Астматик Тит берет alto
в состоянии бардо
и в пальто на молнии.
С надеждой слышу, с придыханьем, с ожиданьем чуда:
«Живешь по дзэну? Честно? Клянись Буддой!»
А на лице его бессменный, как выяснится позже, головной убор –
противогаз, изготовленный кустарно. Особенность конструкции:
хобот, связующий клапан и кислородный баллон,
шлангом дефектным (весь в дырах) продлен.
Отмотаем назад.
Нервокосилка (от др. – греч. νεῦρον – «нерв») – постапокалиптическая болезнь межушного узла, что меня пристигла. Страсть!
Лицо диктатора стоит перед глазами. Такая вот напасть!
Чтоб одолеть недуг,
в ближайшем населенном пункте я наблюдаю сцену:
мутировав, сорока гоняет котов и галок,
в канавке тело пропоицы – труп,
а меж домов слоняются, дичая, лошади и кони,
на облученном языке – ниединороги.
Внезапно дуче сводит брови…
О, отпусти меня, мимика Муссолини!
Мне б еще покуковать в печали!
Покинь мою сетчатку!
Was paid ill Chris-T!
«Стоять! Ты кто такой?»
«Я? Капитан-с-Усами. Рады встрече?»
«Капитан Сусами? Азиат? Да что ты мелешь?»
Так поздоровался со мной Астматик Тит.
И тут же биографию свою мне раструбил чудила.
Чтоб знали, он – уроженец секты,
во чреве перепутанный с миомой.
Над лоном,
из которого на свет явился он,
на животе его мамани вытатуировано было:
«Оставь надежду, всяк сюда входящий».
И это символично. А роды принимал шаман,
не знавший анатомии.
Ирония вот: фанатики эти прорыли туннели,
построили бункер. Над ними смеялись,
пока они атомной бомбы боялись,
дрожали и прятались глубже.
Теперь они вылезли. «Сидели не зря»,
сказали. «Выжили».
Не слышно даже эха
того былого смеха
на выжженной земле.
Заслышав,
растрогавшись,
взвыла в канаве
ожившая пьянь:
«Нередко случается
нелепая дрянь!»
Заморосил высокооктановый дождик.
Я понял, жить зачем.
Собрал в слова.
Озвучил:
«Пойдем умрем
в место получше
этого».
По понедельникам я – сердце бублика.
Кончившись, война умирает,
как и ее участники,
но не физически, а идеологически,
после чего ветер разносит по континентам миазмы пустоты,
испускаемые ее незримой вздутой тушей.
По вторникам я – коллапс легкого в груди Хрисиппа.
Почтовый кетцалькоатль донес мне весть:
на полуострове Осима женщина по имени Канако нашла Бога.
Он повесился на сакуре.
Что ж, ничего удивительного.
Суицид – популярнейший досуг в Японии.
Что любопытней:
божьи губы, нос и глаза склевали птицы.
По средам я – клавиша Delete на рояле.
Бутерброд горизонта…
Как по-дурному звучит, но как точно!
Смотрите:
волокна буженины тысячей сосен меж двух бледных ломтей,
сверху – пасмурного неба,
снизу – заснеженного полесья.
Напоминает мне о герпесе на губе девчонки,
реабилитационно-оздоровительного центра пациентки,
где я застрял по малолетке.
Достойный был ребенок – сущая холера –
коль принял эстафету я у дяди Люцифера,
как вырос.
По четвергам я – вождь краснокожих авокадо.
Вчерашний день слыл неприкасаемым,
чем восхищал, но теперь сущи средства
фальсификаций и совращения
прошлого.
Назревал страшный мир,
в котором так много хитрой техники
и так мало от пророчеств Оруэлла,
но не случился,
как не случилось второго пришествия
и ничего хорошего.
Он мне приснился.
Сероводородная эпоха. Чистый воздух субсидируется владельцами заповедных зон и денег стоит. Дармового не осталось. Мы его растлили лаком и серой. Спасибо в первую очередь всякому, кто использовал спичку в качестве ароматизатора, уже потом – корпорациям.
