Тут в комнату вошла мадам Бувилль, неся приготовленные для церемонии одежды короля. Но Бувилль перехватил жену на полпути и, отведя ее в угол, шепнул:
— Кажется, я нашел выход.
Они начали шептаться. Мадам Бувилль недоверчиво качала головой; раза два она метнула быстрый взгляд в сторону Мари.
— Поговори с ней сам, — наконец сказала она. — Меня она терпеть не может.
Бувилль снова подошел к молодой женщине.
— Мари, дитя мое, — начал он, — вы можете оказать огромную услугу нашему малютке-королю, к которому, как я вижу, вы по-настоящему привязались. Видите ли, сейчас на церемонию представления съедутся бароны. Но мы с супругой боимся, как бы короля не застудили; вспомните-ка, что у него во время крестин был родимчик. И вообразите, что получится, если его снова при всех схватят судороги. Начнут болтать, что он не жилец на этом свете, наши враги и без того стараются распространять такие слухи. Ведь мы, бароны, — прирожденные воины, нам нужен такой король, чтобы даже в младенчестве в нем чувствовалась сила. А ваше дитя и потолще, и лучше выглядит. Вот мы и решили показать его баронам вместо настоящего короля.
Мари испуганно вскинула глаза на мадам Бувилль, которая поспешно проговорила:
— Я тут ни при чем. Это придумал мой супруг.
— А не будет ли в том греха, мессир?
— Какой же тут грех, дитя мое? Напротив, оберегать короля — это не грех, а добродетель. И уже не впервые народу представляют крепкого младенца вместо хилого наследника престола, — смело солгал Бувилль, решив покривить душой ради такого случая.
— А вдруг кто-нибудь заметит?
— Да как же заметить? — воскликнула мадам Бувилль. — Оба они беленькие, к тому же все новорожденные на одно лицо и меняются с каждым днем. Ну, скажите, кто знает короля? Мессир Жуанвилль, который ничего не видит, регент, который почти не видит, да коннетабль, который лучше разбирается в лошадях, чем в новорожденных младенцах.
— А графиня Маго не удивится, если не заметит следа от щипцов?
— Да как же она увидит под чепчиком и короной? К тому же сегодня день пасмурный. Боюсь, придется зажечь свечи, — добавил Бувилль, кивая на окно, куда еле пробивался печальный ноябрьский свет.
Мари исчерпала все свои доводы. В глубине души мысль о замене короля собственным ребенком льстила ее самолюбию, да и Бувилля она не подозревала в дурных замыслах. Она с радостью начала обряжать своего Иоанна в королевские одежды — запеленала его в шелковые пеленки, завернула в голубой плащ, затканный золотыми лилиями, надела на него чепчик, а поверх чепца крохотную корону, — все эти предметы входили в обязательное для венценосного младенца приданое.
— Какой же ты у меня хорошенький, Жанно, — твердила Мари. — Господи, да у него корона! Настоящая корона! А ведь придется тебе ее отдать королю, слышишь, сынок, придется отдать!
Она вертела перед люлькой короля своего Иоанна, как тряпичную куклу.
— Посмотрите, государь, посмотрите на вашего молочного брата, на верного вашего слугу, его покажут баронам вместо вас, чтобы вы не простудились.
А про себя она думала: «Поскорее бы рассказать об этом Гуччо… Воображаю, что с ним будет, когда я скажу, что его сын — молочный брат короля и что именно его показывали баронам… Странная у нас с Гуччо судьба, но все-таки я ни с кем бы не поменялась! Как хорошо, что я полюбила его, милого моего ломбардца!»
Но когда из соседней комнаты донесся протяжный стон, радость Мари сразу померкла.
«Королева… боже мой, королева… — подумала она. — А я о ней совсем забыла…»
Вошел конюший и объявил, что кортеж баронов во главе с регентом уже въезжает в ворота замка. Мадам Бувилль выхватила ребенка из рук Мари.
— Я сама отнесу его в королевские покои, — сказала она, — и вручу после окончания церемонии, когда придворные разъедутся по домам. А вы, Мари, отсюда ни шагу, ждите меня здесь. И если кто-нибудь войдет, хотя мы поставили у дверей стражу, и спросит вас, говорите, что ребенок, который остался при вас, — ваше собственное дитя.
Глава IV«Перед вами король, мессиры»
Баронам было тесно в большой зале; они переговаривались, кашляли, нетерпеливо переминались с ноги на ногу, устав от долгого стояния. Их свита забила все коридоры. Желая полюбоваться предстоящей церемонней, изо всех дверей выглядывали любопытные.
Сенешаль де Жуанвилль, которого, снисходя к его слабости, подняли с кресла в самую последнюю минуту, вместе с Бувиллем стоял у дверей королевской опочивальни.
— Объявлять придется вам, мессир сенешаль, — твердил Бувилль. — Ведь вы старше всех соратников Людовика Святого; вам и выпала эта честь.
По лицу Бувилля стекали струйки пота, он чуть не падал от страха.
«Я бы не мог, — думал он, — не мог бы объявить… Голос выдал бы меня…»
В дальнем конце темного коридора он заметил внушительную фигуру графини Маго с короной на голове и в парадной мантии, отчего она казалась настоящей великаншей. Никогда еще Маго Артуа не выглядела такой огромной и такой страшной.
