– Водичку… ха-ха-ха!
Сквозь смех понимаю, что странно так веселиться от того, что давным-давно цыплятам налили водичку.
– А на следующее утро обнаружилось, что одного цыплёнка съели, – с трудом закончила фразу Маша, и все буквально покатились со смеху.
Первой опомнилась рассказчица:
– А чего такого смешного?
– Кто съел? – перебил я.
– Бабушка? – сузил Ваня круг подозреваемых.
Хохот. Даже слёзы на глазах выступили, так смешно.
– Не бабушка, а ёжик! Под домом жила ежиная семья, и разодранный цыплёнок был их рук делом.
– Ежи с руками. Представляю! – икая от смеха, сказала Соня. Снова все заржали.
– Слушайте дальше. – Маша хихикнула. – Шесть дней подряд каждую ночь пропадал один цыплёнок, а с субботы на воскресенье ежи устроили настоящий Холокост. Загоняли цыплят в щели и жрали заживо. Наутро мы с бабушкой обнаружили недоеденных цыплят между досками, и я впала в ужасную истерику. Я хотела мести, обзывая ежей фашистами. Помните, это слово было самым страшным. Когда я в Париж с мамой вернулась, в школе все удивлялись, что я плохих мальчиков фашистами обзываю. В общем, бабушка успокаивала меня, но я устроила настоящую истерику. Когда приехал папа, я потребовала убить ежиную семью. Сначала папа пытался отвлечь меня игрой, но я была непреклонна. Капризничала, отказывалась есть. У меня даже температура поднялась, я просто мечтала о смерти ежей. Тогда папа, очень грустный, выставил блюдечко с молоком возле дома и выманил всех ежей. Каждого ежа он сажал в коробку. У них такие серые мордочки, как у поросят. Когда все ежи были в коробке, папа в последний раз посмотрел на меня. Ни фига, я хотела крови! Папа подошёл к коробке, достал самого большого ежа, бросил на землю и ударил вилами. Бабушка попыталась закрыть мне глазки, но я запретила. Я смотрела, а папа отвернулся. После первого убийства что-то у меня внутри… как это по-русски…
– Зашевелилось?
– Дрогнуло?
– Да, наверное, дрогнуло. Но я решила быть последовательной, как взрослая, и не поддаваться эмоциям.
– Это сколько тебе годиков было? – уточнила Соня.
– Семь. Последнее лето перед школой. – Маша выпустила облачко сигаретного дыма. – В общем, папа, поняв, что отвертеться не удастся, начал не глядя бить вилами в коробку, где они сидели. Я помню этот звук. Дух-дух. А ежи даже не пищали. Папа колотил как сумасшедший, и тут я всё поняла.
– Что поняла?
– Да всё вообще… К бабушке я больше не ездила, отец стал редко со мной видеться. Мы с ним это никогда не обсуждали.
– Это не связано, – сказала Соня. – Просто он не мог долго жить в одной семье.
Повисла пауза. Поленья трещат, Ваня учащённо дышит.
– Не переживай, в детстве мы все много ужасов наделали. Я вот пыталась убить маму, – прервала молчание Соня.
– Убить маму! Йес! – зловеще прорычал я, и все снова разразились хохотом. Даже богобоязненный Ваня не пытается воззвать к приличиям, а гогочет вместе с нами, да ещё брызгая слюной.
– Расскажи про маму! Расскажи!
– Короче, ей за меня в школе выговор сделали. Типа, ваша дочь ходит в стоптанных кедах. Уроды советские! Моя мамочка, вместо того чтобы заступиться за единственную дочь, пришла домой и отхлестала меня прыгалками. Ну и я реально попыталась её завалить.
– Как?
– Разбивала в её комнате градусники. Ртуть ведь очень опасная, ну я и рассыпала её везде в маминой комнате. Думала, она помрёт, не тут-то было. Жива-здорова до сих пор, ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха-а-а-а-а-а-а-а-а! – поддержал Ваня. – А я тоже могу убить!
Что-то он больно разошёлся.
– Вань, успокойся, – трогаю его за плечо, но самому тоже отчего-то очень смешно. – Кого ты собрался убить?
– Посмотри! – Ваня тыкает пальцем в печь.
– Куда смотреть?
– Сюда!
– Вань, это печь, я вижу. Ты собрался грохнуть нашу старушку печь? – прыская от смеха, вопрошаю я.
– Не печь! – смеётся Ваня. – Тут щель. Посмотри.
Между кирпичами в самом деле есть щель. По настойчивой просьбе Вани я приближаюсь и смотрю. В щели оранжевое марево огня. Кажется, что подсматриваешь за каким-то страстным действом.
– Красиво, ну и что? Что ты собрался убить? – спрашиваю я, отойдя от печи.
– Огонь! – Ваня закрыл поддувало и задвинул вьюшку. Буйство в огненном телевизоре прекратилось, пламя потухло, а через зазоры в дверцах повалил дым.
– Вань, прекрати! Угорим сейчас! – Я выдвинул вьюшку. Согнулся, прижав руку к глазам.
– Что случилось?!
– Дым попал, ерунда…
– Убить огонь, фантазёр! – смеётся Соня. Все снова покатываются со смеху, даже я. Тру глаза и гогочу.
– Слушайте, с вами всё в порядке? Почему вы ржёте постоянно?
Хихикая, я взглянул на Соню, она показалась мне ужасно смешной. И Ваня, и Маша, и мой собственный вопрос.
– Ты в баклажаны ничего не подсыпала? – обратилась Маша к Соне с наигранной серьёзностью.
