– Многим писателям в самом начале творческого пути приходилось преодолевать тернистый путь. Как сложилось Ваше вхождение в литературу?
А.С.: Пожалуй, мне повезло. Не представляя себе совершенно литературного процесса, будучи уверенным, что толстые литературные журналы исчезли вместе с Советским Союзом, я случайно узнал про «Дебют» и решил рискнуть. Надо ли говорить, что я был абсолютно уверен в тщетности своей попытки – мной владело мнение, что все премии у нас распределяются по блату и вообще кто я такой со своими рассказиками. Получив «Дебют», я был ошеломлен и понял самое главное – я могу вести диалог с людьми посредством текста. Меня слышат. И я начал шпарить. Мне уже стукнуло двадцать шесть, за плечами был опыт любви, разочарования, серьезных потрясений, крушения надежд. Всего того, чем любой писатель питает свой мотор. Однако путь мой нельзя назвать легким. Отказов в публикации я с тех пор получаю не меньше, чем положительных ответов. Критики часто оценивают мою работу высокомерно и невнимательно. В литературе я кто-то вроде Дмитрия Нагиева – выскочка и шпана. Но меня это даже радует.
– Кто был Вашим первым издателем? Объяснил ли он как-то Вам, почему решил опубликовать Вашу первую книгу?
А.С.: Кажется, настало время признаться. Когда меня спрашивают, пишу ли я стихи, я отвечаю, что не пишу и никогда не писал. Это ложь. Когда мне было девять, я написал стихотворение и отправил в детский журнал «Трамвай». Мне даже пришел ответ с отказом. «Дорогой друг, ты молодец, но еще надо работать. Дерзай…» и т. п. Отказ на фирменном бланке «Трамвая» сохранился, иначе я бы забыл этот случай. Спустя шестнадцать лет мое сочинение, правда прозаическое, все-таки опубликовали. Наверное, потому, что я перестал пытаться рифмовать. Первая публикация моих рассказов состоялась в красноярском литературном журнале «День и ночь» при тогдашнем главреде Романе Солнцеве. Получилось все с подачи Евгения Попова, члена жюри «Дебюта». Книжное издание состоялось год спустя. Питерское издательство «Лимбус Пресс» выпустило коллективный сборник, и мои рассказы заняли в нем больше половины. Мне тогда казалось, что вот сейчас все меня прочтут и мир перевернется. Типичное заблуждение начинающего. Неизвестно еще, с чем труднее смириться: с тем, что тебя не публикуют, или с тем, что после выхода твоей книги солнце все так же встает на востоке.
Полюбили мои рассказы за энергию, за самостоятельное мышление, за безрассудство. Мастерство можно наработать, а сила и смелость – или они есть, или их нет.
– Откуда появляются идеи новых произведений?
А.С.: Мое зрение постоянно выхватывает из окружающей действительности курьезы, а мозг их развивает. А курьезов, к счастью, предостаточно. Я сторонник того, что искусство создается из подручного материала. Что есть, с тем и работаешь. В драгоценных металлах и камнях нуждаются ювелиры, художникам ничего такого не требуется.
– Как происходит процесс работы над рукописью?
А.С.: Я пишу от руки в тетрадях. Уже целый ящик накопился – вдове будет что передать в музей. Когда текст готов, перепечатываю на ноуте. Смена носителя является первым этапом редактуры. Затем текст вылеживается, снова вычитываю его и правлю. Затем опять должно пройти время, желательно подзабыть, что писал и о чем, чтобы увидеть все свежим взглядом. После этого читаю вслух и правлю. Лучше всего читать на публике, но такой смелости мне хватает не всегда. Публичные чтения, даже перед одним слушателем, прекрасно выявляют все недочеты текста. После отправляю текст редактору. Редактуру очень ценю и подавляющее число редакторских предложений принимаю. Ну а последняя правка – уже после выхода книги: прямо на страницах.
– Многие писатели могли творить только при соблюдении определенных условий: М. Волошин – писал стоя за самодельной кафедрой; О. Бальзак – только ночью, при шести зажженных свечах; Ф. Шиллер ставил ноги в ледяную воду и т. д. Есть ли какие-то специфические условия у писателя Александра Снегирёва?
А.С.: Я нетребовательный, у меня даже нет своего стола, этого непременного писательского атрибута. Но три условия у меня есть: я пишу по утрам, на трезвую голову и в полной тишине. Тишину, кстати, может заменять гул огромного кафе. Главное, чтобы не отвлекали знакомые бытовые факторы. Именно поэтому, кстати, я много пишу в поездках, сидя в гостиничных номерах или в домах у друзей. Пребывание вне привычной среды позволяет целиком погрузиться в работу. Для меня важно перемежать литературную работу с физической: можно косить газон, можно таскать тяжести, жать вес в спортзале. Физические нагрузки необходимы.
– Как относятся домочадцы к Вашей работе?
А.С.: Дома меня не боготворят, но право на труд уважают. Этим я избалован с детства: помню, занимаясь в художественной школе, я иногда целиком погружался в работу, и родители относились к этому с пониманием, не дергали.
– Позволяет ли писательство зарабатывать деньги, чтобы жить спокойно и достойно?
