В воспоминаниях генерал-лейтенанта А.Д. Бесчастнова, опубликованных в 1981 году в журнале «Новый мир», достаточно полно описан этот период Великой Отечественной войны. Бесчастнов в то время руководил оперативным отделом НКВД, обеспечивавшим безопасность промышленных предприятий Краснодарского края, а также возглавлял созданный в связи с обострившимся положением на фронте упомянутый штаб по спецмероприятиям.
Краснодарский нефтяной комбинат в то время возглавлял Семен Семенович Апряткин – человек удивительной цельности, энергии, воли. Он, как и другие работники комбината, немедленно включился в работу, хотя переживал, пожалуй, больше всех. Ему-то было лучше известно, что предстоит делать на промыслах и заводах. Теплилась надежда: может, не допустят немцев на Северный Кавказ? Работал он самоотверженно, не давая покоя ни себе, ни другим.
При этом хочу добавить, что, когда пришлось оставить Кубань, С.С. Апряткин очень много сделал для фронта, для развития добычи нефти. Но особенно проявился его талант руководителя на посту первого секретаря Чечено-Ингушского обкома КПСС, где ему пришлось заниматься не только вопросами нефти, но и всеми вопросами жизни партийной организации автономной республики.
На Северном Кавказе стояла задача – законсервировать эксплуатационные скважины нефтепромыслов, не дать врагу ни капли советской нефти. Предварительно была проделана большая подготовительная работа вплоть до научных исследований: возможен ли вывод из строя скважин, гарантирующий их восстановление впоследствии. В районе станиц Апшеронской и Хадыженской, то есть в основных нефтяных районах Краснодарского края, были проведены экспериментальные работы по выводу из строя нефтяных скважин при различных способах их эксплуатации. Разработаны и были утверждены специальные инструкции по уничтожению скважин, насосных и электрических станций, а также других промышленных объектов.
Вот как описывает эти события активный их участник А.Д. Бесчастнов:
«В тесном контакте с нами работала в Краснодаре группа Николая Константиновича Байбакова, заместителя наркома нефтяной промышленности. Она разрабатывала технологию вывода из строя нефтепромыслов и методы долговременной консервации скважин. Проводились эксперименты, потом это воплощалось в реальных условиях. Забегая вперед, скажу, что немцам так и не удалось за время оккупации пустить в эксплуатацию ни одной нефтяной скважины, а стало быть, и получить для своих нужд ни литра кубанской нефти, хотя этим и занимались прибывшие из рейха специалисты по нефтедобыче».
На промыслах Краснодарского края мы разрабатывали технологию вывода из строя и методы долговременной консервации скважин. Работали, не считаясь со временем, не давали покоя ни себе, ни другим.
Было известно, что на острове Борнео перед оккупацией его японцами в 1941 году в аналогичной обстановке уничтожались нефтяные промыслы – скважины забили металлом и бумажными мешками с цементом.
Меркулов, заместитель Берии, привез в Краснодар тех самых английских специалистов, которые занимались уничтожением скважин на острове Борнео, для передачи опыта. Англичане утверждали, что на Северном Кавказе законсервированные по их методу скважины восстановить будет невозможно.
– Ну давайте посмотрим, что и как… – согласился я.
По моему указанию было проведено испытание этого метода в экспериментальной скважине. Через день мы подняли обсадную колонну, разрезали ее нижнюю часть и увидели, что металл не скреплен цементом. Мешки не разорвались при падении – в этом была суть ошибки.
Английские специалисты пришли в ужас. Проведенный нами эксперимент убедил их, что данный метод непригоден, а законсервированные таким образом скважины можно легко восстановить и получать нефть. Наши же специалисты разработали по-настоящему радикальный способ ликвидации скважин, который полностью себя оправдал.
Почти за полугодовой период оккупации нефтяных промыслов Краснодарского края немцы не смогли восстановить ни одной скважины. Но и нам – после освобождения промыслов от фашистских войск – тоже не удалось их восстановить. Пришлось бурить новые.
Памятуя, что все подобные мероприятия следует проводить только с разрешения штаба Южного фронта, которому мы бы непосредственно подчинены, я вылетел на небольшом самолете У-2 в Армавир. Там, как мне сообщили, находился штаб командующего Южным фронтом С.М. Буденного, после того как был оставлен Ростов.С высоты развернулась страшная панорама отступления наших войск. Внизу пылали хутора и станицы, армейские части отходили где колоннами, где разрозненными группами. На задымленной земле рвались снаряды, стояла брошенная техника. Над Армавиром я с тревогой глянул вниз: «На аэродроме – танкетки! Немецкие танкетки!» А пилот тем временем шел на посадку.
– Что ты делаешь?! – закричал я, не слыша своего голоса в треске мотора. – Поднимайся! Немцы!
– Нет! – пилот обернулся, покачал головой: – Это наши!
Но я-то видел в бинокль на боковинах танкеток белые кресты, а потому выхватил наган и приставил его к затылку пилота.
– Ах, мать честная! – закричал я не своим голосом – Если сядешь – застрелю!
Пилот сдрейфил и, набрав высоту, взял курс на Краснодар.