– Не-а.
– Может, помидоры кто-то сглазил? Мама говорила, что жена Тимофеича завидует нашим помидорам… – таинственно предположил Ваня.
– Вашим помидорам?! Ха-ха-ха! – неожиданно порочно хохотнула Маша.
– Консервы!.. – вырвалось у меня.
– А на самом деле? Консервы ведь военные, старые…
– Деду капитан-подводник подарил!
– Им там что-то подмешивают, чтобы в замкнутом пространстве не колбасило…
– Хочешь сказать, мы наебенились наркоманской тушёнкой?!
– Ага!
– Ха-ха-ха-а-а-а-а! – совсем уж неприлично загоготал Ваня. Соня ответила «гы-гы-гы», Маша подхватила. И я не удержался.
– Она ведь ещё и настоялась, так сказать! Покрепче стала…
– Я сто лет мяса не ела. А нам плохо не будет? – сдерживая подступающий смех, спросила Маша.
– Завтра отходняк накроет!
– Не буде-е-е-ет пло-о-о-хо-о, а-а-а-а-а-а-а-а! – заорал Ваня, схватил Соню за руку, стащил её с кресла и пустился с ней в странный танец. Соня сопротивления не оказала.
– Вань, а Вань, погоди! Что это ты так разошёлся?! – кричу.
– Разошёлся-я-я-а-а-а-а-а-а! Ха-ха-ха! – Ваня оставил Соню и принялся скакать в одиночку по гостиной.
Меня разбирает смех, но где-то в глубине сознания чувствую опасность. У него же сердце…
– Давай-ка, старина, чайку попьём…
Ваня ничего не хочет слышать, его распирает от радости, ему хочется танцевать.
– Чего к парню пристал?! Тихоня нашёлся, ты ещё кредит в банке возьми! Ипотечный!
– Ипотечный! Ха-ха-ха! – вторит проносящийся мимо Ваня.
– Круто дедушкины запасы вштыривают! Машка, музыку! – гикнула Соня.
Оборачиваюсь. Мария-Летиция-Женевьева уже наполовину стянула чехол с пианино. Откуда к ней вернулась бодрость? Она же валялась только что, как мешок с картошкой. А вот уже её пальцы ударили по клавишам расстроенного инструмента, и Маша запела:
Ах, под сосною, под зеленою,
Спать полож-и-и-и-ите вы меня…
Говорит Маша почти без акцента, он обнаруживается только, когда она нервничает или поёт. Гласные немного съезжают с рельс. Пошатываются, как пьяные, но не падают. Например, «и» она произносит как-то ближе к «ы». Сделав выразительную паузу, Маша рявкнула:
– Э-э-э-эх! – И давай так лихо петь и играть, будто выросла в купеческом кабаке:
Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода…
Пальцы, перемазанные йодом, бегают по белым клавишам туда-сюда. Пение и музыка ускоряются.
Ваня схватил чехол от пианино, завернулся, взвизгнул и пустился в пляс.
– У него слабое сердце! – кричу на ухо Маше, пританцовывая.
Она даже не ответила, просто эхнула ещё раз и отмахнулась от меня. Обвожу взглядом гостиную: даун в тоге из чехла топчет скромный урожай яблок, спекулянтша второсортными картинами с подбитым глазом выкидывает коленца, а всем вертепом заправляет француженка-драчунья, наевшаяся напичканных стимуляторами консервов. Соня хохочет, сбрасывает валенки, стаскивает с ноги кружевной гольф и принимается размахивать им над головой.
Ах, сосёнушка ты зеленая,
Не шуми же надо мной!
Ваня стаскивает носок, валится на пол, смеётся, крутит носком, подражая Соне. Она накинула гольф Ване на шею и притянула к себе. Он неуклюже обхватил Соню руками. Ой-ой-ой, что будет… Ваня всё-таки к женским ласкам не привык…
Калинка, калинка, калинка моя!
На клавиатуре что-то красное. Ну вот, йодом заляпала, оттирай теперь… Пригляделся. Кровь! Из разбитых пальцев Маши потекла кровь! Она не замечает, шарашит по клавишам и горланит:
Эх, калинка!!!..
Крови всё больше. Она остаётся везде, где пробегают Машины пальцы. Кричу, она не слышит. Что же такое творится?!
Весь этот адский кавардак завершил его вдохновитель, Ваня. Неумело поцеловав Соню в щеку, он схватил свой рюкзачок, расстегнул молнию и выхватил оттуда…
Как же я недоглядел…
Ваня выхватил из рюкзачка сложенный вчетверо холст. Если бы я знал, что он его с собой таскает…
Сначала мой сынок бухнулся на одно колено, как бы преподнося холст Соне. Та сделала реверанс, ещё не понимая, что перед ней.
– Ваня! – крикнул я, подал какой-то нелепый запрещающий знак и шагнул в их сторону.
Он даже не повернулся. Развернул холст и принялся размахивать им, как тореадор красным платком. Всё замелькало передо мной. Голая женщина в нефти, Соня с синяком, Мария-Летиция-Женевьева с окровавленными руками…
В саду ягода малинка, малинка моя!
Ваня бросил холст на пол, вскочил на стул, расстегнул штаны и давай писать.
Струя попадает точно в тело нефтяной «Венеры».
Музыки больше нет. Только струя о ткань.
Неужели обязательно устраивать такую расхуяку…
Последние капли упали в полной тишине.
За моей спиной Маша чиркнула зажигалкой. Затянулась.
– O, putan!!! Кровь!