его охватило такое волнение, что приготовленная речь мигом вылетела из головы. Стоило ему увидеть надвигавшуюся прямо на него сквозь солнечное марево толпу, как он понял, сколь самонадеян и безрассуден был, согласившись выступить перед ней. Психологическое воздействие множества различных людей — любопытных, недоверчивых, враждебных, дружелюбных, полных сочувствия — вдруг лишило его способности ясно мыслить, говорить спокойно и логично. Он выхватывал вертящиеся в мозгу отдельные бессвязные фразы, факты и цифры и в отчаянии дрожащим голосом выкрикивал их в толпу, не в силах совладать с охватившим его паническим ужасом; он ясно слышал бранные слова, словно град камней обрушившиеся на него, и взрывы грубого хохота. Когда председатель тронул его за плечо, он, спотыкаясь, ничего не видя вокруг, спустился с помоста, мечтая об одном: провалиться сквозь землю.
В смятении от постигшей его неудачи он услышал звонкий голос Шарн. Заняв его место на помосте, она заговорила ясным, бодрым голосом. Поначалу ее почти не было слышно в шуме толпы. Кто-то ожесточенно возражал ей, сыпались злобные ругательства и презрительные насмешки, обстановка накалилась до того, что то тут, то там вспыхивали потасовки.
Шарн упорно продолжала говорить. Раздались крики: «Тише! Тише! Замолчите! Давайте послушаем, что хочет сказать эта барышня!» Мало-помалу гул голосов затих, и Шарн стали слушать, хотя в одной компании по-прежнему выкрикивали по ее адресу оскорбительные замечания, пытаясь сбить ее с толку.
Дэвид был потрясен, с каким самообладанием и выдержкой Шарн утихомирила толпу. Никогда еще она не была ему милее, чем сейчас, когда вот так стояла на помосте — сильная, бесстрашная, в голубом платьице, без шляпы, с развевающимися на ветру белокурыми волосами. С виду такая беззащитная под градом насмешек и в то же время не обращающая на них никакого внимания, она упрямо делала свое дело и сумела завладеть аудиторией, сжато и ярко изложив опасности и лишения, которыми чревата гонка вооружений, и призвав к единству во имя предотвращения ядерной войны.
Ее слушали со сдержанным одобрением, а когда она кончила, раздались аплодисменты. Практическим результатом ее призыва поддержать Конгресс были серебряные монеты и фунтовые банкноты, которых они собрали на сей раз куда больше обычного.
— Ну и оскандалился же я! — воскликнул Дэвид, когда они вместе возвращались домой.
— Да уж что и говорить, — согласилась Шарн. — Я прямо ушам своим не могла поверить — вы, и песете бог весть что.
— Не представляю, как это получилось, — удрученно пробормотал Дэвид. — Во всяком случае, вы теперь убедились, что я отнюдь не оратор — слишком уж привык излагать свои мысли на бумаге. Не умею говорить так легко и свободно, как вы.
— Жалкий вы себялюбец! — Шарн была так расстроена, что не выбирала выражений. — Бросьте думать только о себе. Думайте о том, за что, собственно, вы боретесь. Перед вами величайшая цель, так или пет? Вот и убедите в этом людей!
— Да ведь я только этого и хотел, — со стоном отозвался Дэвид. — И ничего не вышло, ведь не вышло же?
— Ну полноте, — повернулась к нему Шарн. Теперь ей уже хотелось утешить его, облегчить немного перенесенное унижение. — Я испытывала когда-то адские муки накануне публичных выступлений. Помню, ночи напролет не смыкала глаз и заранее сгорала от стыда. Я и сейчас все еще безумно боюсь, что не сумею заинтересовать аудиторию. Господи, да какой я оратор! Но если говоришь искренне и твои слова не лишены здравого смысла, — то всегда найдешь отклик у слушателей. Начинайте каждое утро отрабатывать дыхание, — Шарн напустила на себя вид строгой учительницы, — и читайте вслух стихи или чью-нибудь речь, отчетливо произнося согласные, так, чтобы они доходили до последних рядов любой аудитории.
— Чезаре и миссис Баннинг решат, что я рехнулся.
— Ну и пусть их!
— И это все, что я должен делать?
— Для начала хватит.
— А потом?
— Немного практики на открытом воздухе, и не успеете оглянуться, как из вас выйдет лучший оратор, какого когда-либо слыхали на Ярра-Бэнк.
Шарн тихонько рассмеялась.
— Вы смеетесь надо мной, — пробормотал Дэвид. — Это, может, и полезно для поднятия духа, но я сильно сомневаюсь, что когда-нибудь окажусь на должной высоте в роли митингового оратора.
— Митинговый оратор — это совсем не то, что нам нужно. — В голосе Шарн послышались укоризненные нотки. — Если под этим подразумевать человека с хорошо подвешенным языком. Но если такой человек, как вы, который хорошо разбирается в современной обстановке, глубоко ее чувствует, может с той же легкостью говорить, что и писать, — для нас это чрезвычайно ценно.
— Одним словом, мне надо немедленно приступать к тренировке, — мрачно сказал Дэвид.
— Вот именно, — рассмеялась она весело. Дэвид тоже рассмеялся, восхищенный тем, как остроумно она сумела поймать его, воспользовавшись его преданностью высокой цели, которой они оба служили.
