Весть о возвращении Филиппа Пуатье быстро распространилась по столице. Бароны и рыцари, сочувствовавшие его назначению, начали съезжаться в Лувр, и первой появилась графиня Маго Артуа, лично извещенная о приезде зятя.
— Ну, как себя чувствует моя душенька Жанна? — обратился Филипп к теще, открывая ей объятия.
— Ждет со дня на день разрешения от бремени.
— Вот только закончу дела и сразу же поеду к ней.
После чего граф снова решил посоветоваться со своим дядей Людовиком д'Эвре и коннетаблем.
— А сейчас, Гоше, смело можете брать дворец. Постарайтесь, если, конечно, удастся, закончить операцию к полудню. Но всеми возможными способами избегайте кровопролития. Действуйте более страхом, чем насилием. Не хотелось бы мне вступать во дворец по трупам.
Гоше принял командование над вооруженной стражей, собранной в Лувре, и направился к Ситэ. Одновременно он послал прево в квартал Тампль кликнуть самых искусных плотников и слесарей.
Ворота дворца оказались на запоре. Гоше, при котором неотступно находился командир арбалетчиков, потребовал, чтобы его выслушали. Караульный офицер, выглянув в окошечко, пробитое над главным входом, ответил, что может отпереть ворота лишь по распоряжению графа Валуа или графа де ла Марша.
— Придется вам все-таки мне открыть, — сказал коннетабль, — ибо я намерен войти во дворец и приготовить его к встрече регента, который явится сюда сразу же вслед за нами.
— Открыть мы не можем.
Гоше де Шатийон пригнулся к луке седла.
— Что ж, откроем тогда сами, — сказал он.
И он махнул рукой, подзывая к себе мэтра Пьера, королевского плотника, который явился во главе целого отряда своих подручных, несших пилы, клещи и толстые железные брусья. В то же самое время арбалетчики, вставив ногу в петлю — нечто вроде стремени, помещавшегося на конце самострела, — натянули луки, вложили стрелы в зарубку и выстроились боевым строем, целясь в амбразуры и в просветы между зубцами стены. Лучники и копейщики, сдвинув вплотную щиты, прикрывали, как панцирем, плотников сбоку и сверху. В прилегающих ко дворцу улочках толпились мальчишки и зеваки, которым не терпелось увидеть осаду. Впрочем, держались они на почтительном расстоянии от места предполагаемой битвы. Это было нечаянное развлечение, одних разговоров о таком событии хватит на полгода: «Говорю вам, я сам там был… А коннетабль как вытащит шпагу, длинную-предлинную, своими глазами видел… Уж поверьте на слово, было их две тысячи, да нет, какое, больше, чем две…»
Наконец Гоше громовым голосом, каким посылал войска в атаку, крикнул, подняв забрало:
— Мессиры, находящиеся внутри дворца, смотрите, вот мастера — плотники и слесаря, они сейчас разнесут ворота! А вот и арбалетчики мессира Галара, они окружили дворец со всех сторон! Ни одному из вас не удастся проскользнуть наружу. В последний раз предлагаю вам открыть вход, ибо, если вы не сдадитесь на нашу милость, ваши головы полетят прочь, будь вы самые знатные бароны и сеньоры. Не ждите от регента пощады.
И опустил на лицо забрало, показывая, что в дальнейшие переговоры вступать не намерен.
А там, во дворце, должно быть, царили страх и смятение, ибо едва только плотники прикоснулись к воротам, как они раскрылись сами. Гарнизон графа Валуа сдался.
— В самое время взялись за ум, — похвалил их коннетабль, въезжая как завоеватель во дворец. — Возвращайтесь по домам или в особняки ваших сеньоров; не вздумайте собираться кучно, тогда вам никто не причинит зла.
Через час Филипп Пуатье расположился в королевских покоях. И сразу же принял все меры предосторожности. Двор Ситэ, обычно открытый для толпы, заперли; выставили вооруженную стражу и тщательно удостоверяли личность каждого, кто пытался проникнуть внутрь. Торговцев красным товаром, издавна пользовавшихся привилегией торговать в большой дворцовой галерее, попросили закрыть на время их лавки.
Когда граф Валуа и его племянник Карл де ла Марш прибыли в Париж, они сразу поняли, что их ставка бита.
— Филипп сыграл с нами злую шутку, — твердили они.
И оба поспешили во дворец, дабы, за неимением иного выхода, повыгоднее продать свое согласие подчиниться новому регенту. Вокруг Филиппа Пуатье уже толпились знатные сеньоры, горожане и священнослужители, в числе коих находился и Жан Мариньи, как всегда, поспешивший встать на сторону сильного.
— Недолго он продержится! Видно, не слишком уверен в своих силах, раз вынужден опираться на простонародье, — вполголоса заметил Валуа, увидев среди присутствующих мэтра Кокатри, Жантьена и других нотаблей.
Тем не менее он принял самый беспечный вид и пробился вперед, чтобы испросить у Филиппа прощения за утренний инцидент.
— Мои оруженосцы и стража ничего не знали. А дан им был такой строгий приказ из-за… королевы Клеменции.