– Что же ты делал, сукин сын? – спросил я его на аэродроме.
– Товарищ Байбаков! – признался пилот. – Моя жена и дочь в Армавире.
Пилота хотели тут же расстрелять, но я вмешался – и его отправили на фронт, в штрафной батальон.
Штаб фронта я отыскал в станице Белореченской. Там и встретился с Буденным. Семен Михайлович в подштанниках и нательной рубашке отдыхал на завалинке. В довоенное время мы с ним уже встречались, когда он был заместителем наркома по сельскому хозяйству, – решали вопросы обеспечения вверенной ему отрасли нефтепродуктами. Между нами установились хорошие отношения. Он был приятным человеком.
– Семен Михайлович, давайте команду на уничтожение промыслов.
– Коля, не торопись. Моя кавалерия остановила танки.
Когда мы направились к двухэтажному дому, кавалеристы, стоявшие у плетня кучкой, возбужденно переговаривались…
– Она вертится, проклятая, а я ее горючкой и, шарахнул. Они, как крысы, повыскакивали.
– А я их шашкой достал, – усмехнулся черноглазый кубанец. – И чтоб они нас?.. Ни в жизнь!..
Кавалеристы видели, как быстро крутится танкетка на месте, но смекнули, что маневренность лошади больше, и им удалось поджечь бутылками с горючей смесью десять танкеток на подступах к реке Белой, а Буденному доложили, что уничтожили танки.
Не обошлось, конечно, без жертв и с нашей стороны – погибло несколько кавалеристов.
– Семен Михайлович, имейте в виду, что тылы немецкие отстали, а это передовые части, и они увлеклись. Я с самолета видел…
Буденный медлил с разрешением на проведение спецмероприятий на нефтепромыслах. Он, видимо, продолжал верить, что кавалерия остановит немцев. На самом деле положение оказалось более сложным: я видел, как быстро отходили наши войска. Вспомнил, как Сталин покрутил пальцем у виска, давая понять «ищи сам альтернативу на месте», и решил действовать с учетом ситуации. Здесь я на сто процентов был убежден, что мы немцев не задержим, а они, захватив нефть, смогут обеспечить свой фронт горючим, и это будет содействовать исходу войны в пользу гитлеровцев. По телефону я дал нефтяникам приказ – приступить к уничтожению скважин, а сам сел в машину и направился на промыслы. Не успел я доехать до станицы Апшеронской, как меня разыскал по телефону член военного совета Южного фронта Каганович и дал команду приступить к ликвидации промыслов, тем самым укрепив меня в собственной правоте. Работы развернулись полным ходом под боком у немцев, ибо они уже подошли к станице Апшеронской, где начинались нефтепромыслы Краснодарского края. Электростанцию в Апшеронской уничтожали под автоматным и пулеметным обстрелом гитлеровцев.
Трудно передать состояние людей, взрывавших то, что недавно создавалось своими руками. При подрыве первых нефтеперекачивающих и компрессорных станций невозможно было сдержать слезы. Но понимая, что врагу не должна достаться наша нефть, мы быстро и вовремя реализовали все разработанные мероприятия.
С приближением фронта был организован демонтаж предприятий и нефтяного оборудования, которые отправлялись на Восток. До августа 1942 года нам удалось эвакуировать в восточные районы около 600 вагонов с таким оборудованием, а также вывезти добытую сырую нефть для переработки в Грозный.
В Хадыжах – центре нефтяной промышленности края – взрывники и специалисты-нефтяники подчищали последние «мелочи», когда прибыл Каганович. Сюда из станицы Белореченской перебазировался штаб фронта, и Каганович на правах члена военного совета осматривал промыслы. Ни одна скважина уже не работала, а значительная часть наземного оборудования – компрессоры, станки-качалки, электрооборудование – была заранее, до уничтожения скважин, демонтирована и вывезена, здания взорваны.
Дотошно ознакомившись с консервацией одной из скважин, Каганович поинтересовался:
– Сколько потребуется времени, чтобы снова пустить скважину?
– Трудно сказать, пожалуй, легче пробурить новую скважину… – ответил я.
Ровно через сутки наступила критическая минута – необходимо было уничтожить все, что подлежало уничтожению в последнюю очередь. С промыслов мне сообщили, что в районе Кабардинки появились немецкие части, идет перестрелка, уничтожаются последние объекты. Учитывая близость немецких войск срочно сообщил Кагановичу о том, что есть угроза прорыва немцев в районе Хадыжей, где находился штаб фронта.
– Что вы паникуете! – кричал Каганович по телефону.
– Посылайте разведку, убедитесь.
– Войска надежно держат район! – не слушая возражений, кричал он.
Однако не прошло и пятнадцати минут, как был дан приказ о срочной эвакуации штаба фронта в Туапсе. Мы же остались, чтобы полностью уничтожить остатки промыслов, и, только когда взорвали последний объект – электроподстанцию, двинулись в путь, по Малому Кавказскому хребту В связи с интенсивным обстрелом и бомбежками единственной дороги Хадыжи – Туапсе мы пробирались до Туапсе лесами и горными дорогами. Уходили с теми, кто потом должен был остаться у партизан.