Н. Все-все, вы победили. Нанимайте придурка в коричневом галстуке. Его к нам не брали, потому что он алкаш и матершинник. Бедная группа, господи прости. Она у него к Новому году осатанеет. Этот деток выучит. Будут кричать: «Елочка, гори! Снегурочка, повесься! Дед Мороз, вспори себе брюхо, мудло!». Родителям вы что на это скажете?
– Закончили?
(Пауза.)
– Чего притихли?
Н. Сказать честно? Вы меня ранили.
– Куда это?
Н. Сюда. (Слышны похлопывания.)
– Переживете.
Н. Переживу. Я и не говорил, что не переживу. Время лечит.
– Неужели? И как долго?
Н. По-разному. Минут пятнадцать-двадцать.
– Так долго?
Н. Разве это долго?
– Ну, вы мужчина сложный, я женщина отходчивая. Мне минуты хватит.
Н. Вас просто, куда я показал, еще не ранили. И эти у вас… панцири. С такими сильно не ранишься. Вы только не забывайте, что их потом не станет.
– И ничего не станет, но сейчас-то они есть.
(Пауза.)
Н. Я пойду.
– Идите.
Из собеседования на должность воспитателя в детский сад «Желтый лучик» (Ленинградская обл.) / подготовил Мишель Дюшен //Утопия. – № 15. – C. 51–54.
Часть третьяЛогики не стало
Шли годы. Когда съехавшую с мироздания крышу заменили на брезент, бесовщина пошла на убыль. Хотя, как сказать…
Церемониал: чаепитие и ведьмы
Командировка интервьюера в Японию прошла под знаменами удручающего открытия. Еще в самолете бумажные зубы бюрократии – прямоугольные листы формата А4 – перемололи в пыль не прошедший таможню хрусталь счастья. По прибытии в аэропорт Кансай в мыслях нарывом вскочила идея, которая словами запишется так: сознаваемый опыт, в сущности, имманентен и, приложив умственное усилие, его несложно подделать. Сбывшись в таком свете, мечта о визите на родину Дадзая Осаму оборачивается излишком, закрепляющим эту аксиому меж ушей раз и навсегда. Задаюсь вопросом: но неужели нет ничего, что стоило бы пережить непосредственно, вне себя? С целью выяснить это, я провел эксперимент, результаты которого представлены ниже.
Проанализируйте два отделенных друг от друга астерисками, чередующихся опыта. Первый – церемония чаепития «Тяною» – был пережит автором словосложения лично. Второй – частный случай казни ведьмы в герцогстве Савойя – опосредованно, через баснословное количество дошедших до нас материалов. Так задумано, что в совокупности два этих опыта рождают третий – ваш индивидуальный.
8 ноября, 2004 г. Асано Тоура на ломанном английском изрек: «В церемонии чаепития, где участвует вода из-под крана и чайный пакетик, нет, собственно, церемонии чаепития. В людях, такой ритуал поощряющих, нет, собственно, людей». Так хозяин небольшой гостиницы на западной окраине Осаки, в которой я остановился, пригласил меня пройти в чайный домик тясицу. Он настоял, чтобы я облачился в халат юката и взял с собой с порога кувшин родниковой воды, как того с гостя требует обычай. В помещении на четыре с половиной татами (около восьми квадратных метров) нас уже ждала его жена Хина, которая на английском говорила много свободнее. Убранство домика состояло из компактного комода в углу со всеми необходимыми принадлежностями и ящика Пандоры в центре. Хозяйка поклонилась, приняла кувшин и начала расспрос о моих чайных предпочтениях; хозяин же сооружал из захваченных с собой веток подобие домика, чтобы поместить его на дно причудливой, из черного железа печи.
8 ноября, 1432 г. девятнадцатилетняя Анна Сонтаг была приговорена к публичной казни через сожжение за прелюбодеяние с Дьяволом. Последний, знай он об этом, был бы несказанно рад. Красота девушки немногим лишь уступала ее хорошим манерам, что были воспитаны в ней отцом; Карл Сонтаг был одним из шестнадцати писарей в Вале – городе, попавшем под горячую руку охочих до линчевания еретиков, – и как всякий образованный человек, был в немилости у народа. Народа, чей глаз стал случайным свидетелем свидания его дочери с антихристом.
Редкий богоотступник доживал до казни, как бы парадоксально это ни звучало. Приговор часто выносили запытанным или обезглавленным мертвецам. Сожжение было формальностью, которую требовала церковь, уверявшая, что лишь огню посильно избавить душу грешника от квартирующего ее лукавого. Анна Сонтаг была в сознании, когда ее привязывали к лестнице. Девушке успели лишь разорвать щипцами пальцы во время допроса, лишив ее восьми ногтей. Иные не сознавались и на стали пыточного кресла, сиденье которого раскалялось от расположенной под ним печи.
