— Я молю о прощении, молю от всего сердца, мадам.
Молчание.
— Мадам… что еще я могу сказать?
Миссис Преттимен посмотрела на меня.
— Ради всего святого, мадам! Как он? Он…
— Он дышит.
— Слава Богу!
— Но все еще без сознания. Пульс почти не прощупывается.
Настала моя очередь умолкнуть. Я представил, как из последних сил бьется сердце, как еле-еле вздымается грудь, втягивая спертый корабельный воздух. Миссис Преттимен сложила руки перед собой в жесте скорее осуждения, чем мольбы.
— С ним сейчас миссис Ист. Мне пора. Мистер Ист оповестил всех на корабле.
— Оповестил о чем, мадам?
— Мистер Преттимен умирает.
Я не то охнул, не то застонал. Слов не осталось.
Голос миссис Преттимен дрогнул от сильного, едва сдерживаемого гнева.
— Вы ведь не нарочно, правда? Вы же не знали — вы никогда не знаете! Это путешествие, мистер Тальбот, запомнится многим — не из-за вас и не из-за кого-то еще, а из-за него! Вам казалось, что это комедия, мистер Тальбот. А это трагедия — нет, не ваша! — но мира, того нового мира, к которому мы плывем и которого надеемся достичь. Ваши заботы исчезнут и растворятся, как исчезает след за кормой. Я видела, как вы взошли на борт, окруженный, как облаком, своими привилегиями, сияя как… как фальшивая драгоценность! Теперь вы неуклюже ступили туда, где ничего не понимаете, где вам не рады. Он не упрекнет вас: вы не виновник, а лишь причина смерти — вроде упавшей с мачты деревяшки. Он выше этого. Но я не выше, сэр, и я никогда, никогда вас не прощу!
Миссис Преттимен вскочила, пошатнулась. Я засуетился, пытаясь вылезти из-за стола, но она остановила меня жестом.
— Не оскорбляйте меня, вставая в моем присутствии. Помню, как-то раз, когда качка оказалась слишком серьезной для моих слабых ног, вы помогли мне добраться до каюты. Не вставайте, мистер Тальбот. Я не желаю, чтобы вы до меня дотрагивались!
В последние слова было вложено столько яду, что у меня волосы поднялись дыбом. Миссис Преттимен стремительно вышла. Я услышал, как хлопнула дверь, но не обернулся. Сидел, съежившись, за столом — даже не на своем месте — униженный, раздавленный горем. Все слова, которые я мог бы произнести: извинения, оправдания, напускная бравада — мне, дескать, все равно! — упали к моим «неуклюжим стопам».
Так я и сидел, пока кто-то не тронул меня за плечо. Над ухом раздался знакомый голос:
— Возьмите-ка, сэр. Бренди, сэр. Вам сейчас самое оно, сэр.
Сочувствие стало последней каплей. Горячие слезы застучали по столу, закапали на руки.
— Спасибо, Бейтс, спасибо…
— И не берите вы к сердцу, сэр. Это ж кошмар ходячий, не дай бог, дитяти с эдакой нянькой встретиться.
Он меня рассмешил, но смех тут же сменился кашлем.
— Вы правы, Бейтс. Не скрою, при ней я все время чувствую себя именно что дитем!
— Одно слово — женщина, сэр. Они не такие, как мы. По мне — так можно и треснуть, если слишком уж язык распустит, — тоном глубокого неодобрения ответил Бейтс.
— Вас послушать, так вам о них все известно.
— Женат, сэр.
— Спасибо, Бейтс. Ступайте.
Я остался один, сжимая стакан в руке. Качка, похоже, стихла, но мне было все равно. Скажу честно — в тот момент меня не интересовало, выживем мы или утонем.
Где-то сыграла боцманская дудка. Начиналась моя вахта — время стоять в кромешной тьме рядом с Чарльзом. Я поставил стакан на полку, в специальное углубление, и вышел в коридор. Там толпились люди, только это были не подвахтенные. Четыре переселенца — три женщины и мужчина — торчали у дверей каюты Преттимена. Я понял, в чем дело: совсем недавно они приходили поздравить жениха, а теперь явились сказать ему последнее «Прости!» Это было уже слишком. Я ощупью пробрался на шкафут и вылез на ветер. Камбершам сдал Чарльзу вахту. Я встал под прикрытие юта. Вскоре и Чарльз прислонился рядом.
— Ветер мало-помалу стихает. Рано или поздно, думаю, уляжется совсем. Правда, не скоро.
Он подошел к борту и окинул взглядом тянувшийся за нами след. Зловещее свечение к тому времени потускнело.
— Масло помогает, и здорово. Хотя сейчас, похоже, можем обойтись и без него. Но тут ведь не угадаешь — затащим мешки внутрь, а ветер возьмет и усилится, и тащи все обратно. Обычная история. Главное, чтобы на палубу не проливалось. Именно поэтому я настоял на том, чтобы мешки хранились на корме, а не на носу. Если подвесить их возле носа, то каждый раз, усмиряя кипящие волны, мы прольем масло себе под ноги. Представляете, каково в такую погоду балансировать на скользкой палубе!
Чарльз подошел к противоположному борту, поглядел вперед, назад и вернулся.
— Во всяком случае, для корабля без парусов идем хорошо: почти пять узлов! Следовало бы радоваться — но сами знаете… Ладно, не станем унывать, покуда ничего не случилось.
К нам подбежал помощник боцмана.
