– А теперь, Гладильникова, я буду говорить, не возражаешь? – закуривая тонкую, длинную сигарету, задумчиво проговорила Добровольская. – Только не обижайся. Есть у меня одно качество, которое многих не устраивает и, если честно, иногда мешает мне самой. Я привыкла говорить людям правду в глаза. Так уж я устроена, к тому же считаю, что такое право заслужила по жизни.
– Я тебе уже раз десять говорила, что у меня другая фамилия. Плотникова я, неужели трудно запомнить? – попыталась возразить Виктория Михайловна.
– Для меня ты была и останешься Гладильниковой. Кстати, если хочешь знать мое мнение, напрасно ты после развода не вернула девичью фамилию. Я, конечно, подозреваю, что тебе не хотелось возиться, документы переоформлять, по инстанциям ходить, но это твоя первая ошибка, хотя и не самая серьезная. Если рвешь с прошлым, надо это делать безжалостно и не оставлять никаких следов. Как хороший хирург – раз – и отрезал ненужное. Сначала больно, зато потом ничто не мешает.
– Я как-то об этом не думала, – тихо произнесла Виктория Михайловна.
– Я так и поняла. А теперь держись, Гладильникова, я тебе сейчас буду устраивать разбор полетов. Из твоего скорбного повествования я уяснила для себя две вещи. Во-первых, ты как была беспробудной дурой и идеалисткой в молодости, так ею и осталась. И не надо сверкать на меня своими прекрасными глазищами. Лучше салат попробуй, очень вкусно. Так оно и есть, и я тебе это докажу очень быстро. Во-вторых, твой Аркадий сволочь и подлая скотина. Я всегда это чувствовала, хоть хорош был гад в молодости, высок, плечист, волосы волнистые. Мало того что он женился на тебе из-за московской прописки, – это еще ничего. Такое часто встречается, но сей факт иногда не мешает выстроить в дальнейшем нормальные отношения. Эта гадина эксплуатировала тебя всю жизнь. Потом высосала и выбросила. Он тебя почти уничтожил. Вот смотрю я на тебя, и сердце кровью обливается. Молодая, красивая женщина. Ты сама до сих пор не поняла, какая внешность тебе дана от рождения. Даже несмотря на то, что ты приложила максимум усилий, чтобы скрыть свои достоинства, ты выглядишь как настоящая красавица. Только очень больная на голову красавица.
У Виктории Михайловны пропало всякое желание продолжать разговор. К чему все это? Ни с того ни с сего, в каком-то странном эмоциональном порыве она открыла душу чужому человеку.
В результате должна выслушивать упреки и наставления, словно провинившаяся школьница. Пусть с чужой точки зрения она профукала свою жизнь. Но это ее личное дело. Она сама знает про себя все и не нуждается в чужих советах.
– Надь, может, о себе расскажешь? – Виктория Михайловна сделала попытку перевести разговор на другие рельсы.
– Ой, Гладильникова, не морочь мне голову. Я по таким пустякам, которые для тебя выглядят катастрофой вселенского масштаба, даже не заморачиваюсь. Все эти охи, бабские страдания, переживания слюнявые меня не трогают. Я всегда считала и не ошиблась в результате, что эмоции – очень плохой спутник по жизни. Вот я тебя сейчас слушала, это же просто ужас какой-то! Посмотри на меня внимательно. Я выгляжу несчастной? Правильно, я смотрюсь исключительно успешной, стильной, здоровой и уверенной в себе женщиной, которая твердо знает, чего хочет, – и всего добивается. И не только смотрюсь, что очень важно, а именно так себя ощущаю. А за моими плечами, между нами, девочками, говоря, четыре развода. Четыре! Оценила? Вот я бы сопли каждый раз распускала, как некоторые. Да мне целой жизни не хватило бы на страдания.
– Ты всегда была сильной. Все люди разные, – пожала плечами Виктория Михайловна. Хорошо давать советы, когда у тебя все в порядке.