А.С.: Писательство приносит деньги, например премии. Но приходится искать и другие заработки. Что, кстати, совсем неплохо. Занятия, не связанные с литературой, отрезвляют, позволяют не погружаться в писательскую изоляцию, не становиться узником в башне собственной «гениальности».
– Входите ли Вы в какой-либо писательский союз, организацию, братство?
А.С.: Десять лет назад Римма Казакова пригласила меня вступить в Союз писателей Москвы, в котором я по сей день состою. Также являюсь членом международного ПЕН-центра. С одной стороны, писатели не должны сбиваться в стаи, с другой – подобные организации призваны отстаивать интересы писателей и литературы. Недавно, например, ПЕН-центр выступил в поддержку библиотеки имени Данте Алигьери, над которой нависла угроза закрытия. И поддержка эта сыграла важную роль. Впрочем, я – одиночка.
– Удается ли дружить с коллегами-писателями, или в литературе, как и в любой творческой среде, нет места для искренности, доброжелательства?
А.С.: Писатели мало чем отличаются от остальных млекопитающих. Любят, страдают и боятся смерти. Среди коллег у меня достаточно недоброжелателей, зато надежных друзей куда больше. Зависть всегда есть, я и сам порой завидую чужим книгам и чужой удаче. Другой вопрос, какая это зависть. Бывает, например, читаешь книгу и думаешь: «Ай да молодец! Я бы так не смог!» Но такие эмоции не вызывают желания подсидеть удачливого коллегу или как-то ему навредить. Это как у рыбаков: радуешься чужому улову и немного печалишься, что он достался не тебе.
– Какие писатели-классики особенно дороги Вам? Назовите три самые важные для Вас книги, пожалуйста.
А.С.: Я очень люблю русскую литературу девятнадцатого и первой половины двадцатого века. Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой, Лесков, Булгаков. Люблю американцев за скупость средств и богатство чувств. Хемингуэй, Амброз Бирс, Шервуд Андерсон, Дос Пассос, Сэлинджер. Обожаю рассказы нобелевского лауреата Исаака Башевис-Зингера. Часто возвращаюсь к «Мертвым душам», «Братьям Карамазовым», «Макулатуре» Чарльза Буковски.
– Каких современных писателей Вам всегда интересно читать?
А.С.: Я читаю в основном наискось и обожаю чувство, когда хочется вчитываться. Буду говорить только о коллегах-соотечественниках, чтобы список не получился необъятным. Меня увлекают тексты Анны Козловой и Алисы Ганиевой. Люблю остроумные рассказы Анны Аркатовой и ее печальные стихотворения. Кое-что у Михаила Елизарова, кое-что у Андрея Аствацатурова. Прослушал аудиокнигу «Лавр» – не мог оторваться. Люблю Дмитрия Данилова, он – настоящий художник. Читал Захара Прилепина и Олега Зоберна, кое-что очень понравилось и вдохновило. Люблю некоторые тексты и фрагменты Сенчина, Иличевского и Терехова. Некоторым рассказам начинающего Антона Секисова завидую, Евгения Попова считаю своим духовным учителем. У меня с книгами просто: или скучаю, или бью себя по колену и восклицаю: «Ай да сукин сын!» Мне кажется, наша литература находится на пороге нового расцвета, и я постараюсь сделать все, чтобы этот расцвет приблизить.
– Вы входите в редакционную коллегию журнала «Дружба народов». Вам интересна журнальная работа, она не мешает Вам?
А.С.: Я не люблю совмещать схожие виды деятельности: писатель-журналист, писатель-редактор… – все это не по мне. Я убежден, что писатель должен делать что-то совсем не писательское. Лечить людей, выращивать огород, строить дома. Обстоятельства сложились так, что я участвую в жизни литературного журнала, и это мне по душе.
– Ваши ранние вещи отчасти автобиографичны. «Как мы бомбили Америку» – почти дневник Вашего пребывания в Америке. В «Нефтяной Венере» события личной жизни тоже нашли свое воплощение. Скажите, открывая свою душу и вынося на обозрение факты частного бытия, не чувствуете себя беззащитным? Не утрачивается ли сокровенное?
А.С.: Работа писателя построена на бесконечных попытках постижения и понимания себя. Если он высасывает сюжеты и смыслы из пальца, то зря тратит жизнь. Выдумывание может получаться хуже или лучше, но это всегда подделка, что очень быстро становится очевидным. Понимая себя, мы понимаем других, так что любой писатель всегда отталкивается от автобиографии, вопрос лишь в степени ее художественного переосмысления. Мы, вообще, живем в эпоху обращения художника к себе. Художник зачастую превращается и в объект, и в субъект искусства. Посмотрите на Марину Абрамович, Олега Кулика, Петра Павленского и многих других. К ним можно по-разному относиться, но тенденцию они выражают отчетливо. Мы устали от гигантских полотен, происходит переключение с макро– на микрокосм. Настало время созерцания нашего внутреннего царства.
Я всегда использовал факты собственной жизни и продолжаю это делать. А по поводу беззащитности… Беззащитны те, кто тщательно выстраивает вокруг себя стену. Во-первых, это говорит об их огромном страхе, а во-вторых, таясь от других, запутываешь себя. Да и нет таких стен, которые бы устояли перед непредсказуемостью жизни. Закрытость всегда терпит поражение.