! – чем сорвал бурные аплодисменты.
Поняв, что поймал волну, Ромео принялся на все лады подстегивать Джульетту возгласами «Йес, бэйби!». Она же пела свою партию снова и снова, с каждым разом снабжая голос все более порочными интонациями и задирая ноги, забыв о короткой юбке. Сцена затянулась минут на пять, умиленные зрители аплодировали.
В самом конце бабушка Тибальда вырубила свет, и вся компания на сцене накрылась черной тканью. По замыслу постановщика спрятавшиеся под тканью актеры должны как бы погрузиться во тьму и в таком виде уйти со сцены, но не тут-то было. Они тут же позабыли про свои обязанности и принялись играть в палатку. Шушуканье и толкотня образовали паузу и заставили постановщика вновь выскочить на сцену и направить своих подопечных в сторону двери. Тут произошла вторая заминка – идущий впереди Ромео не сразу отыскал сначала саму дверь, а затем ручку, за которую следует дернуть. Это привело к тому, что идущие позади врезались в передних, образовав миниатюрную давку и небольшой конфликт. Бдительный постановщик все же взял ситуацию под контроль, распахнул дверь и ласково, но напористо вытолкал компанию со сцены.