На экране, висящем в углу под потолком, появляется реклама. «Закачай прикольные картинки в свой мобильник», а рядом варианты. Знаменитый красавчик футболист, юная певица-мулатка, голый по пояс президент и Иисус Христос. Вот ты где спрятался, господи… в телевизоре… Голова у Христа запрокинута, глаза обращены к небу, лоб царапает терновый венец, словно колючая проволока. Изображен так, что непонятно: он страдает или изогнулся в сладостной истоме. Под каждой картинкой – надпись, характеризующая персонажа. Под Христом тоже – «Бог любит тебя».
Дома встретил плачущий Ваня. Вещи раскиданы. Ванин ковер с тайниками сорван со стены, все карманы вывернуты наизнанку.
– Соня ударила меня… сказала, отдай картину…
Я в бешенстве сжимал и разжимал кулаки, оценивая коварный план сестер; одна выманила меня из дома, другая устроила обыск! Но Черчилль-то у Маши настоящий, не кастрировали же его только для правдоподобия. Просто совпадение. Не было у них коварного плана. Соня думала, что я тоже дома… Пока я мучался размышлениями, Ваня преобразился.
– А я ей не показал, где картина. Я ее хорошо спрятал!
На следующий день на весь гигантский фасад нашего дома, выходящий на набережную, натянули рекламный баннер. Оправдывается это ремонтом. Наружные стены красят, а чтобы скрыть строительные леса, натянули баннер. В каждую квартиру позвонили представители рекламной фирмы, предложив подписаться, что мы не против, в обмен на пакет с новогодними подарками. Ваня строго потребовал показать содержимое пакета, а когда нашел там бутылку водки, названную в честь президента, коробку зефира и банку растворимого кофе, то запретил мне ставить подпись.
– Это мошенничество! Мы Лужкову будем жаловаться! – С этими словами он забрал у рекламных активистов пакет и захлопнул дверь.
На баннере оказалась нефтяная Венера. Увеличенная до размеров дома. Я почувствовал себя пойманным с поличным. Как будто кто-то призывал: «Смотрите, вот они, воры, спрятались в квартире, аккурат за пупком». У всего этого есть один недостаток. Обожаемая Ваней дама существенно сократила доступ драгоценного, любимого им света. Жильцы начали собирать подписи под коллективной жалобой.
– Красиво, – подытожил Ваня, откусывая от халявного зефира, когда мы стояли напротив дома, любуясь рекламой.
– Нас на премьеру пригласили… – задумчиво сказал я.
– Надо обязательно пойти!
– Нас пригласила женщина, которой на самом деле принадлежит картина.
– Соня?
– Соня хочет вернуть картину этой женщине. Думаю… мы должны… мы должны сами картину вернуть. Без Сони.
– Ни за что!
– Подумай. Она тоже ее любит. Кстати, у нас лишнее приглашение. Кого позовем?
– Соню с Машей позовем.
– Она же тебя ударила!
– Я все равно ее люблю. – Ваня кокетливо изогнулся и начал бегать кругами.
Весь день я колебался, звать сестер или не звать. А если звать, то которой позвонить. Будь моя воля, я бы не звал ни одну, но Ваня попросил… В итоге решил набрать Соню. Ответила, как ни в чем не бывало:
– Видел?
– Видел. У нас приглашение есть на премьеру.
– Ловко.
– Можете пойти с нами, если хотите. Послезавтра.
– С Машей надо посоветоваться… у меня параллельный звонок, я тебя перенаберу.
Через полчаса вместо Сони позвонила Маша и заговорила еще беззаботнее сестры, будто никакой ночной сцены не было.
– Парикмахер может завтра в два у меня. Вам удобно?
– Какой парикмахер?
– Ваню стричь. Мы ведь на премьеру идем?
– А зачем стричь?
– Чтобы выглядеть лучше. Я угощаю!
Записал адрес. Заглянул в комнату к Ване.
– Завтра пойдем к Маше стричься.
– Зачем стричься?
– На премьере надо хорошо выглядеть.
– А ты тоже будешь стричься?
– Посмотрим. Просто посижу или погуляю, пока тебя будут стричь.
– Я не хочу оставаться без тебя, папа!
– Вань, ты же любишь Машу? В чем проблема?! Тебе через несколько дней шестнадцать исполнится!
– Не хочу!
– Ты должен научиться быть самостоятельным! Научиться общаться с чужими! Я не могу всегда с тобой нянчиться!
– Папа, я не хочу быть с чужими! – Ваня расплакался и подбежал ко мне. Я оттолкнул его.
– Хватит соплей, Иван! Что ты ревешь по любому поводу, как девчонка! Взрослый парень уже! Сам просил Соню с Машей позвать! Она тебя ударила, а ты ее любишь!
– Папа, я тебя люблю! – Ваня неловко топчется, цепляясь за мои руки.
– Любвеобильный нашелся! Да отвали ты от меня!!! – вдруг заорал я не своим голосом. – Свалился мне на шею и отлипать не хочет! Тебе что, нравится меня мучить?! Нравится видеть, как моя жизнь проходит в четырех стенах?! Да?!
Я схватил Ваню за рубашку и принялся трясти.
– В кои-то веки с тобой захотели дружить! Две нормальные, НОРМАЛЬНЫЕ девушки! Так нет, влез в разговор, эксперт по живописи нашелся, «не дорисовано»! Кто тебя просил вякать?! Стричься он не хочет! Посмотрись в зеркало! Правильно балерина сказала! Сидеть рядом стыдно!