— Донесение от мистера Камбершама, сэр. Орудийная палуба беспокоится, сэр. Переселенцы хотят пройти к мистеру Преттимену, а в кубрике койки развешаны. Мистер Камбершам просит дозволения не пускать на шкафут никого, кроме вахтенных, а то вдруг кому придет в голову там пройти.
Он прекратил тараторить и перевел дыхание.
— Молодец, толково изложил.
— Есть, сэр. Спасибо, сэр.
— Скажи мистеру Камбершаму, что я согласен. В такую погоду и впрямь не стоит перегружать палубы.
— Там и женщины, сэр.
— Тем более. Выполняйте.
Парень умчался передавать ответ. Шкафут заливала белая пена, на ее фоне четко выделялись страховочные леера.
— Вы неразговорчивы, Эдмунд.
Я лишь сглотнул.
— Ну, полно вам. Что случилось?
— Я убил Преттимена.
Чарльз не ответил. Он заглянул в нактоуз, поглядел на наш след за бортом и подошел ко мне.
— Судя по всему, вы про ссору с Бене.
— Я всюду сею смерть. Убиваю людей, пусть и непредумышленно.
— Выражаетесь, как в театре.
— Колли, Виллер, а теперь вот Преттимен.
— На моей памяти вы еще никого не убили. Если бы вы и вправду прикончили кого-нибудь, как это бывает в море, вы бы об этом так просто не толковали.
— О Господи!
— Бросьте. Он что — скончался?
— Без сознания. Пульс и дыхание слабые. Все рвутся с ним попрощаться. А она…
— Вы были пьяны? Позволили себе лишнего, как вы это зовете?
— Пара стаканов бренди — ничего особенного. Я просто начал его мало-помалу перевертывать…
К моему изумлению, Чарльз разразился громким смехом. Правда, быстро взял себя в руки.
— Простите, старина, но вот это ваше «мало-помалу»! Вы схватываете флотский жаргон получше многих матросов! А теперь успокойтесь хоть немного. Вы никого не убили, и ни к чему разыгрывать трагедию.
— И переселенцы, и, по-моему, матросы толпами идут с ним проститься.
— И зря — торопятся, не хуже вашего. Насколько я знаю, вы пытались помочь…
— Знаете?! Откуда?!
— Господи помилуй, неужто вы думаете, что новость о вашей ссоре и ее последствиях тут же не облетела весь корабль? По крайней мере, она отвлекла людей от мыслей о наших бедах.
— Я упал на него!
— Надо учиться управлять конечностями, дружище! Осмелюсь предположить, что это умение придет к вам — с возрастом.
— И все-таки, когда это случится?
— Что?
— Когда он умрет?
— Я тронут вашей верой в меня, Эдмунд. Пока неизвестно, умрет ли он вообще. Человеческое тело — загадка. Вам станет легче, если я пошлю узнать, как он себя чувствует?
— Да, пожалуйста.
Чарльз кликнул рассыльного и отослал его вниз. Мы ждали в молчании. Чарльз критическим взглядом изучал снасти. С тех пор как я последний раз выходил на палубу, на мачтах поставили паруса — даже топсель, вместо того, который на моих глазах сдуло ветром. Вода изменилась — там, где раньше поверхность океана вскипала, появились обычные волны.
Пригибаясь от сильного ветра, прибежал гонец.
— Леди говорит — никаких перемен, сэр.
— Хорошо.
Рассыльный вернулся на свое место у поручня.
— Слышали? Не стоит волноваться раньше времени, — заметил Чарльз.
— Не могу совладать с собой.
— Ну что с вами поделать! Не спорю, дорогой мой Эдмунд, вы повели себя неуклюже, глупо, неразумно. Если Преттимен умрет или, вернее, когда он умрет…
— Значит, все-таки!..
— Да ведь он умирал еще до того, как вы на него свалились! Боже милосердный, неужто вы полагаете, что человек, который раздулся, как дыня, а цветом напоминает перезрелую свеклу, поправится в наших условиях? Да у него все внутренности раздавлены! Думаю, его бы и доктор не спас. Вы могли всего лишь ускорить кончину.
— Все равно ничего хорошего. Она меня ненавидит, презирает. Как я могу оставаться с ней на одном корабле?
— У вас нет другого выхода. Возьмите себя в руки. Господи, если б я умел хотя бы вполовину так раскаиваться!
— Глупости. Я никогда не встречал человека лучше вас.
— Не говорите так!
— Говорю и буду говорить. Я убедился, что ночные вахты — лучшее время для откровенности между людьми. Когда я буду думать о нашем путешествии, это будут мои лучшие воспоминания, дружище.
— Мои тоже, Эдмунд.
Мы умолкли. Чарльз нарушил тишину:
— И все-таки мы живем в разных мирах — странно, как вообще находим, что сказать друг другу.
— Я высоко ценю ваши добродетели, которые не принадлежат никакому «миру» — хотя со своей стороны не знаю, что заставляет вас вести беседы со мной…
— Вот как. Это еще большая загадка, чем человеческое тело. Но хватит об этом. Разве что… — в голосе его появилась улыбка, — …как не подружиться с юным джентльменом, который обещает звезды и луну с неба?
— Продвижение по службе гораздо ближе к земле.
— А что бы вы сказали про мое продвижение из матросов в гардемарины? Невероятная история. Все случилось из-за того, что я попал в переплет.
— В переплет? Быть не может!
— Вы считаете меня скучным человеком? А вот представьте себе!
— Расскажите.
Его лицо расплывалось в темноте.