Он ждал от племянника суровой отповеди, больше того, мечтал о ней, чтобы под благовидным предлогом вступить с племянником в открытую борьбу… Но Филипп и не подумал предоставить дяде выгоду ссоры и ответил самым миролюбивым тоном:
— Я вынужден был так действовать, к великому моему огорчению, ибо необходимо было предотвратить козни герцога Бургундского, которому ваш отъезд развязал руки. Нынче ночью в Фонтенбло я получил об этом весть и не захотел вас будить.
Желая скрыть свою неудачу, Карл Валуа волей-неволей принял это объяснение и даже заставил себя приветливо улыбнуться коннетаблю, которого не без основания считал главным действующим лицом всей этой интриги.
Карл де ла Марш, не столь понаторевший в искусстве притворства, стоял не раскрывая рта.
Тут граф д'Эвре внес предложение, которое они заранее обсудили с Филиппом. Воспользовавшись той минутой, когда Пуатье удалился в угол якобы за тем, чтобы решить кое-какие неотложные дела с коннетаблем и Милем де Нуайэ, Людовик д'Эвре начал:
— Благородные сеньоры и все вы, мессиры, послушайтесь моего совета, пусть ради блага нашего королевства и предотвращения пагубных смут наш возлюбленный племянник Филипп возьмет в свои руки бразды правления с всеобщего нашего согласия и вершит дела от имени будущего своего племянника, если по господней милости королева Клеменция разродится младенцем мужеского пола; советую также созвать ассамблею с участием самых высокопоставленных в государстве лиц, и притом по возможности скорее; пусть в ней примут участие пэры и бароны, дабы одобрить наше решение и присягнуть на верность регенту.
Это был ответный удар на заявление, сделанное накануне в Фонтенбло Карлом де ла Маршем. Но эту сцену разыграли более искусные актеры. Подстрекаемые приспешниками графа Пуатье, все присутствующие дружно выразили свое одобрение. И тут Людовик д'Эвре повторил жест графа де Форэ, когда тот в Лионе вложил обе свои руки в руки Филиппа.
— Клянусь вам в верности, племянник, — сказал он, преклоняя колена.
Филипп поднял дядю с колен, облобызал и успел шепнуть ему на ухо:
— Все прошло как нельзя лучше; огромное спасибо вам, дядюшка.
Карл де ла Марш, в полном отчаянии, не в силах сдержать ярости при виде торжества брата, злобно прошипел:
— Король… Он себя уже королем считает!
Но Людовик д'Эвре подошел к Карлу Валуа и произнес:
— Простите, брат мой, что я нарушил законы старшинства.
Карлу Валуа осталось лишь одно — смириться. Он приблизился к Филиппу, протягивая руки. Но эти руки повисли в воздухе.
— Надеюсь, дядя, вы окажете мне честь и будете заседать в моем Совете, — сказал Филипп.
Валуа побледнел. Еще накануне он собственноручно подписывал ордонансы и скреплял их своей личной печатью. А сегодня ему как великую честь предлагают заседать в Совете, как будто у него нет на это права!
— Вручите нам также ключи от казны, — добавил Филипп, понижая голос. — Я отлично знаю, что там свищет ветер. Но пусть хоть окончательно все оттуда не высвищет.
Валуа невольно отпрянул; это уж была полная отставка от всех должностей.
— Но, племянник, не могу… — пробормотал он. — Ведь надо еще привести в порядок счета…
— Так ли уж вы, дядюшка, стремитесь привести счета в порядок? — спросил Филипп с еле заметной иронией. — В таком случае мы также вынуждены будем их проверить, а равно судьбу имущества, изъятого у Ангеррана Мариньи. Лучше отдайте нам ключи, и будем считать, что мы квиты.
Валуа понял, что это угроза.
— Будь по-вашему, племянник, ключи будут здесь через час.
Тут только Филипп протянул дяде руки и принял присягу от своего самого могущественного соперника.
К новому регенту подошел коннетабль Франции.
— А теперь, Гоше, — шепнул ему Филипп, — займемся бургундцем.
Глава VIIIПервые визиты графа Пуатье
Граф Пуатье не строил себе иллюзий. Он одержал первую победу, быструю и внушительную; но понимал, что его противники так просто не сложат оружия.
Приняв от его высочества Валуа присягу на верность, хотя и не сомневаясь, что присягу принесли лживые уста, Филипп первым делом направился к своей невестке Клеменции, чьи покои находились в самом дальнем конце дворца. Его сопровождали Ансо де Жуанвилль и графиня Маго. Завидев Филиппа, Юг Бувилль даже заплакал от радости и, упав на колени, облобызал его руки. Бывший первый камергер Филиппа Красивого, хоть он и входил в Совет пэров, не явился на вечернее заседание; все последнее время он ни на минуту не покидал своего поста, не выпускал из рук шпаги. Осада дворца людьми коннетабля, общая суматоха и бегство приверженцев графа Валуа — все это оказалось слишком суровым испытанием для его чересчур чувствительной натуры.
— Простите, ваше высочество, простите мне эту слабость… Я плачу от радости, оттого, что вы возвратились, — бормотал он, обливая слезами тонкие пальцы регента.
— Ну полноте, полноте, дражайший Бувилль, — сказал Филипп.
Древний старец Жуанвилль не узнал графа Пуатье. Не узнал он также и родного сына и только после трехкратных повторений понял, кто перед ним, но тут же опять все перепутал и почтительно склонился перед Ансо.