Он думал, сколько времени прошло с тех пор, как в него попала первая пуля, и попадали ли в него другие пули с тех пор, как он потерял сознание. На крыше ли Эриксон? Выстрелов вроде бы не слышно.
Мартин Бек успел увидеть его лицо – лицо старца и в то же время детское. Возможно ли такое сочетание? А глаза – безумные от страха, ненависти, отчаяния или, может быть, просто лишенные всякого выражения.
Бог весть с чего Мартин Бек вообразил, что он понимает этого человека и что и на нем лежит часть вины, а потому он должен прийти на помощь, но человек на крыше уже находился вне пределов человеческой помощи. В какое-то мгновение за последние сутки он совершил решающий шаг через границу, шаг в безумие, в мир, где нет ничего, кроме ненависти, насилия и мести.
«Вот я лежу здесь и, может быть, умираю, – подумал Мартин Бек, – но какую вину я искуплю своей смертью? Никакой».
Он испугался собственных мыслей, и вдруг ему показалось, будто он уже целую вечность лежит здесь без движения. А что, если человек на крыше убит или арестован, если все кончено, а его забыли, оставили умирать в одиночестве на этом балконе?
Мартин Бек пытался закричать, но из груди его вырвались лишь булькающие звуки, и он ощутил во рту привкус крови.
Теперь он лежал тихо и гадал, откуда взялся могучий рокот, звучащий в его ушах. Рокот походил на шум ветра в вершинах деревьев, на рев морского прибоя, а может быть, его издавал работающий поблизости кондиционер?
Мартин Бек почувствовал, что погружается в мягкую, безмолвную тьму, где рокот смолкнет, и не стал противиться. Снова возник рокот и фосфорическое мерцание на кроваво-красном фоне под закрытыми веками, и, прежде чем снова погрузиться во тьму, он понял, что этот рокот звучит в нем самом.
Сознание уходило и возвращалось, уходило и возвращалось, словно его качали ленивые мягкие волны, в мозгу проплывали видения и обрывки мыслей, которых Мартин Бек уже не мог удержать. Он слышал бормотание, отдаленные звуки и голоса в наплывающем рокоте, но все это не имело больше к нему никакого отношения.
Он рухнул в громыхающий колодец мрака.
XXX
Колльберг нервно барабанил костяшками пальцев по своему коротковолновику.
– Что случилось?
В аппарате послышался треск, но больше ни звука.
– Что случилось? – опять закричал он.
Широко шагая, к нему подошел Гюнвальд Ларссон.
– С пожарной машиной? Короткое замыкание.
– Да при чем тут пожарная? Что с Беком? Алло! Алло! Слушаю!
Небольшой треск, пожалуй, чуть сильней, чем первый раз, после чего голос Рённа тягуче и неуверенно спросил:
– В чем дело?
– Да не знаю я! – закричал Колльберг. – Что ты видишь?
– Теперь ничего.
– А раньше?
– Трудно сказать. По-моему, я видел Эриксона. Он подошел к краю, и тогда я подал Мартину сигнал. А потом…
– Ну, – нетерпеливо подгонял его Колльберг. – Говори же.
– Потом сирена смолкла, а Эриксон после этого поднялся на ноги. Во всяком случае, мне так кажется. Он стоял во весь рост спиной ко мне.
– А Мартина ты видел?
– Нет, ни разу.
– А теперь?
– Теперь вообще ничего не вижу. Теперь там никого нет.
– Черт возьми, – выругался Колльберг и уронил руку с радиопередатчиком.
Гюнвальд Ларссон сердито хмыкнул.
Они стояли на Обсерваториенгатан, возле поворота на Далагатан и менее чем в ста метрах от дома. Мальм тоже был здесь, и еще довольно много народу.
Подошел пожарник и спросил:
– Машине с лестницей оставаться на прежнем месте?
Мальм поглядел на Колльберга, потом на Гюнвальда Ларссона. Теперь он уже не рвался командовать, как вначале.
– Не надо, – ответил Колльберг. – Пусть едет назад. Не стоит ребятам без надобности маячить у него на глазах.
– Ну, – сказал Ларссон, – сдается мне, что Мартин загремел.
– Да. – глухо откликнулся Колльберг. – Похоже, что так.
– Минуточку. – вмешался кто-то. – Послушайте-ка.
Это был Норман Хансон. Он что-то сказал в свой микрофон, потом обратился к Колльбергу.
– Я только что поймал наблюдателя на колокольне. Ему кажется, что он видит Бека.
– Видит? Где?
– Лежит на северном балконе со стороны двора.
Хансон серьезно поглядел на Колльберга и добавил:
– Похоже, что он ранен.
– Ранен? А он шевелится?
– Сейчас нет. Но наблюдатель считает, что несколько минут назад он шевелился.
Сообщение могло оказаться справедливым. Ведь с крыши «Боньерса» Рённу не видна дворовая сторона. А церковь расположена севернее дома, да вдобавок ближе на двести метров.
– Надо вынести его оттуда, – пробормотал Колльберг.
– Да и вообще пора кончать эту волынку, – мрачно сказал Гюнвальд Ларссон.
Через несколько секунд он добавил:
– В конце концов, только дурак мог полезть туда в одиночку. Только дурак.
– Молчим в глаза и говорим пакости за глаза, – подытожил Колльберг. – Знаешь, Ларссон, как это называется?