Я дернул его заправленную в спортивные штаны рубашку.
– Что это такое?! Как ты вообще додумался надеть рубашку, предназначенную для пиджака, со спортивными штанами и еще заправить ее в них?! Это же нормальному человеку в голову не придет!!! Боже, за что мне такое наказание???!!!
Я уже кричу не на Ваню, а непонятно на кого. Мечусь по комнате и ору.
– Правильно Соня тебя ударила! Спер чужую вещь и возвращать не хочет! Нет, это видано ли такое! Обокрасть умирающего! Ты же настоящий монстр! Даже спрашивать не стану, отдашь как миленький!
Ваня рыдает.
– Прекрати визжать! – трясу его за плечи. – Прекрати вой! Что ты орешь все время?! Говори тихо! Говори со мной шепотом! Ненавижу твои вопли!!! – замахиваюсь на него. Ваня жмурится, ожидая удара. В последний момент опускаю руку.
Что я тут устроил? Из-за чего?.. Вижу Ванину комнату с его мелкими вещицами, Ваню, утирающего слезы, и себя самого. Мне стыдно и за скандал, и за раскаяние.
На тротуарах царит приятное весенне-предновогоднее оживление. Повсюду стоят украшенные елки, похожие на девчонок в пышных многоярусных юбках. Витрины магазинов набиты всякой праздничной всячиной.
Спускаемся под землю, на украшенную мозаиками станцию. Со сводов смотрят дородные колхозницы со снопами пшеницы, крепыши с простыми, открытыми лицами, сжимающие учебники, широкоплечие военные в парадных кителях под руку со студентками.
Заходим в вагон, прислоняемся к нераскрывающимся дверям. На стене напротив, рядом с картой метрополитена, наклеена реклама «Нашей Аленушки». Рядом с плакатом топчется седоватый пенсионер с мелкими чертами лица. Он оглядывает пассажиров взором фанатика, ищущего поддержки. Не найдя отклика, пенсионер решается на поступок. Подносит к плакату ключ – все это время он сжимал его в кулаке – и принимается скрести. Сначала робко, озираясь, потом с нарастающим остервенением. Начал пенсионер, разумеется, с треугольника между ног. Представляю, насколько этот ключ мокр от пота. Пассажиры бросили на пенсионера несколько безразличных взглядов и вернули головы в привычное положение; кто уткнулся в детектив, большинство – в пустоту перед собой. Я слежу за действиями седоватого борца за нравственность с любопытством. Он подбадривает себя бурчанием, в котором преобладают слова «блядство», «позор» и «довели страну». Увлекшись зрелищем, я на некоторое время упустил из виду Ваню, заметив его лишь тогда, когда он вошел, так сказать, в кадр, оказавшись за спиной оголтелого скребуна. Не успел я что-либо предпринять, как Ваня громко потребовал:
– Прекратите хулиганить!
Вышло у него настолько убедительно, что пенсионер вздрогнул всем телом и обернулся. Увидев перед собой Ваню, с лицом строгим, но говорящим о его умственном статусе, пенсионер осмелел:
– Не лезь, пацан. Тебе вон совсем голову задурили эти олигархи!
Решил, что Ванин недуг является результатом происков коварных миллиардеров.
– У меня голова светлая, Тимофеич сказал!
– Тьфу! – пенсионер отвернулся и принялся скрести с удвоенной силой.
– Неприлично поворачиваться спиной, когда с вами разговаривают! – не отстает Ваня.
Окружающие оживились. На другом конце вагона мужчина с усиками привстал на цыпочки. Читатели детективов закрыли книжки, заложив пальцы между страниц.
– Вань, не нарывайся, – шепнул я на ухо сыну.
– Забери своего… инвалида! – громко и с выражением произнес пенсионер, видимо вообразивший себя мучеником за правое дело. Зубов у него во рту мало. Зубы похожи на желтые рычаги. Дернешь один – пенсионер выдвинет ковш и начнет рыть землю, дернешь другой – вылезет отбойник и примется долбить асфальт.
– Не груби, дядя! – Когда дело касается Ваниного здоровья, я завожусь с полоборота.
– Офтавьте ее, она крафивая! – занервничал Ваня.
Лене-Венере-Аленушке уже нанесено множество непоправимых ран. Белыми бороздами они рассекают ее прекрасное просоляренное тело.
– Ах ты, сопляк паршивый! Понаехали! – взбеленился пенсионер и затрясся от негодования, как желе. На одном из его бешено бегающих зрачков прогрессирующая катаракта.
Ваня вцепился пенсионеру в руку. Тот давай его стряхивать. Я перехватил пенсионерский кулак, сжимающий ключ. Стоящий рядом парень в наушниках, ухмыльнувшись, отошел, мужчина с усиками весь извертелся от любопытства. Кто-то нажал тревожную кнопку.
На ближайшей станции толпа вынесла нас из вагона прямо в руки двум милиционерам.
– Что происходит?
– Арестуйте хулигана! – взвизгнул Ваня и пихнул пенсионера.
Дальше началось нечто невразумительное. Милиционеры принялись отдирать нас от пенсионера. Все пыхтели, мычали и раздувались от негодования, обиды и злости. Никто не произносил ни слова.
Нас отволокли в станционное отделение милиции с застоявшимся подземным воздухом. Пенсионера в одну комнату, меня с Ваней в другую.
– Мужики, сами понимаете, погорячились… – начал я, виновато и заискивающе улыбаясь. Человек в форме, пишущий протокол, не поднял голову.