– Гладильникова, какой смысл плакать о прошлом? Что ты смакуешь собственную боль и обиды? Все равно ничего не изменишь, даже если будешь биться лбом о стену ежедневно. Все уже произошло, ты не в силах изменить ход событий. Они уже случились. Живи! Получай от процесса удовольствие. Вылези из своей скорлупы, найди себе дело по душе. Ноги тебе трамваем не отрезало, руки тоже на месте. Ты образованна, эрудированна, ты красавица, наконец. Жизнь скоро закончится, Вика. Осталось не так много лет, надо помнить об этом постоянно. Неужели опыт прошлого ничему тебя не научил? И от детей отстань. Они выросли, давно уже сами с усами. Все равно твоих мудрых советов ни один из них не послушает и уж тем более не возьмет на вооружение. Человек так устроен, что не способен учиться на чужих ошибках. Пусть они самостоятельно наступают на собственные грабли. И не надо изображать из себя встревоженную квочку по любому поводу и без. Вот если кто-то из них явится пред твои светлые очи и попросит о помощи, тогда дело другое.
Надежда бросала довольно обидные для Виктории Михайловны слова с предельной откровенностью и уверенностью в собственной правоте. От ее беспощадности коробило, было очень обидно и неуютно. Виктория Михайловна уже в десятый раз проклинала себя за то, что не отказалась от приглашения. Сидела бы сейчас на своем рабочем месте, копалась бы в каталоге и не корчилась от досады.
– Гладильникова, ау, ты где? О чем мечтаем? – словно издалека услышала она голос Добровольской. – Кофе пить будем? Ты какой предпочитаешь?
– Нет, спасибо, я сыта, – довольно холодно отозвалась Виктория Михайловна.
– Обиделась? Дурочка ты. Я ж не по злобе. И не для того, чтобы покрасоваться перед тобой. Жалко мне тебя, бестолочь стоеросовая. Ты сама не понимаешь, чего ты можешь добиться с твоими мозгами, работоспособностью и внешними данными. – Надежда продолжала горячиться.
– А если я не желаю добиваться. Вдруг меня все устраивает и я совершенно не страдаю оттого, что не принадлежу к финансовой элите? Такой вариант не приходит тебе в голову? Я вообще не понимаю, когда человека оценивают в зависимости от уровня заработной платы. – Виктория Михайловна сделала попытку объяснить самоуверенной институтской приятельнице, что ее правота – понятие довольно относительное.
– Дважды дурочка. Я так и знала, что ты меня не поймешь. Ты не обижайся на меня, Гладильникова. У меня тоже жизнь не сахар. Только у меня, в отличие от некоторых, по жизни имеются два девиза. Никогда не сдавайся и ничего никогда не поздно. Ты на досуге подумай над этими мудрыми изречениями, может, и просветлеют мозги. Мне твои страдания до одного места. И я легко переживу, если мои высказывания тебя обидят еще разок. У меня к тебе конкретное предложение.
– Давай валяй, хуже уже не будет. Хочешь, чтобы я наняла киллера и убила Аркадия?
– Мысль хорошая, но не очень позитивная. Тюрьма – это не мой профиль. У меня предложение несколько иного характера. Хочешь иметь нормальную работу и приличный заработок? Только прошу, отвечай сразу, четко и ясно, без всяких загогулин. Я этого терпеть не могу.
– Я не думала об этом.
– Когда тебе думать? Ты все время страдаешь. Ты же у нас самая несчастная. Даю тебе шанс. Если не воспользуешься, пеняй на себя.
– А работа, о которой ты говоришь, какого рода? – осторожно спросила Виктория Михайловна. Странный у них разговор получался. Она умудрилась душу наизнанку вывернуть, хотя не отличалась особенной склонностью делиться наболевшим с первым попавшимся человеком. Получила по полной программе. И это правильно. Нечего было устраивать вечер воспоминаний со слезами и страданиями. А Надежда о себе почти ничего не рассказала. Так, рваные фрагменты, которые сложить в целостную картину пока не удается.
