на груди сложит, чтобы исколотых вен не было видно, оттолкнет и не узнает. Захочет – в лицо плюнет, а захочет – отдастся.
Ноги сами топают в такт музыке. Некоторые зрители пританцовывают в проходах между креслами.
Картинка фильма смешивается с калейдоскопом моих видений. Страна со свистом и улюлюканьем проносится передо мной. Матросы, громящие дворцы, и юные аристократки, флиртующие на первых балах, «деды», избивающие «салаг», и пьяные купцы, катающиеся на санях по Москве. Казаки с серьгами в ушах рубят шашками, еврейские скрипки плачут, лошади вязнут в грязи, волоча пушки, медведи пляшут на ярмарках, платки кружатся вихрем. Вожаки мужицких восстаний в клетках на Красной площади. Пальцы чекистов жмут на курки, зэки валят лес.
Вот фашистские петли, в которых повисли комсомольские мученицы. А вот и сами фашисты, идущие на расстрел прусским военным шагом, вытягивают руку в последнем салюте. Вот священники с выжженными на лбу пятиконечными звездами. Вот пьяные женщины в розовых пуховиках танцуют перед Мавзолеем в новогоднюю ночь. Вот смершевцы в темно-синих галифе стреляют в спины смертникам из штрафбатов. Черноглазые горцы режут глотки вчерашним рязанским, тамбовским школьникам в российской военной форме. Узкоглазые конники, белобородые витязи.
Тела танцующих на экране сливаются, образуя странных существ со многими головами, руками и ногами. Хохочущие, кривляющиеся лица.
Мне не нужен никакой порядок, кроме этого хаоса. Кроме этой неопределенности. Спасибо тебе, страна, за страсть, спасибо за ужасы, спасибо за прелесть, спасибо за страдания.
Летят ведьмы в ступах и со швабрами, русалки плещутся под сводами затопленных колоколен, тройки вороных влекут тачанки, поливающие пулеметным огнем. Мир, осененный татуированным крестом со спины уголовника.
Я вижу зал глазами персонажей фильма, вижу фильм глазами зрителей, вижу весь мир глазками камер слежения. Небоскребы, синие купола в золотых звездах, атомные подводные лодки, тучи стрел с горящими наконечниками. Малахит, дыба, бояре, растерзанные царевичи, космические ракеты. Банные веники сливаются с розгами, хлещущими по кровавым спинам. Пар, валящий из бань, уходит в трубы тепловых станций. Лагеря, леса, дали. Марево над черными реками, над болотами, на дне которых лежат сундуки с сокровищами, их пытались вывезти отсюда чужестранцы. Рядом покоятся их останки. А подле них защитники.
После того как в зале включился свет, мы вместе со всеми идем в холл, к накрытым столам.
– Ну как, Вань, понравился мюзикл?
– Очень понравился. Хорошо, когда все танцуют и поют!
Набрав полную тарелку закусок, мы прислонились к колонне и принялись поедать креветки и роллы. Ваня их никогда не пробовал. Мама считала, что, съев хоть кусочек сырой рыбы, обязательно заполучишь шестиметрового глиста. Соня с Машей увидели знакомых и пошли поболтать.
– Мне очень нравятся эти круглые штучки, – сказал Ваня, пережевывая роллы, распирающие рот.
– Сейчас принесу еще, – оставляю его у колонны.
Закуски закончились, пришлось ждать, когда подадут. Вернувшись к Ване, я обнаружил его в компании трех подвыпивших мужчин разного возраста. Самому старшему, мрачному типу с бородкой, на вид лет под пятьдесят, средний, очкарик, мой ровесник, а младший, брюнет с азиатскими чертами лица, на границе второго и третьего десятка. Подошел я как раз в тот момент, когда мрачный совал Ване полную рюмку.
– Спасибо, я не пью, – строго отказывается Ваня. – Это карму портит.
– Он не пьет, у него сердце! – вмешался я, показывая всем видом, что Ваня под моей опекой.
– За Россию можно! После такого фильма! – громко настаивает ровесник-очкарик. Я рассмотрел его: русоволосый интеллигент, скорее всего журналист. Какой-нибудь кинокритик.
– Я с вами за Россию выпью.
Мне налили.
– Хватит уже за Россию пить, Миша, – перебил интеллигента мрачный тип.
– Вы что, Борис, охуели?! Слава России! – на последних словах интеллигент выбросил вперед правую руку, на фашистский манер.
– Вот, блядь! Из-за таких, как вы тут, скоро полный пиздец начнется! – ругнулся мрачный с бородкой и выпил один. Азиатский юноша выпил молча. Я погладил по плечу испугавшегося ругательств Ваню, успокоил его тарелкой с роллами. Фашиствующий интеллигент выпил последним, крякнул и снова прославил Россию.
– Какая, на хуй, Россия! Тут скоро все наебнется! Надо валить! Я не хочу, чтобы ко мне в дверь вломились матросы. Хватит уже! – снова заговорил мрачный, жарко дыша парами дорогой водки.
– Налоги надо платить, чтобы государство сильное было, – обиженно буркнул юный азиат.
– Знаете, Ренат, наши родители с этой страной расплатились на века вперед!
– Не с «этой» страной, а с «нашей» страной! – ощерился Ренат.
– Я в администрации десять лет проработал. Так что будьте добры, не лезьте в мои отношения с «вашей» страной! – устало ответил мрачный и снова разлил всем троим.
