Вы сближаетесь. Секс, конечно, не тот, что прежде – хватка какая-то непривычная, а уж попасть в один ритм – та еще задачка. Вообще ты правша, но дрочил всегда именно левой, дескать, не хотел блудить рукой, которой на хлеб зарабатываешь. Тут еще такое дело, что она в процессе вообще не получает удовольствия, и ты пытаешься это компенсировать – раз в месяц водишь ее на маникюр, покупаешь недешевые крема, учишься оральным ласкам, но инициативу проявляешь реже – чуется тебе в вашей связи порочный душок, инцестуальный что ли. Так и получается, что однажды она застукивает тебя среди ночи за мастурбацией. Закатывает скандал. До утра вы сидите в кухне и выясняете отношения, а на следующей неделе она идет в тату-салон и возвращается с наколкой на запястье – всевидящее око. Тут тебе бы вспениться, но ты сдерживаешься. В отношениях надо быть сильным, а сила иногда в том и выражается, что ты идешь на компромисс. С другой стороны – рука изловчилась бегать и впотьмах могла сойти за экзотического паука, а у тебя арахнофобия, хоть ты и убеждаешь себя в обратном. С тату этой «паукообразности» прибавилось, и ты теперь постоянно на нервах, дерганный стал, а отчего – черт его знает.
На годовщину аварии ты даришь ей обручальное кольцо, и внезапно ваша история на передовицах всех областных газет, а спустя неделю вы вдвоем красуетесь в эфире на передаче «Пусть говорят», и какой-то знаменитый инженер-протезист заявляет на камеру, что любой ценой решит проблему «этой молодой семьи». Так в твоей жизни появляется бионический протез от компании «Технофист». У него подвижные пальцы и лучезапястный сустав. О большем ты и мечтать не мог, но отношения с родной левой катятся в яму. С протезом тебя берут кладовщиком в мебельный центр, но каждый раз, когда ты возвращаешься с работы, рука валяется без чувств на диване с никотиновым пластырем. Ты советуешь ей записаться к психологу, а она отвечает тебе средним пальцем. Она на все отвечает средним пальцем с тех пор, как ты впервые надел протез.
Секса у вас не было уже несколько месяцев, и одним утром ты просыпаешься, а протез пропал с тумбочки. Ты находишь его в мусорном ведре в кухне. Там же на столе распакованная посылка от «АлиЭкспресс» и твоя левая, постукивает коготками по упаковке с резиновым влагалищем. Рядом чек с кривой росписью. Ты не ждал доставки сегодня, проспал звонок от курьера. Тебя начинает потряхивать со стыда. Ты становишься на колени и вымаливаешь прощение, а про себя думаешь, куда будешь перед сном прятать протез, чтобы рука до него не добралась.
Той же ночью ты просыпаешься оттого, что кто-то схватил тебя за горло и частично перекрыл кислород. Вслепую ты дотягиваешься до ночника, щелкаешь выключателем – и, разумеется, это она: вцепилась с самыми серьезными намерениями. В эту секунду ты благодаришь Бога, что ни разу в жизни не сумел подтянуться на турнике, поднять штангу и взял второй джойстик для консоли вместо кистевого эспандера.
Молча и деликатно ты разжимаешь один за другим пальцы на своей шее, перекладываешь горе-душительницу на подушку, встаешь и направляешься в кухню выпить стакан воды, но не замечаешь растянутой на выходе из спальни лески, а следом, на полу в коридоре, битого стекла. Кажется, это был винный сервиз – его подарила тебе мама еще на позапрошлый Новый год. Стекло, впрочем, было лишним – ты не успеваешь перегруппироваться на лету и впечатываешься лбом в стойку для домашнего телефона.
Очухиваешься ты уже связанным на полу спальни рядом с кроватью, к которой выставлен твой обнаженный зад. За окном светает. Твой рот набит гигиеническими салфетками и заклеен скотчем, а конечности зафиксированы брючными ремнями. Трусы расстелены у тебя под головой, но на этом удобства заканчиваются: любое телодвижение сопровождается болью – все затекло, а в колени еще глубже врезаются осколки. Тут ты замечаешь прямо перед своим носом круглое зеркальце на ножке. В нем ты видишь происходящее на постели за своей задницей, а происходит там вот что – твоя левая ухитрилась стащить со шкафа бионический протез и теперь обильно смазывает его кулачок маргарином.
Ты догадываешься, что будет дальше, только слово забыл, и ничего тебе не остается, кроме как наблюдать жалкого калеку, который краснея, брыкаясь и громко сопя носом, мычит что-то протестное. И ты наблюдаешь до тех пор, пока не узнаешь в нем себя. К тому времени лоснящийся от маргарина протез уже готов к погружению, и левая, плоть от плоти твоей, ведет обратный отсчет от пяти.
И вдруг наступает спокойствие. Прямо-таки напирает. Проникает вглубь. Занимает тебя целиком. В голове вспыхивают и тут же гаснут сотни мыслей, и лишь одна горит долго и греет: «Да, что ни говори, а отвлекающий маневр с удушьем был что надо. Мои аплодисменты».