— О, посмотрите! — воскликнула она совсем уже не деловым тоном, пораженная эфемерной красотой цветущих у дороги акаций. — Первые цветы! Ну разве не прелесть!
Глава XX
Всю следующую неделю Дэвид, по совету Шарн, упражнялся, тренируя голос и укрепляя нервную систему.
— «Римляне, сограждане и друзья! Выслушайте, почему я поступил так, и молчите, чтобы вам было слышно; верьте мне ради моей чести и положитесь на мою честь, чтобы поверить; судите меня по своему разуменью и пробудите ваши чувства, чтобы вы могли судить лучше»[Шекспир, Юлий Цезарь (акт 111, сцена 2).].
Поначалу Чезаре и м-с Баннинг, услышав, что он таким странным манером разговаривает с попугаем, решили, что Дэвид сошел с ума; когда же Дэвид объяснил им, что совершенствуется в ораторском искусстве, чтобы выступать на больших открытых собраниях, они свели все к шутке.
— Что ж, римляне и впрямь должны были бы оказать вам уважение, раз уж вы клянетесь говорить им правду, — сочувственно заметила м-с Баннинг, решив, что он намерен обратиться с речью к прихожанам местной римско-католической общины.
Перси комментировал тирады Дэвида громкими пронзительными криками, словно показывая серьезное свое отношение к возложенной на него задаче изображать шумную аудиторию.
Закончив голосовые упражнения и физическую тренировку, Дэвид с легким сердцем отдавался заботам грядущего дня. Он с удовольствием уходил мыслями в предстоящую работу, радостно возбужденный, предвкушая приятные встречи и разговоры, которые ждут его в самом скором времени. Торопясь, он принимал душ, брился, одевался, съедал завтрак, который подавала ему м-с Баннинг в своей светлой, залитой солнцем кухоньке.
За завтраком м-с Баннинг не упускала случая поговорить о своих нежных чувствах к Чезаре.
— Все идет, как надо, — застенчиво начинала она, ставя на стол тарелку с вареным яйцом и гренком или наливая кофе. — Иногда он приходит вечерком поболтать со мной.
— Ну что ж, это хороший признак, — лил он бальзам на ее душу. — Еще немного, и он ваш.
— Да полно вам. — Ее пухлые круглые, словно румяное яблочко, щеки морщились от улыбки. — Хотите пари?
— Десять против одного, что в конце года сыграем свадьбу.
Такая ставка несказанно обрадовала м-с Баннинг: Дэвид уже выходил на улицу, а ему вдогонку все еще неслись довольные возгласы хозяйки и пронзительные крики Перси.
Ему доставляло истинное наслаждение идти быстрым шагом к центру города, вдыхая свежий утренний воздух. Приятно было ощущать себя частицей общего потока, который лился но широкой длинной улице к маячившим впереди громадам зданий, чувствовать свое единение с торопливо идущими по тротуару людьми: с плохо — вроде него самого — одетыми мужчинами всех возрастов, спешащими на свою низко оплачиваемую работу; с задорно насвистывающими, энергично проталкивающимися сквозь толпу мальчишками-рассыльными; с женщинами, несущими домой с рынка тяжелые сумки; с хорошенькими фабричными девчонками, неуверенно семенящими на высоких каблуках; а тем временем по мостовой неслась лавина, оглашая воздух дребезжащими звонками, пронзительными гудками, оглушительным ревом, — лавина элегантных автомобилей, тяжелых грузовиков, трамваев, мопедов, велосипедов, тележек, груженных фруктами и овощами, и все это вместе образовало в его представлении дикую, нереальную картину жалкой ежедневной погони за работой и пропитанием во имя призрачной надежды обеспечить себя, обрести уверенность в завтрашнем дне.
Едва переступив порог высокого здания, где разместилась штаб-квартира комитета по подготовке Конгресса, он с головой уходил в обсуждение разного рода проблем и срочных дел.
Никогда еще он не был так жизнерадостен и активен. Ибо своей деятельностью в пользу Конгресса он помогал вовлечь людей в борьбу за разоружение.
Он был бесконечно счастлив, завоевав доверие комитета. С его мнением считались, к нему обращались за советом всякий раз, как власти чинили какое-либо препятствие или в печати появлялись клеветнические статьи.
Письма в защиту Конгресса непрерывным потоком текли в редакции газет. Далеко не все они печатались, но те, которые попадали на страницы газет, вызывали оживленную полемику. И это тоже способствовало большему распространению идей и сочувственному отношению к целям Конгресса.
— Издатели, — говорил Дэвид членам комитета, — готовы использовать, ради привлечения читателей, любую бурную дискуссию.
Он с радостью убеждался, что его коллеги по комитету все чаще и чаще прибегают к его помощи в тех случаях, когда дело касается прессы и сбора денежных средств, и с готовностью оказывал ее. Большинство его коллег, как и сам он, работали безвозмездно, бескорыстно отдавая свои силы и время ради успеха Конгресса.
Конгресс стал для них яркой кометой, плывущей по небосклону, сияние которой призвано было в скором времени осветить политические джунгли Австралии, превратить страну в бастион мира в Южном полушарии. Прекрасно понимая, что все эти люди самые настоящие идеалисты и фанатики, Дэвид тем не менее был счастлив, что находится в одном ряду с ними и так же, как они, отдает все силы общему делу.