— Послушай, Дэйв, — Карлайл подался вперед, лицо его вдруг стало серьезным, черты обозначились резче. — Тут я с тобой согласен. И мне хотелось бы сунуть им палку в колеса. Я всегда старался дать возможность и другой стороне высказаться на страницах газеты. Но я не одобряю твою тактику битья обухом по голове. Приходится быть осторожным в подходе к дискуссионным темам.
— Мудрость змеи в ворковании голубя, — уточнил Дэвид.
— Я не против мудрости змеи или воркования голубя, — отпарировал Джеймс, — но я против криков какаду.
— Что ж, в моей статье были такие крики?
— Вот именно, дорогой мой. Адский пламень и проклятья на голову поджигателей войны и атомных маньяков.
— Чего я им и желаю! — Дэвид прибег к своему уменью ловко выходить из положения: — Только мне казалось, что я закамуфлировал свои пожелания приятной рассудительностью и блестками иронии.
— Камуфляж блистает своим отсутствием, — сухо ответил Карлайл.
— Потому-то ты и послал мне «редакторское сожаление»?
— А что мне оставалось делать, черт возьми! — Карлайл заерзал в кресле, словно стараясь вывернуться из затруднительной ситуации. — Не мог же я сказать тебе, что твоя статья — блестящее произведение и ее надо напечатать, даже если это будет стоить мне моей должности. Я думал, что ты оценишь шутку.
— Шутка не в моем вкусе, — ответил Дэвид, польщенный, однако, похвалой. — Признаюсь, твой отказ обозлил меня. Прости, что помешал тебе, но мне хотелось разобраться и попять, почему ты так беспардонно обошелся со мною.
Дэвид встал и направился к двери.
— Что ты собираешься делать? — Карлайл поднялся, чтобы удержать его.
— Еще не знаю. Попробую заняться свободной журналистикой. Сейчас собираю материал для серии очерков «Что говорит народ о ядерных испытаниях и разоружении».
— Дай мне взглянуть, если у тебя будет на то желание.
Задетый едва уловимой покровительственной интонацией, с какой было сделано это предложение, Дэвид ответил в том же тоне:
— Не уверен, что они будут достаточно благонамеренны для «Эры».
Еще совсем недавно он и Джеймс Карлайл были на равных правах, как главные редакторы своих газет, и ему была неприятна перемена в отношении к нему Карлайла. Если на то пошло, Дэвид знал, что он уже доказал свое превосходство над ним, как журналист; его живой слог и уменье улавливать новости не раз побивали Карлайла в их борьбе за популярность газеты. Карлайл и сам признавал это иной раз, когда им случалось в воскресное утро играть в гольф или встречаться в клубе за партией шахмат.
— Если дела твои пойдут неважно с этой «свободной журналистикой», Дэйв, — сказал он медленно, обеспокоенный, казалось, тем, чтобы восстановить их пошатнувшуюся дружбу, — я всегда найду для тебя здесь место, хотя тебе придется расстаться с сумасбродными идеями, которых ты недавно понабрался.
— Спасибо! — Губы Дэвида искривила горькая улыбка. — Но я никогда не приду к тебе с протянутой рукой.
— Не будь таким обидчивым, Дэйв!
Карлайл проводил его до дверей.
— Для меня было бы большой честью отнять тебя у «Диспетч». Обдумай это. Мы всегда с тобой отлично ладили. Как бы закипела у пас работа, если бы ты шел со мной в одной упряжке!
— В качестве наемного убийцы? — спросил Дэвид. — Нет. К счастью или к несчастью, но я теперь по ту сторону барьера. Пока, Джеймс!
Глава XII
Поднимаясь вверх но широкой улице, окаймленной деревьями, Дэвид обдумывал свой разговор с Карлайлом, оставивший в его душе неприятный осадок. На минуту он остановился и бросил взгляд на так хорошо знакомую ому часть города: мрачная и величественная ратуша из серого камня высилась над скрещением двух главных; магистралей, по которым шло городское движение; там бурлил пестрый водоворот пешеходов и машин. Улица, уходившая на запад, была залита мягким солнечным светом, на фоне бледно-голубого неба вырисовывались громады высоких домов: роскошные отели, магазины и рестораны теснились вдоль мостовой; церкви, увенчанные шпилями, профессиональные клубы и уединенные врачебные кабинеты располагались в глубине улицы, тянувшейся на восток к длинным пологим ступеням парламентских зданий. Чувство гордости и любви к своему городу и всему, что было создано в нем руками человека, внезапно заговорило в Дэвиде.
Это был его город, хотя он ничем в нем не владел. Еще ребенком он мог часами смотреть на внушительные здания, изящные церковные шпили, архитектурные причуды рококо, смотреть с благоговением и восторгом, твердо уверенный, что на свете нет ничего более прекрасного.
Дэвид думал сейчас о далеком прошлом города. Перед его мысленным взором вставал бедный поселок из палаток и мазанок времен первых поселенцев и золотоискателей, когда упряжки волов и ломовых лошадей тащили по немощеным дорогам тяжелые фургоны, взрывая глубокие колеи. Он представил себе рост города и расцвет его благосостояния во время земельного бума, далее его экономический упадок и, наконец, постепенное возрождение и восстановление, вплоть до той поры, когда Мельбурн стал рекламироваться туристам как «жемчужина Юга» — современный город, гордящийся своим порядком, чистотой, культурой, своим университетом, национальной галереей, публичными библиотеками, больницами и театрами, тенистыми улицами и парками.
