Дэвид бродил по обширным предместьям, раскинувшимся в трех-четырех милях от моря, где дома старой архитектуры из коричневого кирпича с арками окоп, напоминающими оплывшие старческие животы, соседствовали с деревянными особняками, недавно окрашенными в яркие тона.
Чуть подальше на пустырях выросли целые кварталы новых, похожих на коробки жилых построек, с крышей из красной черепицы или рифленого железа, выкрашенного в тот же цвет. Розовые, голубые, сиреневые, желтые и зеленые, они напоминали веселые кукольные домики, но казались просторными и уютными молодым парам, которые снимали их или покупали в рассрочку. Годами ютясь на верандах или в тесных комнатушках, вместе с родственниками, они с радостью вселялись в эти новые дома, где можно было разбить свой садик и растить детей на приволье.
Улицы кишели детьми, но молодые матери, катившие колясочки или легкие прогулочные тележки, избегали вступать в разговор с незнакомцем, и Дэвид, не имевший обыкновения заговаривать с посторонними женщинами, чувствовал себя очень неловко, когда, при попытке завязать разговор, встречал их недоверчивые взгляды.
Несколько раз, вежливо приподняв шляпу и улыбаясь своей самой обворожительной улыбкой, он пробовал узнать их мнение по интересующей его теме. Но стоило ему начать задавать вопросы, как молодые матери обычно восклицали: «Я не интересуюсь политикой!»
Вопрос о мире был связан для них с политикой. Дэвид и не собирался их в этом разубеждать, а они никак не хотели понять, что политика имеет самое непосредственное отношение к жизни их детей и безопасности их семей. Они и слушать не хотели, что их малютки, которыми они так гордились, могут стать жертвами рака и лейкемии, или что их крепкие здоровые мальчуганы, которых они растили с такой заботой, могут не вернуться с поля боя, если люди всего мира не приложат усилий к тому, чтобы предотвратить войну и остановить гонку вооружений.
Постучав в один из домиков, Дэвид попытался вступить в разговор с миловидной круглолицей женщиной с волосами, накрученными на бигуди, которая открыла ему дверь.
— Я уже купила холодильник и стиральную машину, и мне не нужна ни новая швейная машина, ни утюг, — сердито сказала она.
Когда Дэвид объяснил ей, что он не собирается ничего продавать, а только хотел бы узнать ее мнение по одной важной проблеме, она взглянула на него с недоверием.
— А вы не из этих ли иеговистов? — спросила она. — Если да, то вашими делами я нисколько не интересуюсь.
— Нет, — терпеливо ответил Дэвид и задал ей свой первый вопрос. Она заморгала, уставившись на него круглыми, удивленными глазами.
— Будет ли новая война? — раздраженно переспросила женщина. — Неизбежна ли она? Откуда мне знать? Я никогда не думала об этом. И вообще у меня нет времени на пустую болтовню.
Она захлопнула дверь перед носом у Дэвида, и тому осталось только удалиться.
В соседнем доме на стук вышла тощая пожилая женщина с тонким длинным носом и поджатыми губами.
— Мисс Эгню? — осведомился он, прочитав предварительно ее имя на почтовом ящике.
— Да, я. — Мисс Эгню вперила в него пристальный, изучающий взгляд.
Она выслушала его вопросы с суровым достоинством.
— Если война начнется, значит, на то воля божья. Ничто не может случиться без высшего предопределения. Бог сказал, что род людской будет уничтожен. Так написало в Библии. И он сделает это. По его пророчеству только мы одни, исповедующие его веру, и спасемся, — сказала она.
— Каким образом? Разве есть спасение от атомных бомб? Вроде той, что уничтожила Хиросиму?
Мисс Эгню, с минуту помедлив, промолвила с видом самодовольного превосходства:
— Иегова не открывает нам всех своих планов. Мы должны просто верить в то, что он знает, как ему поступить, и что он позаботится о своих детях.
— Вы имеете в виду те несколько тысяч, что следуют вашей вере? — спросил Дэвид. — А все остальное человечество — мужчины, женщины, дети — могут, по-вашему, гибнуть?
— Они унавозят собою землю, — провозгласила она.
— Какая эгоистическая, какая отвратительная вера! — с горячностью воскликнул Дэвид. — Значит, раз вы сами спасетесь, вам все равно, что случится с вашими ближними?
Он встречал и других, которые высказывали ту же точку зрения, только несколько по-иному.
— Ступай домой и молись, — сказала ему одна женщина, — Только господь может остановить войну. Тебе же остается только молиться.
— Если бог действительно всемогущ и всемилостив, то почему мы должны молиться ему и просить, чтобы он не допускал войны? — спрашивал Дэвид.
— Войны ниспосланы в наказание за грехи человеческие, — говорили ему.
— Но ведь и невинные должны пострадать наравне с виновными при бомбежке городов и в той бойне, что называется современной войной, — протестовал Дэвид. — А виновные, те, кто развязывают войну, остаются невредимыми, да еще наживаются на ней, тогда как беззащитные безоружные люди — мужчины, женщины и дети, беспощадно уничтожаются. Разве можно говорить о справедливости или милосердии при таком положении дел? И как можно с этим мириться?