– А такого же, как в твоей занюханной библиотеке. Только есть одна небольшая разница – платят прилично.
– Ты меня заинтриговала. Ты что, руководитель секты или международного концерна?
– Как ты меня утомила, Гладильникова. Куда мне. Я – человек маленький. Всего-навсего заместитель председателя коммерческого банка и скромный член совета директоров. Нынче у нас в главном офисе вакансия освобождается. Заведующего архивом на пенсию провожаем. Должность хорошая, непыльная, в штате всего пятнадцать человек. Ты справишься, никаких сомнений. Пойдешь?
– Я подумаю.
– Я тебе сейчас зарплату озвучу, не возражаешь? Первые три месяца тысяча, потом полторы, социальный пакет, детский лагерь. Хотя лагерь тебе ни к чему, дети выросли, а внуков пока не предвидится. Отличная и недорогая столовая. Корпоративные вечеринки, дом отдыха в ближайшем Подмосковье.
– Тысяча чего? – не веря собственным ушам, прошептала Виктория Михайловна. Тысячей рублей сейчас никого не удивишь. У нее зарплата пять тысяч восемьсот. А тысяча долларов – сумма абсолютно для нее запредельная и нереальная. Ей даже страшно представить, что такие деньжищи можно честно заработать.
– Долларов, конечно, краса моя, долларов. Счет в нашей стране давно идет не на деревянные. Да, еще забыла. Есть еще премии – ежемесячные, квартальные и выплата по итогам года, тринадцатая зарплата по-вашему. На круг выйдет не очень, конечно, но вполне достойно.
– Ты меня не видела тысячу лет, не знаешь, что я представляю собой как специалист, и с налету предлагаешь мне работу, ты не боишься? – изумилась Виктория Михайловна.
– Я ничего не боюсь. А для того, чтобы увидеть тебя насквозь, никакой рентген не нужен. Ты, без сомнения, баба отличная, но просчитать тебя можно за две минуты. Вся твоя беда в том, что не нашелся настоящий мужик для тебя по жизни. Вот ты вянешь и пропадаешь и ничего толком за столько лет про себя не поняла. Ты можешь честно ответить на один вопрос? – строго, по-учительски, спросила Добровольская.
– Конечно. – Виктория Михайловна улыбнулась.
– У тебя, кроме твоего Аркадия, были мужики?
Ничего себе вопросик. К чему? С какой стати? Виктория Михайловна растерялась.
– Я не понимаю, – несколько озадаченно ответила она. Да что она, на исповеди, что ли? Глупости какие. Надежда явно перегибала палку. Ей-то какое до этого дело, если разобраться. Да Виктории Михайловне подобные мысли никогда в голову не приходили. Для нее брак, семья – это понятия святые.
– Нет, Гладильникова, я ошиблась, ты не дура, ты супердура, последняя и единственная во всей вселенной. Призер всех невозможных номинаций для простофиль. Ты профукала свою жизнь, ты это понимаешь? Все, давить не буду. Но ты уникальный раритет. Хуже мохнатого мамонта. Я в восторге. Мне казалось, что такого уже не бывает. Ты меня убила наповал. Тебе твой Аркадий что дал по жизни? Что-то я не вижу бриллиантов в ушах и на пальцах. Ах да, прошу пардону. Бриллианты – это пошло, как я могла забыть? – Надежда картинно закатила глаза к небу. Потом выдержала театральную паузу и продолжила тоном наивного ребенка: – Вы, видимо, много вместе путешествовали, объехали половину земного шара? Нет? А-а-а, я догадалась, признайся, он был половым гигантом? Колись уже, Гладильникова, глазки-то не прячь. Ничего особенного. Нормальный житейский вопрос. По глазам вижу, что нет.