– Да, он их на шее носит…
Мы с Машей бросились в метро.
Дверь квартиры заперта. Внутри никого. Проверяю Ванин тайник. Пусто. В большом кармане ничего нет.
– Картины нет… Видимо, он ее взял и куда-то пошел…
– Может, захотел вернуть?
– Не хочет он ее возвращать, не поняла еще?!
Маша молчит.
– Он ее перепрятал еще раньше… – вспоминаю я. – Когда Соня сюда приперлась и трясла его, картины здесь уже не было…
– Не мог он куда попало пойти. Подумай. Дача, кладбище… – перебрала варианты Маша.
Через полчаса мы вбежали в ворота кладбища. Уже смеркалось. Под ногами мокрая листва. Вокруг старые плиты, новые памятники, замшелые ограды. Участок 49 Б, поворот, колодец… Ну, слава богу!
– Ваня, что ты тут делаешь?!
Протискиваемся вдоль летчиковой решетки. Ваня орудует лопатой. Урны с моими родителями лежат у его ног минометными минами. Могила наполовину разрыта.
– Вань, ты с ума сошел?! Что ты творишь?! – вырываю у него лопату.
– Папа, не ругайся, я решил выкопать художника, – ответил Ваня спокойно и уверенно.
– Зачем он тебе?!
– Мне ангел сказал, что он там в гробу воскрес. Его надо отпустить.
– Как тебе такое вообще в голову пришло! Могилу раскопать! Это же преступление!
Он выслушал меня, не перебивая.
– Мне ангел сказал.
– Ангел е… – я сдерживаю ругательство, так и норовящее сорваться с губ. – Слава богу, никто не заметил, а то бы искали тебя сейчас по психушкам вместе с твоим ангелом!
Ваня стоит по колено в могиле. Новые темно-синие вельветовые брюки перепачканы глиной. Брусничная рубашка расстегнута. Стрижка броская – виски выбриты, волосы торчат гребнем.
– А где ты лопату взял?
– Там, – Ваня машет рукой в неопределенном направлении. – Там дорогу ремонтируют, и лопата стояла.
– Ты, оказывается, серьезно склонен к воровству.
– Я верну.
Вспомнилась Венера.
– Ты решил его выкопать и спрятать здесь картину?
Ваня посмотрел на меня с осуждением. Понял, что я рылся в его тайнике без спроса. Лицо у него стало надменным. Хоть он и стоит в яме и смотрит снизу вверх, ощущение, будто я у его ног. Он гордо изрек:
– Картину я спрятал в другом месте.
Слышно, как ветер шелестит в ветвях деревьев. Далеко, за забором кладбища, гудит город.
– Как тебе новый Ванин имидж? – нарушила тишину Маша. – По-моему, цвета подходящие. И прическа…
Ваня в яме приосанился. Кое-как закидав могилу землей, мы отправились восвояси. Лопату пришлось просто прислонить к сторожке. Ваня забыл, где и у кого ее позаимствовал.
В день премьеры, двадцать четвертого декабря, я опомнился и решил постирать одежду, чтобы предстать во всем блеске. Ваня, традиционно занимающийся стиркой, загрузил белье в машину, старательно взвесив его перед этим (должно быть не более пяти килограммов), и в течение всей программы следил, как крутится барабан. Он и меня на это зрелище подсадил. Обожаю смотреть, как за круглым стеклом вертятся, валятся друг на дружку простыни и полотенца. Когда барабан останавливается для замачивания, можно в общей куче мокрых тряпок опознать отдельные вещи. Тогда Ваня радостно вопит, что вот его рубашка, а вон мой носок. Вода прибывает, плещет на дверцу-иллюминатор, и кажется, что наш корабль идет ко дну. Тут барабан разгоняется, откачивает воду, а белье прибивает центробежной силой к стенкам, обнажая блестящее дно барабана.
Раньше серый гофрированный шланг для стока грязной воды был выведен прямо в раковину. Он был привязан к крану веревочкой от торта. Шланг этот напрягался совершенно эротически, извергая из себя мощную, мутную, желтовато-серую струю. Если я оказывался поблизости в такие моменты, то смотрел на струю, испытывая счастье, зная, что это грязь, от которой теперь избавлена моя одежда. Кончив таким образом, шланг увядал до следующего слива. Теперь шланг выведен напрямую в канализацию, и я лишен созерцания грязной воды. Подумываю вернуть все как было. Привязать гофрированный хобот веревочкой к крану, любоваться мутной струей, испытывать наслаждение и облегчение вместе со шлангом.
Я доверил Ване развесить белье на балконе. Он сразу уронил мои любимые джинсы. Я бы сбегал во двор, поднял бы джинсы с асфальта и дело с концом, но не тут-то было. Джинсы повисли на уровне четвертого этажа на ветвях осины. Я пожалел, что балкон выходит не на ту сторону дома, которая завешана рекламой. Так бы джинсы по крайней мере не оказались на дереве.
Мы с Ваней молча постояли на балконе. Точно моряки, смотрящие на волны, в которые только что сбросили гробы с их товарищами. Я мысленно попрощался с джинсами навсегда. Осина растет слишком далеко от дома, никакой палкой до нее из окна не дотянешься. Лезть опасно, наверху ветки тонкие, договориться с подъемником дорого. Придется любоваться на джинсы до скончания века, а пока надеть другие.
Воспользовавшись тем, что Ваня провинился, я решил попытать счастья, спросить его, куда он перепрятал картину.
– Это секрет.
– Вань, я не буду обижаться из-за джинсов, если ты мне расскажешь.
– Прости меня, пожалуйста, но я не могу рассказать.