По пятницам я – протекшая шариковая ручка Parker Ruby Red.
Меня поймите, в этом месте обреченном
все делятся на смирившихся и идиотов.
Я задружил с одним придурком – Иноцветным Ажей.
На облученном – иноцветный, по-русски «негр» скажут.
Он невменяем, хочет жить
и процветать, и не тужить,
никак не дьяволу служить.
И в гороскопе пишут: «Зря ты повязался с этим Ажей.
Его примат благоразумней даже.
Буквально». Так оно и есть: он – угольный повеса.
А тут еще в широкую реку поблизости – Ламу – средь ночи упала
спасательная капсула из открытого космоса.
Ее пассажир – Сунь Укун, экс-царь обезьян.
Он вырождения дни переждал высоко, на орбите земли.
Его увидел, в голове:
«Имею на руках запретный плод банана».
Дай, думаю, поискушаю обезьяна.
По субботам я – Двешестерки Пять Плюсодин.
Странное дело, скажите? Бредовник?
Окститесь, вы всему виновник!
И множечко скучны.
В чем заключается философия абсурда бытовая,
о чем не написал Камю,
а лишь намекнул, лукавя,
в эссе о Сизифе – в том цимес весь.
А намекнул он, что избегать абсурда нет нужды,
а наслаждаться им –
есть.
Ад вылез на Земле,
переевшей сладких мифов.
Уютно зажилось здесь мне,
безбожно, лихо.
По воскресеньям я – shutdown /r
«И вновь наедине с собой», вздыхаю,
не посчитав кассира.
Гадаете, вестимо: «Куда же подевался люд и нелюд из анти́стихов, что выше?
Что стало под конец с Астматиком, мартышкой, Ажей, Цыцом и его девицей?»
Все просто: их я съел во избежание умора.
Гастрономический эпилог отселе и до упора.
Рецепты по порядку:
Цыца потрошил, приправлял сметаной, сыром Gorau Glas и, разумеется, грибами
псилоцибе. Начиненным фаршем из его мазели с перцем халапеньо, запекал
и подавал горячим.
Тут просто, без изысков, да и не помню уж деталей.
Астматика завялил за прилавком
кусками, их придавив столом,
стеная, через день сливая его телесный сок.
Ох, вялил бы и вялил, да вышла соль. В дальнейшем:
соус на горчице, лук, оливка, бергамот,
петрушка, голень пряная
– салата полон рот.
С багетом паштет из Ажи – тот единственный вид,
в котором Иноцветного переварил
я,
но не смогла мясорубка.
Скорбим.
Тонет-тонет в маринаде Сунь Укун.
Он бессмертен. К тому идет, что несъедобен,
волен издыхать без счету.
Травоеду мясоед – царь.
Автомобилисту каннибал – смерть.
Бензина в колонке нет, но за колонкой есть я –
голодный человек, чья стратегия выживания:
есть человечину и тосковать по красоте,
омывая кровью машин кости людей.
Людей тех самых,
употребленных,
злых и добрых,
всех.
Я не кривлю душой, мне нечего корежить.
Вы знайте,
что рано или поздно в позу мою встанете.
Наступит вправду конец света, и вы оголодаете.
Сечете? В домочадцах прока нет,
когда отсутствует обед.
Из женки вашей (надеюсь, дама не субтильная)
похлебка выйдет калорийная.
Меня услышьте.
Миисэ был повышен с кассира до оруженосца,
а еще шеф-повара, мифографа, паяца.
Мы вместе. Ты не страшись морозца,
мой маленький якутский Санчо Панса.
Иной раз остановлю часы, будто и есть они время.
Иной – пищу свою сухо встречу приветом.
Все произойдет по старой схеме
и закончится клозетом.
Да, имею право кушать только нечестивцев,
но, как говорят, никто не без греха,
и слава Будде!
Слава Ом!
Ave Atom!
Ave Bomb!