Гюнвальд Ларссон долго глядел на него. Потом резко сказал:
– Что ты хочешь – это безумный город в потерявшей рассудок стране. А на крыше перед нами сидит несчастный маньяк, и нам предстоит теперь снять его оттуда.
– В общих чертах верно, – сказал Колльберг.
– Сам знаю.
– Господи Боже мой, нашли о чем разговаривать, – нервничал Мальм.
Ни тот, ни другой даже не взглянули на него.
– О'кэй, – сказал Гюнвальд Ларссон, – ты пойдешь выручать своего дружка Бека, а я займусь остальным.
Колльберг кивнул.
Он пошел было к пожарникам, но на полдороге остановился и сказал:
– Знаешь, как я расцениваю твои шансы вернуться с крыши живым и невредимым? При твоем методе?
– Могу догадаться, – ответил Ларссон.
Потом он посмотрел на окружающих его людей и громко объявил:
– Я собираюсь взорвать дверь и штурмовать крышу изнутри. Мне нужен еще один человек. Максимум два.
Четверо или пятеро молодых полицейских и один пожарник тотчас подняли руки, потом еще один голос за его спиной сказал:
– Можно мне?
– Боюсь, вы меня не поняли, – продолжал Гюнвальд Ларссон. – Мне не нужен помощник, который считает, что это его долг, не нужен и такой, который воображает себя героем и хочет отличиться. Возможность угодить под пулю здесь гораздо больше, чем вы подозреваете.
– К чему ты клонишь? – недоумевал Мальм. – И кого ты тогда хочешь взять?
– Вопрос может идти только о таких людях, которые действительно готовы подставить себя под пулю. Которых это забавляет.
– Возьми меня.
Гюнвальд Ларссон оглянулся на говорившего.
– Ах, это ты, – сказал он. – Хульт. Вот здорово. Значит, ты.
– Эй! – окликнул его какой-то человек с тротуара. – Я бы тоже не прочь.
Видный белокурый мужчина лет тридцати, одетый в джинсы и ношеную куртку.
– Вы кто такой?
– Моя фамилия Болин.
– А вы вообще-то из полиции?
– Нет, я строительный рабочий.
– Как вы сюда попали?
– Я здесь живу.
Гюнвальд Ларссон испытующе оглядел его. Потом он сказал:
– Идите сюда. Дайте ему пистолет.
Норман Ханссон тотчас извлек свое оружие, которое почему-то носил в кармане пальто, но Болин отказался.
– А свое можно? Я его в минуточку принесу.
Гюнвальд Ларссон кивнул, Болин убежал, а Мальм заметил:
– Вообще-то это противозаконно. И даже… ошибочно.
– Точно, – откликнулся Гюнвальд Ларссон. – Здесь много ошибочного. И главная ошибка в том, что есть люди, которые готовы дать первому встречному свое личное оружие.
Болин обернулся скорей чем за минуту и принес свой пистолет. Кольт «хантсмен», калибр двадцать два, с длинным стволом и десятизарядным магазином.
– Ну а теперь за дело, – сказал Гюнвальд Ларссон.
Он глянул вслед Колльбергу, который уже сворачивал за угол, надев на руку длинный моток веревки.
– Сперва пустим Колльберга, пусть унесет Бека, – продолжал он. – А ты, Ханссон, подыщи несколько человек, которые умеют взрывать двери.
Ханссон кивнул и ушел.
Через некоторое время Ларссон сказал:
– О'кэй.
Он тоже завернул за угол, сопровождаемый своими помощниками. Когда они подошли к дому, он сказал:
– Вы возьмите на себя южную лестницу, а я северную. Когда подожжете бикфордов шнур, спуститесь по меньшей мере на один марш ниже. Лучше бы на два. Справишься, Хульт?
– Да.
– Хорошо. И еще одно: если кто-то из вас убьет человека на крыше, ему придется впоследствии нести за это ответственность.
– Даже если убьет в целях самозащиты? – спросил Хульт.
– Вот именно. Даже в целях самозащиты. А теперь сверим наши часы.
Леннарт Колльберг взялся за ручку двери. Квартира была заперта, но он прихватил с собой универсальную отмычку и в два счета справился с замком. Проходя через квартиру, он успел заметить в холле верхнее платье Мартина Бека и приемник на столе в комнате. Увидел он тотчас и открытое окно, и нижнюю часть алюминиевой лестницы за окном. Лесенка выглядела хрупкой и ненадежной, а он успел прибавить несколько килограммов с тех пор, как последний раз пользовался такой. Но ему было известно, что теоретически она рассчитана на еще больший вес. И потому он без колебаний вспрыгнул на подоконник.
Он удостоверился, что оба мотка веревки, повешенных через плечо крест-накрест, не помешают подъему и не зацепятся за лесенку, после чего медленно и осторожно полез на балкон.
Все последующее время, пока Рённ докладывал по радио о том, что ему видно в бинокль, Леннарт Колльберг доказывал себе, что вполне могло произойти самое худшее и что он, Колльберг, вполне к этому готов. Но когда он выпрямился, собираясь перелезть через перила, и увидел на полу в одном метре от себя неподвижного и окровавленного Мартина Бека, у него потемнело в глазах.
Он перебросил ноги через перилла и склонился над изжелта-бледным, обращенным кверху лицом друга.
– Мартин, – хрипло шепнул он. – Какого черта… Ну Мартин же…
И в это мгновенье он заметил, как у Мартина Бека на шее дрогнула жилка. Колльберг осторожно прижал пальцами его запястье. Пульс бился, но очень слабо.