– Если вернуть картину Лене, может, удастся подружиться с ней заново. Мне бы этого очень хотелось.
– Не пытайся уговорить меня, папа. Я буду непреклонен.
Зеркало на уровне Ваниного лица кривое, из-за чего его физиономия смешно расплывается. Он надел подаренную Машей рубашку с арбузным фраком и теперь оправляет складки.
– Приглашения взял?
Роется в карманах.
– Нет.
– Где они? Я возьму.
– Не знаю…
– Как не знаешь? Я же тебе их дал.
Начинается поиск приглашений. Куда он умудрился их запихнуть?!
– Вань, вспоминай, где ты их видел в последний раз?
Он, раскрасневшийся, бегает по комнатам, переворачивает вещи, книги. Заглядывает под кровати. Впустую.
– Нашел! Растяпа ты, – я вытягиваю глянцевый квадратик из кипы фотографий, которые Ваня несколько дней назад вывалил в кресло, чтобы рассортировать в альбоме. – Одно есть, теперь второе…
Ваня вернулся к зеркалу, я переворошил фотографии. Второго приглашения нет, хоть тресни.
– Вань, а второе где?
– Его там нет?
– Сам взгляни.
Поиски ни к чему не приводят. Я освобождаю кресло, сажусь. «Раз, два три… раз, два, три…» – считаю про себя, чтобы не накинуться на Ваню. Он беспомощно смотрит на меня.
– Что же делать?
– Отдать приглашение Соне и Маше, а самим остаться дома. Нельзя же сначала приглашать, а потом отменять!
Он понурился. Я даже взял сигарету, прикурил.
– В комнате не надо курить, – робко начал Ваня.
– Не зли меня…
Я курю, нервно барабаню пальцами по плюшевой ручке. Плюш меня успокаивает, бархатистый ворс так приятно гладить. Пальцы забираются между подушкой сиденья и подлокотником. Какие-то комочки пыли, песчинки, что-то холодное… Достаю железный рубль… Засовываю руку обратно в мягкую щель, прощупываю каждый сантиметр. Есть! Еще не достав находку, уже знаю, что у меня в руке. Но вновь обретенного приглашения не достаточно. Мною овладевает азарт кладоискателя. Запускаю обе руки во все пазухи между подушками и нахожу сокровище – старенький футлярчик губной помады. Выкручиваю красный стержень. Сточен почти до основания. С замиранием сердца понимаю – с этого стержня началось мое знакомство с губной помадой. Года в три-четыре я приметил, куда мама кладет яркую штуку, которой мажет губы. Улучив момент, я схватил футляр, выкрутил еще новенький стержень с характерным скосом и откусил… Пожалуй, это было мое первое серьезное разочарование. Вместо сладкого вкуса, сулимого цветом и блеском, я ощутил на языке жирную бяку с химическим ароматом. Зубы увязли, как в ириске.
Хвастаюсь находками Ване.
– Значит, мы опять идем?!
– Опять идем.
– Тогда я хочу накрасить губы, – ни с того, ни с сего заявил он. Я остолбенел.
– Зачем?
– В театре нам красили губы, глаза и щеки, это называется грим. А мы идем в кино, там тоже грим.
– В театре ты играл роль, а мы идем в кино как зрители.
– Зрители? Ну и что? Щеки и глаза мне не нравится, а губы хочу.
Я не спорю.
– Только, чур, не сильно!
Ваня выпятил губы как для поцелуя.
– Наоборот, растяни их, вот так, – я растянул губы, Ваня повторил, – а говоришь, губы тебе красили, – легонько провожу помадой по его губам, растираю, он смотрится в зеркало.
– Красиво! Еще давай!
– Это будет выглядеть диковато.
– Хочу еще!
Пришлось накрасить ему губы довольно жирно. Замечаю на Ванином подбородке одну выделяющуюся волосину. Шутливо дергаю ее.
– Пора бритву покупать! Совсем мужик.
Ваня рассматривает волосину в зеркале, про губы забыл.
– Я буду бриться, как ты, папа?
– Будешь как я. А я буду как ты! – хлопаю его по плечу.
– Ты крась, не отвлекайся, – Ваня вспомнил про губы.
Я еще гуще закрашиваю их помадой.
– Вот теперь хорошо. – Ваня удовлетворенно осмотрел свой неправдоподобно яркий рот.
Во дворе ждут сестры.
– Ты все время за рулем, выпей, расслабься. А я вас покатаю, – говорю я Соне.
– Не, я пить все равно не буду.
– Чего так?
– Антибиотики… Ну, погнали. Только в меня тут одна дуреха на «икс пятом» въехала, дверь заклинило. Кто через окно полезет? – спросила Соня, заводя двигатель.
– Можно я?! – застенчиво спросил Ваня. – Я хочу в окно!
Соня опустила стекло боковой двери, и, пока мы с Машей устраивались сзади, Ваня, неловко барахтаясь, ввалился в окошко внедорожника на переднее пассажирское сиденье. Сначала в салон проникла его верхняя часть. Затем он застрял и попросил о помощи. Соня дернула Ваню за шкирку, и он, головой в коврик, ногами на кожаную спинку, оказался в машине. Ване удалось поменять местами ноги с головой, только когда мы переехали мост.
Соня предприняла очередной лихой маневр, отчего я уткнулся в шиншилловый воротник Машиного пальто. Мех мягкий и немного влажный, на улице моросит. Уперся рукой в сиденье. Рядом Машина рука. Вираж оказался достаточно продолжительным для того, чтобы я ощутил мягкость ее щеки, аромат волос, холодный бриллиант в ухе. Наши с Машей пальцы соединились. Я как бы невзначай отнял руку, типа почесаться.