Длинной спичкой Асано посеял пламя на дне ящика. Несмотря на предельную точность руки и слова, действие было в общем-то лишено церемонного пафоса, но не было в нем и сколько-нибудь осязаемой вседозволенности. Губы хозяина, имевшие цвет восковой свечи, сохраняли доброжелательную улыбку, пока его жена просеивала порошковый чай маття. Распределив его по низким чашкам, Хина наполнила чугунный чайник тэцубин водой из кувшина и кивком дала мужу понять, что закончила первый этап приготовлений. Мы заняли свои места вокруг печи, которая, как выяснилось, именовалась «Махо но иэ». На его дне находится вертикальный стержень, на который должна встать тара. Процесс этот многосложен – всего одно лишнее движение, и емкость потеряет равновесие, расплескав сырую воду по углям. Так как мастер чая не смог почтить нас присутствием, ответственность была возложена на Асано. Хозяин опустил ладонь на ручку чайника и сомкнул на ней пальцы так крепко, что на кисти выступил узор вен. Он занес чугунный шар над железным кубом движением настолько плавным, что я не услышал слабейшего всплеска воды. И вот тэцубин навис над овальным отверстием, откуда уже веет жаром. Все волнительно переглянулись. Чугун начал свое погружение.
На шею девушке повесили мешочек с порохом. Им же был пропитан ее просторный балахон из плотной ткани. Руки связали вместе, зажав меж ладоней деревянное распятие. Даже грубость палача не лишила ее самообладания: белое полотно лица не смяла гримаса, а глаза и губы оставались сомкнуты до того момента, пока лестницу, частью которой в конце своего пути стала Анна Сонтаг, не приставили к столбу, вокруг которого уже плясали языки пламени. Она берегла зрение до этого времени, чтобы теперь рассмотреть в толпе отца. Ужас, охвативший ее от вида тысячеголовой толпы, польстил фанатичным судьям. В глазах встали слезы от дыма, но отец был ближе всех к своей дочери, не считая палача. Он стоял в установленных десяти шагах от кострища. Как писал Фетиз, бывший очевидцем описываемой церемонии, сорокапятилетний Карл Сонтаг в тот полдень иссох до состояния кураги. И не он один.
0
Почти две тысячи пар глаз, которым нет дела до Анны Сонтаг. Даже отчий взор был обращен ввысь, когда хор херувимов ознаменовал явление библейского папаши. Небеса разверзлись, демонстрируя безумной толпе дно колоссального тэцубина. Явление вызвало у нее не просветление, а недержание. Отец ведьмы упал в обморок еще до того, как показалась могущественная рука, занесшая чугунную благодать над лобным местом. С безупречной точностью поместив чайник на макушке столба, рука спешно воспарила кверху, назад в занебесную. Хина, жена всемогущего, достала из-за пояса своей юкаты свежий лист мяты, прижала его к ямочке под носом и облегченно вздохнула. Один инициативный пастор поспешил заверить собравшийся люд, что предвидел сие чудо. Народ расшумелся, чем привлек внимание Асано. Он, оперившись руками о печь, заглянул внутрь. В двух мирах воцарилась тишь неопределенности, священное безмолвие. Человечество вглядывается в Бога. Хозяин гостиницы в пригороде Осаки вглядывается в грудь средневековой еретички.
Толпа взвыла: «Это искра божья!»; Анна Сонтаг выкрикнула: «Это сексуальная объективация!»; Хина Тоура сказала: «Эта мята вызывает импотенцию»; Асано Тоура прошептал: «Эта шалава взывает к Дьяволу».
Ведьма горит. Чайник закипает.
Пятипалая, левая, твоя
Сразу после страшной аварии на трассе М-4 ты пытаешься открыть глаза, но их слепит – ясно только, что кругом белым-бело, – и кто-то басит над ухом: «Так, гражданин, вы меня слышите? Язык высуньте, если слышите». Ты с трудом показываешь кончик языка, и хирург – такие голоса бывают только у хирургов – вроде как зачитывает с листа, монотонно и быстро, что-то про аварию, что было лобовое столкновение, что ты не виноват, что «Форд» твой смялся гармошкой, что пуделю твоему трындец, карьере в органах, походу, тоже, потом перестает бормотать и как бы между прочим, живенько так говорит: «Вы потеряли руку, но не пугайтесь – нашлась. Она сейчас в реанимации. Да не дергайтесь. Все будет пучком. Слышите? Язык высуньте, если слышите».
Состояние твоей левой руки «стабильно тяжелое». Сначала ее держат под двумя капельницами и думают ввести в искусственную кому, но потом все обходится. Через пару дней ее переводят в обычную палату, да и тебе становится легче, и ты просишь дежурного врача о встрече. Тебя везут на коляске через весь коридор и налево – в «женское» крыло. Везут и везут, наконец тормозят у пятой палаты, и ты видишь сначала капельницу – одну, слава богу, – а затем ее: лежит, распластавшись, ладонью вверх. Ниже кисти гипсовое кольцо, под ним бинты, но цвет кожи здоровый. «Как ты?» – спрашиваешь, на что пятерня, плоть от плоти твоей, сжимается в малосильный кулак, чтобы показать большой палец, и даже медсестра позади пускает со стоном в рукав слезу-другую. Как и говорил хирург, все пучком. Вот так трогательная сцена.
Еще через пару недель вас обоих выписывают. Тебе названивают друзья и дальние родственники, поздравляют. Некоторые присылают цветы. Среди этих некоторых – мама с отчимом. Вы с рукой чувствуете себя как молодожены, но на торжество ложится тень утраты: дни напролет ты оплакиваешь своего верного напарника – пуделя Кусаку. Проходит месяц. Снимают швы. Рука стыдиться шрама и прикрывает его, нацепив сверху полосатый носок. Пока ты пропадаешь с тем, чтобы вам назначили пенсию, она возится по дому, пытается разгрести холостяцкий бардак. Она немного неуклюжая, твоя рука, – не как та, из «Семейки Адамс», – но с простыми делами управляется.