Этюд о конце света и нарративе
Лиза сидела на набережной, вокруг чудне́ло. Прохожие – все ненастные с затененной стороны – то и дело перекрывали собой каскад топившего ее ультрафиолета. Туристический сезон был далеко позади, потому местные жители, прежде взвинченные летней суматохой, вдыхали с избыточным теперь кислородом осеннюю хандру. Их обтлевшие на ветру лица догорали на подступах к гиппокампу Елизаветы. «Грустно это», – решила она (как знала, что мысль ее я так и запишу!), свела гусеничные бровки и тут же возразила: «Зато погода какая!» На этой ноте меж Фа двуногих депрессий и Ля бодрящих солнечных ванн и зазвучала заявленная странность в положении дел, тел, брусчатки и вообще.
Выцепленную у хозяйки газету Лиза расстелила под свою филейную часть. Такова была ее гражданская позиция – уже который день подряд линотип был оплеван ядом ксенофобских лозунгов. Народ готовили к чему-то грандиозно-милитаристическому. В солидарность газетам зашумели во второй половине дня грозного звука самолеты. Так некстати позади укомплектованной Лизой лавки – в изрешеченной кирпичной стене – отцвел свое китайский лимонник: отшелушивающий гул эскадрильи вынудил его сбросить шкуру прямо на голову моей героине. В ту же секунду, словно по сговору, из-за мыса вдали показался клюв громадного авианосца. Махина эта озадачила художника – чернявого, обросшего, но юного, – застолбившего уголок треногим мольбертом правее лестницы, ведущей вниз, на пляж. Он застыл с разинутым ртом, схватившись за околдованную бризом курчавую бороду, и не сразу вернулся к работе, будто позабыл пейзаж, каким он был до надругательства многотонным флотским фаллосом.
За ребрами у девушки сбилось с ритма. Чтоб упрячь дикие мысли, навеянные в том числе ночным обыском, Лиза сфокусировала внимание на симпатичном ларьке вида трехметровой кофейной чашки, в которой не то тонула, не то плескалась в свое удовольствие мужская особь продавца. Тут накатило и она сжала зубы до боли, отозвавшейся в шилоподъязычной мышце. Точно как неделю назад, когда ветер разнес по двору пустые пластиковые бутылки.
– Етить-колотить! Откуда их столько?
– От верблюда.
Утром вторника щедрость верблюда не знала границ, а вечером Елизавету понесло – самолетом, машиной, ногами – в сторону моря; и вот она здесь, немного левее настоящего, в близлежащем прошлом, чистит яблочко новоприобретенным сувениром – опасной бритвой с гравировкой на греческий мотив, но отладим эфир.
Счищенную кожуру она тут же заправляла в рот – в утренней научно-популярной передаче ей сообщили, якобы та содержит вдвое больше полезных веществ, чем вся подкорка (Лиза верила не СМИ, но людям). В отличие от сахарной мякоти, рябая кожура слегка горчила. Это был Ред Чиф – осенний сорт, зимоустойчивый выводок Ред Делишес, заполонивший собой рынок с введением продовольственного эмбарго. То же произошло с копченными свиными ушками, но их Лиза не любила, а краснокожие яблоки – очень даже. И когда дошло до мякоти, она сама как бы размякла, растеклась по лавке, просочилась в щели и стала мокрым местом на мостовой, но стоило в гущу ее въехать антропоморфной юле, как тело мигом возвратилось в дояблочное состояние.
Юла была мальчиком в пестрой гавайке. Отцепив от ремня плеер, он умостил его меж досок по центру лавки, сел сам, закинул на лоб эксцентричные очки с оправой в форме двух сердец, поправил заплатку на правом глазу, ловко вытянул из-за уха бычок, вложил в губы, а другой рукой нашарил в кармане братскую могилу погорельцев – короб, полный сожженных спичек, которые тут же перемолол в пепел чечеткой пальцев, ища среди них целую; от нее он подкурил, вернул уподобленную к павшим товарищам, а их сумму метким броском отправил в жестяной саркофаг мусорного ведра. Дядя Горе казался уставшим – весь он вместе со своей гавайкой за неполную неделю выцвел в оливковый.
– Ничего не нашел. Наша хабалка и слов таких не знает.
Она поджала губы, но он не позволил фригидной тишине взять верх:
– Тебе на что, скажи?
– Диплом. «Психолингвистическое значение слов, служащих для наименования общекультурных ценностей».
– Еще раз.
– Тему такую взяла.
– Да-да. Повтори.
– «Психолингвистическое значение слов, служащих для наименования общекультурных ценностей».
– Ого, – выдыхая дым, утробно, как «оуо». – А что за слова-то? «Вера», «дружба», «колбаса»?
– Там материальные штуки в основном.
– Это я понимаю, – замученная сигарета прижгла ему пальцы, за что была спрессована каблуком туфли. – Это само собой.
– Только без колбасы.
– То-то и оно.
Лиза вытащила из пакета целое яблоко и протянула Горю; он замотал головой, на что она невозмутимо воткнула во фрукт бритву и устроила его меж ног, спровоцировав (как и задумывалось) неосторожный взгляд. Горе, чтоб не зардеть, спохватился распутывать наушники. Это был уже пятый mp3-концерт на двоих (по числу вкладышей) и начался он с Khoiba, песни «Pathetic».
Познакомился Горе с Лизой на этой самой лавочке, когда она только приехала, в конце ее первого дня на побережье. В ней он увидел сообщника, а она в нем – спасителя. Вам ли не знать, как мелодраматичны эти встречи в развитии. Рано или поздно случается роковой диалог. Инициатором обычно выступает сударь, но в их случае начала сударыня.