– А чем это ваши родители расплатились? – поинтересовался интеллигент, подняв запотевшие очки.
– Чем?! Войной!
Мрачный дал рюмку интеллигенту.
– Лагерями!
Рюмку азиату.
– Коллективизацией!
Рюмку взял я.
– Голодом!
Протянул рюмку Ване, но, опомнившись, всучил ее проходящему мимо кавказскому франту.
– Крепостным правом! Какие налоги?
Все выпили.
– Слава России! – выкрикнул интеллигент и уронил голову.
– А вы что скажете? – обратился ко мне мрачный.
– Я?..
– Да, вы.
– Я… э-э-э… – не люблю все эти пустые разговоры о судьбе родины.
– Мне все нравится… я типа доверяю жизни, что-то типа того…
– Нравится ему! Ха! Дзендендизм обреченных! Как можно доверять жизни, когда здесь все такие, как вы! Никто не думает о будущем! А зачем думать, если все отнимут?! Нам ничего не удалось изменить. Народу нравится, когда его пи́здят. Цари всегда мочили свой народ. Иван Грозный трижды вырезал Новгород! Своих же, русских, резал! Туда даже татары-собаки не дошли… извини, Ренат… – мрачный хлопнул азиатского юношу по плечу. – А Грозный-сука добрался!
– Татары в грязи застряли, мне папа рассказывал, – поддакнул Ваня.
На столик поблизости, уставленный пустыми бокалами и тарелками с недоеденными закусками, вскарабкался игривый мужчина с животиком и раскрасневшаяся Ирина. Неужели муж снова уснул? Парочка принялась танцевать, крепко прижавшись друг к другу. С каждым их движением на пол что-нибудь падает.
– Посмотрите вокруг, это же пир во время чумы!
– Слава России! – интеллигент выбросил руку вперед.
– Миш, ты уже в одиночку начал? – неожиданно ласково, с улыбкой, спросил интеллигента мрачный.
Юноша-азиат наполнил рюмки. К нам подошел один из плотных мужчин в ярких рубашках. Только этот был с бородой.
– Опять о политике? – брезгливо осведомился он.
– Да, святой отец, о чем же еще!
– Познакомьтесь, отец Анатолий, наш человек в церкви, – представил новичка мрачный оратор.
– Признайся, что ты католиков больше любишь! – дурным голосом разоблачил отца Анатолия очкарик.
Тот с манерным презрением окинул зал, танцующую на столе Ирину и веско произнес:
– Были б мы католиками, не было бы всего этого бардака.
– Воистину! Мой дилер то же самое говорит! – крикнул очкарик. – С нами выпьешь?
– Миш, ты же знаешь, у меня почки. Да и астролог не рекомендует…
– России нужна твердая рука, – произнес юноша-азиат, не обращаясь ни к кому конкретно.
– Вот вы, молодой человек, представитель нового поколения, как собираетесь жить на этой про́клятой территории? – обратился к нему мрачный.
– Я для того и учусь в школе ФСБ, чтобы как-то здесь жить. В полицейском государстве шанс есть только у силовиков. Больших денег без причастности к спецслужбам не заработаешь, – отчеканил юноша-азиат, как по писаному. Будто не буха́л все это время, а к выступлению готовился.
– То есть вы, молодые, не хотите ничего менять? Будете брать взятки и так далее?
– Я только большие взятки буду брать, – парень явно относится к тем, у кого в двадцать составлен четкий план до восьмидесяти.
Мрачный повел перед собой рукой на манер провидца:
– Я вижу Кремль и Рублевку, объятые пламенем! Я не хочу метаться среди обезумевших толп. Я хочу сидеть на собственной вилле в Каннах, есть сыр, запивать вином и смотреть по телевизору, как здесь все вспыхнет! Мы плывем на «Титанике», пора спускать на воду катер!
– Бесовская страна! – поджал губы отец Анатолий. – Борь, налей.
Выпили. Кто-то тронул меня за локоть. Оборачиваюсь, передо мной Маша с Соней. Под каблуками хрустят осколки бокалов и раковины устриц.
Мрачный оживился:
– Девушки, простите мою навязчивость, у нас спор вышел. Скажите, откуда у России все эти проблемы?
– Какие? – уточнила Соня.
– Ну… эти, – от выпитого мрачный стал утрачивать ораторские качества. Он просто обвел зал рукой.
Из-под ног танцующей на столе парочки с грохотом упало блюдо с объедками. Ваня нервно посмотрел на меня.
– Это от того, что вовремя французам не сдались, – нашлась Маша, опередив сестру.
Такое впечатление, что сегодня все подготовились к политическим дискуссиям. Русские, как выпьют, сразу о политике начинают и о войне, как будто других тем нет. Услышав Машино заявление, присутствующие оживились. Даже порядком поддатый очкарик поднял голову и спросил:
– Что вы ска-сказали?
– Надо было французам сдаваться в восемьсот двенадцатом году. Представляете, что бы тут теперь было? Великая русская культура восприняла бы великую французскую культуру. Парки, фуа-гра, Эйфелева башня, Монмартр. Как минимум, вы бы имели французские паспорта. Не давились бы в очередях за визами.
– То есть ты считаешь, во всем виноват Кутузов? – искренне удивилась Соня.
– Русский мороз и Кутузов! – с жаром ответила Маша.
– Если бы требовалось сдаться вам, я бы сдался, – с галантным нахальством отвесил мрачный.