Молодой священник евангелической церкви, которого он посетил, сказал ему: «Бог помогает тем, кто сам себе помогает. Если мы попытаемся предотвратить войну и несчастья, которые она причиняет, бог поможет нам».
Другой священник того же прихода заявил, что воины и ядерное оружие — дело рук человеческих. И бог тут ни при чем.
— Зло, гнездящееся в сердце человеческом, повинно в уничтожении всего чудесного, что создано богом в самом человеке и во вселенной, — изрек он.
Один крупный сановник англиканской епископальной церкви, с которым Дэвид имел беседу, сказал, что эта идея «подрывает всю библейскую доктрину о всемогуществе провидения».
— Ничто не случается в мире без соизволенья божьего и высшего предопределения, — утверждал он. — Смерть воробья или гибель мира — на все воля господня.
Когда внезапно умер Мик Бирнс, Дэвид пошел на похороны и, вместе с двумя сыновьями Бирнса и его несколькими старыми товарищами, проводил его до могилы, вырытой в заброшенной части кладбища на Норс-роуд.
Сыновья были людьми средних лет, по-видимому, вполне обеспеченными. Дэвид встречал их и раньше, навещая Мика: старший, Майкл, биржевой маклер, был тучный человек, уже начавший лысеть; младший, Пэдди, румяный и рыжеволосый, был когда-то известным футболистом, но, заправляя делами пивной, принадлежавшей брату, обрюзг и стал жиреть. Горевали о Мике, казалось, только его старые друзья. Их глаза слезились, они шмыгали носом — то ли с горя, то ли от холода, — и печально толковали между собой о своем боевом товарище, о его мужестве и добром сердце.
Священник, глотая слова, пробормотал заупокойную молитву и поспешно удалился сменить одежду. Сыновья Мика последовали за ним. Дэвид догнал священника на тропинке у кладбищенских ворот, где Бирнсы поджидали его в машине.
— Так вы знали этого старого греховодника? — благодушно осведомился тот, когда Дэвид сказал, что пришел отдать последний долг Мику Бирнсу. — Только ради сыновей я и согласился похоронить его по церковному обряду; говоря по правде, он этого не заслуживал, потому что много лет пренебрегал своими религиозными обязанностями.
— Мы довольны, что смогли хотя бы устроить ему христианское погребение, отец, — заметил старший сын.
— Ну понятно, понятно, — ответил священник, плотно усаживаясь на переднее место.
— Не подвезти ли вас до города? — спросил Дэвида Майкл Бирнс. — Отец Райен, это мистер Ивенс, друг моего отца.
— Благодарю, — ответил Дэвнд и сел на заднее сиденье, рядом с младшим Бирнсом.
— Ну, — весело заметил Майкл, осторожно ведя машину в потоке автомобилей, запрудивших шоссе. — Думаю, не дешево обойдутся мне обедни, чтобы вызволить душу старика из чистилища!
— Что и говорить! — отозвался отец Райен.
— Бедный отец, — пробормотал Пэдди. — Оп уже на земле прошел свое чистилище.
— Без сомнения, — спокойно ответил Дэвид. — Война сама по себе уже чистилище, а если еще и ослепнуть в результате — какая страшная цена за жизнь! Я уважал Мика Бирнса не только за стойкость, но и за его ненависть к войне!
— Что такое? — священник повернул к нему голову.
— Я сказал, — повысил голос Дэвид, стараясь перекричать шум, — что я уважал Мика Бирнса не только за стойкость, с которой он переносил свою слепоту, но и за его ненависть к войне.
— Вот оно что! — взревел отец Райен. — Да вы, мистер Ивенс, уж не из этих ли мошенников пацифистов?
— Я не пацифист, — крикнул ему в ответ Дэвид, — но я делаю все, что в моих силах, чтобы навсегда прекратить войны. Мир между народами — одно из главных условий, при которых возможно существование людей…
— Отец всевышний призывал к миру между народами, — пробурчал священник, несколько смягчившись, — Но не такому, какой угоден коммунистическим агитаторам. Я попрошу вас не смущать умы моих молодых друзей, мистер Ивенс. Они и так порядком взбудоражены самим Миком Бирнсом. Римско-католическая церковь запрещает своим сынам участвовать в движении, которое поддерживают безбожники коммунисты.
— А они все-таки участвуют! — воскликнул Дэвид с веселой насмешкой. — Во Франции и Италии, в Чехословакии и Польше — везде, где религия не исключает человечности.
— Оставьте его, — попросил Дэвида Пэдди Бирнс хриплым шепотом, — он не плохой человек, а нам надо вызволить душу старика из чистилища.
Дэвид откинулся на спинку сиденья, подавленный мыслью о том, куда могут завести предрассудки таких ограниченных людей, как братья Бирнс.
На следующее утро, проходя мимо местной почтовой конторы, он увидел возле нее очередь.
— За чем это? — спросил Дэвид у одетого в лохмотья старика, наблюдавшего за очередью; в углу рта у него висел изжеванный окурок.
— Пенсию выдают, — прохрипел тот, — но я-то не получаю этой треклятой пенсии. «Непочетная отставка» — вот все, что я заслужил.
— Но почему? Расскажите мне, пожалуйста, — попросил Дэвид.