Почему человек должен бояться за свой город? Бояться, что он может стать грудой развалин от взрыва атомной бомбы; безлюдной пустыней от выпадения радиоактивных осадков. И это не бред, не ночной кошмар, а реальность, которой надо прямо смотреть в глаза. Все это может случиться в действительности, если не положить конец военной истерии; если люди не поймут, какая опасность скрыта в колоссальных запасах нового оружия массового уничтожения; если производство и применение Этого оружия не будет запрещено как преступление против человечества, как угроза самому существованию людей на земле.
Резко повернувшись, Дэвид столкнулся с плотной, представительной фигурой в мундире штабного офицера с орденскими ленточками на груди.
— Простите, — рассеянно пробормотал Дэвид и хотел пройти, но его остановил возглас:
— Черт возьми, да это Ивенс!
Пытаясь сообразить, кому могла принадлежать эта полная румяная физиономия и веселый рокочущий голос, Дэвид уставился на человека, которого чуть не сбил с ног. И тут же вспомнил одну важную военную персону, которая бушевала у него в «Диспетч», требуя снять сообщение о бомбежке Дарвина в годы второй мировой войны. Дэвид был настроен примирительно и в тот раз, и в ряде других случаев, когда редакции приходилось успокаивать эту надутую и раздражительную особу.
— Как! Майор Бэгшоу? — неуверенно пробормотал он.
— Полковник, точнее — подполковник, дорогой мой, — самодовольно посмеиваясь, поправил его Бэгшоу. — Да, немало воды утекло с тех нор, как мы с вами виделись последний раз! Не пойти ли нам по этому поводу выпить? Клуб здесь рядом.
Дэвид заколебался. Он понял, что Бэгшоу считает его по-прежнему главным редактором «Диспетч». Но ему не хотелось упустить возможность послушать, что будет рассказывать о делах в Корее человек, занимающий такое положение при штабе.
— Благодарю вас, сэр, — ответил он и зашагал в ногу с Бэгшоу, который с напыщенным видом двинулся в сторону военно-морского клуба.
— Я заглядываю сюда пропустить стаканчик почти каждый день, — добродушно пояснил полковник Бэгшоу, входя в салон и усаживаясь в глубокое кожаное кресло.
Официант угодливо склонился перед ним.
— Мне, как всегда, Джордж. А что вам, Ивенс? Шотландского? — И проследи, Джордж, чтобы действительно было шотландское. А не какая-нибудь австралийская бурда, которую вы называете виски!
— Как я уже сказал, Ивенс, — пророкотал он, — много воды утекло с тех пор, как японцы бомбили Дарвин. Я думал, кончится война и мне придется выйти в отставку, но в штабе не смогли обойтись без человека с таким военным опытом, как у меня. Солдат по профессии, британская выучка, индийская армия, северо-восточный фронт, Бирма и все остальное.
Официант поставил на стол перед Бэгшоу и Дэвидом стаканы с виски и графин с ледяной водой.
Бэгшоу поднял стакан.
— Ваше здоровье! — сказал он и проглотил виски.
Дэвид добавил в стакан воды и поднес к губам, машинально повторив тост.
— Само собой разумеется, — продолжал Бэгшоу, — требовалось произвести кое-какую реорганизацию армии, набрать пополнение, провести военную подготовку и обучить новобранцев. Все это мне пришлось взять на себя.
— С повышением в чине, — вставил Дэвид с приятной улыбкой.
— В свое время, учтите, в свое время! — гаркнул полковник, не замечая ирония комплимента.
Он жадно проглотил остатки виски и, повернувшись в кресле, заорал:
— Джордж! Джордж!
Подоспевший официант почтительно перед ним склонился.
— Проба была недурна, — шутливо сказал Бэгшоу. — Вторую половину, Джордж. А вам? — Он повернулся к Дэвиду.
— Мне достаточно. Благодарю вас.
Официант поднес зажигалку к папиросе Бэгшоу.
— Вот в этом-то и беда вашего брата интеллигента, — хихикнул полковник. — Слишком много в голове, да мало в желудке.
Он протянул Дэвиду свой портсигар.
— Благодарю. Если не возражаете, я предпочитаю вот это. — Дэвид вытащил из кармана трубку и кисет. Привычным движением пальцев размял табак и набил трубку; затем раскурил ее и, откинувшись в кресле, затянулся.
— Что слышно о войне в Корее? Когда конец? — бросил он.
— Ну, не в этом году, — весело загоготал Бэгшоу, словно наслаждаясь приятной шуткой, — Хотя кое-кто из вашей газетной братии и обольщается слухами о перемирии. Удачно, что я оказался на месте, когда все это началось. Дела шли из рук вон плохо.
— Как так?
Официант поставил перед Бэгшоу стакан с виски.
Бэгшоу подмахнул счет, и тот удалился.
Бэгшоу одним глотком осушил стакан, явно довольный тем, что ему представляется возможность высказать свое мнение.
— Вербовка шла скверно, и настроение в армии было дрянное, как никогда! — фыркнул он. — Ни к черту не годилось!