Он бросился в комнату и шепнул жене:
— Пора.
Мадам Бувилль двинулась навстречу графине, под чьей богатырской стопой жалобно скрипели половицы, и вручила ей свою невесомую ношу.
В коридоре было темно, и графиня Маго не стала присматриваться к младенцу. Однако, взяв его на руки, она удивилась, как он потяжелел со дня крестин.
— Да наш маленький король поздоровел, — произнесла она. — Поздравляю вас, душенька.
— Это потому, что мы за ним хорошо ходим, мадам; боимся, как бы нас не упрекнула в нерадивости его крестная мать, — ответила мадам Бувилль самым естественным тоном.
«Нет, решительно сейчас самое время, — подумала Маго, — слишком уж он окреп».
При свете, падавшем из окна, она вдруг увидела бывшего камергера Филиппа Красивого.
— Что это с вами, мессир Бувилль? — осведомилась она. — Вы весь в поту, хотя день не из жарких…
— Я велел повсюду разжечь камины; очевидно, от этого меня и бросило в пот. Мессир регент не дал нам времени привести все в порядок.
Они обменялись взглядом, причем каждый пережил скверную минуту.
— Ну, пора, — спохватилась Маго. — Шествуйте впереди меня.
Бувилль взял за руку старика сенешаля, и оба хранителя чрева медленно направились в залу. Маго шла позади, в нескольких шагах от них. Наступил благоприятный момент, и вряд ли он еще повторится. Старый сенешаль еле плелся, и, таким образом, у нее было время. Правда, вдоль стен шпалерами стояли придворные дамы и конюшие, сбежавшиеся посмотреть на венценосного малютку, и все глаза были устремлены на графиню, но кто заметит, кто обратит внимание на вполне естественный ее жест?
— Ну, ну, давайте-ка представимся баронам в самом лучшем виде, — обратилась Маго к младенцу, которого несла на сгибе левой руки. — Не опозорим королевства, а главное, не будем пускать слюни.
Она вытащила из сумы, висевшей на поясе, носовой платок и быстро отерла им крохотный слюнявый ротик. Бувилль оглянулся, но Маго, зажав платок в руке, сделала вид, что оправляет на младенце мантию.
— Ну, мы готовы, — произнесла она.
Двери залы распахнулись, и воцарилось молчание. Но сенешаль по слепоте не заметил, что комната набита народом.
— Объявляйте же, мессир, объявляйте, — шептал ему Бувилль.
— А что объявлять? — удивленно спросил Жуанвилль.
— Да что король здесь, понимаете, король!
— Король… — лепетал Жуанвилль. — А знаете, я уже пятому королю служу!
— Конечно, конечно, только объявляйте поскорей, — тревожно торопил его Бувилль.
Маго, стоя за ними, еще раз для верности вытерла губки ребенка.
Сир де Жуанвилль прокашлялся, чтобы очистить горло, и наконец решился; он провозгласил важно и почти разборчиво:
— Мессиры, перед вами король! Перед вами король, мессиры!
— Да здравствует король! — грянули в ответ бароны, впервые произнося это слово после смерти Сварливого.
Маго направилась прямо к регенту, и все члены королевской семьи столпились вокруг них.
— Да он здоровяк… Какой розовый… Просто жирненький… — говорили бароны, проходя мимо этой группы.
— Кто это наговорил, что младенец хилый и не жилец на этом свете? — шепнул Карл Валуа своему сыну Филиппу.
— Да полноте, французская порода крепкая, — подхватил Карл де ла Марш, слепо подражавший дяде.
Сын Мари де Крессэ и ломбардца чувствовал себя хорошо, даже слишком хорошо, по мнению Маго. «Ну что ему стоит покричать немножко? Хоть бы судороги его взяли, как в прошлый раз», — думала она. И незаметно старалась ущипнуть его под мантией. Но шелковые пеленки были слишком плотные, и ребенок не ощущал ничего, кроме приятной щекотки. Широко открытыми голубыми глазенками он смотрел вокруг, и казалось, все, что он видит здесь, доставляет ему удовольствие. «Вот ведь негодяй! Ничего, ты у меня еще запоешь! Если не сейчас, то ночью… А вдруг Беатрисин порошок выветрился?..»
В глубине залы нарастал гул голосов:
— Нам его отсюда не видно! Мы хотим им полюбоваться!
— Возьмите ребенка, Филипп, — сказала Маго и передала младенца зятю. — У вас руки длиннее моих. Покажите короля его подданным.
Регент взял маленького Иоанна, поднял его над головой, чтобы каждый мог увидеть и вдоволь насладиться лицезрением своего владыки. Вдруг Филипп почувствовал, что по рукам его течет что-то липкое и теплое. Ребенок, икая, срыгнул молоко, которого насосался полчаса назад, но молоко это приобрело зеленоватый оттенок и было перемешано с желчью; личико младенца тоже позеленело, потом стало густо багрового цвета, что не предвещало ничего доброго, головка бессильно запрокинулась назад.
Громкий крик ужаса и разочарования вырвался из груди баронов.
— Господи, господи! — воскликнула Маго. — Снова у него начался родимчик!
— Возьмите его, — пробормотал Филипп, сунув ей ребенка, как будто в этом запеленутом существе таилась для него какая-то опасность.
— Так я и знал! — раздался вдруг чей-то голос.