– Да, – согласилась бабушка. – Но кроме тела, есть ещё сердце.
Бабушка больно стукнула меня кулачком в грудь. У меня подогнулись колени, и я грузно опустилась на пол. Боль была нефизическая. Болело сердце. Я видела Модераха и Тюшу, бабку Синюшку и Мыша. Маленького тёплого Мыша, он смешно дёргал усиками и умно смотрел на меня. Тёмной тенью скользнул Полоз. Я увидела всех, кто для меня стал важен, в последние месяцы. Но Саши среди них не было. Странно.
– Глупый агирись! – рассердилась бабушка. – Его никогда не было. Ты пришла одна!
– Не может быть, – упрямо не согласилась я. – Не может быть, что это была галлюцинация. Он шёл вместе со мной и Мышом, он спас меня от замерзания в снегах, у него были тёплые маленькие руки и цветная шапочка, и мама-фельдшер и котёнок! – я сорвалась на крик.
– Его никогда не было, – повторила бабушка. – Всё, нам пора идти, глупый агирись.
Кладбище мамонтов
Я повиновалась. С Любой-эква не поспоришь. Маленькая, сухонькая старушка, находила способы убеждать. Внутри меня всё мучительно сжималось, я боялась идти снова в снега и в неизвестность. Я просто хотела жить – понятной и простой жизнью. Там, где тепло, просто и уютно. Пусть даже это будет чум, а не квартира с удобствами. Сейчас я согласна даже на чум.
Походу радовался только Пёс. Он бежал впереди нас и весело махал хвостом.
Люба-эква нагрузила всем необходимым маленькие лёгкие саночки, и мы тащили их по очереди. Сначала – Люба-эква. Она легко бежала впереди меня на широких коротких лыжах. Я – даже на таких, всё время проваливалась. Через час я приноровилась, но всё равно бабушке и Псу приходилось останавливаться и ждать меня.
Солнце по-весеннему слепило глаза. Но зима ещё не сдавалась. В Перми в это время уже стаял снег, и на газонах зелёным ёршиком вылезла трава. А здесь – белый снег до горизонта.
Бабушка мерно шла впереди меня и напевала. Часа через два она смилостивилась и устроила привал. Мы сели на санки, Люба-эква достала термос, железные кружки и налила чёрного горячего чая. Пошуршав в котомках достала свёрток, размотала цветную, застиранную тряпицу, потом газетку, куски мяса и хлеб. Разделила на троих – мне, себе и Псу.
– К вечеру придём в место, где живут сиртя. Я останусь на границе. А ты пойдёшь дальше одна, – Люба-эква смела все крошки со своего малахая в маленькую ладонь и отдала Псу.
Пёс вылизал руку бабушки и повилял хвостом.
– Я боюсь одна, – растерянно сказала я. – Разве ты не можешь пойти со мной?
– Нет. В место, где живёт сиртя, не ходят без приглашения, – покачала головой бабушка. – У тебя есть дело к сиртя, – она опередила мои возражения. – И подарок. Когда ты придёшь на место, где живут сиртя, ты поздороваешься. Попросишь прощения, что беспокоишь их и предложишь им подарок.
– Подарок? У меня ничего нет!
– Поищи в карманах, – сказала бабушка и встала. – Идём.
Идти стало сложнее, мы постоянно поднимались и спускались с небольших сопок. Бабушка петляла, выискивая по каким-то одной ей известным приметам дорогу в места сиртя. Скоро стало совсем темно. У подножия одной сопки бабушка остановилась.
– Всё. Мы пришли, – она стала развязывать верёвки на санках. – Я тебя буду ждать здесь. Ты идёшь за эту сопку и видишь место, где начинается земля сиртя, бабушка замахала на меня руками, словно подгоняя меня. – Иди, иди!
– И что я там буду делать? – я тянула время. Мне было страшно. Я хотела оставить письмо здесь, придавить камнем потяжелее и сбежать. Найдут – хорошо, не найдут, ну, значит не судьба. Пусть сами разбираются в своих проблемах!
– Я тебе уже говорила, – терпеливо сказала бабушка, – придёшь, поздороваешься, попросишь прощения, что беспокоишь и пришла без приглашения. Положишь подарок.
Я машинально похлопала себя по карманам, вспомнив, что бабушка сказала подарок искать в карманах. Там брякнули камешки бабки Синюшки.
– И дальше что? – спросила я, надеясь, что Люба-эква скажет, что я могу после этого сбежать.
– Садишься и ждёшь сиртя. Всё. Если они захотят выйти к тебе – то выйдут. Если нет, – Люба-эква пожала плечами, – то нет. Но ты сделаешь то, ради чего так долго шла сюда.
Она подошла ко мне и похлопала по руке.
– Я буду ждать тебя здесь. Два дня. Потом я уйду.
Я в панике посмотрела на бабушку.
– Но ты всё равно сможешь найти меня.
– Как? – я схватила бабушку за руку.
– По следам, – улыбнулась она. – Снегопада не будет. Солнце ещё не топит снег. Ты найдёшь мой чум. Всё, всё, иди! – рассердилась Люба-эква.
Я обречённо вздохнула и пошла на верную смерть. Подумать только, несколько дней назад, я сама хотела умереть! Я нащупала в кармане письмо, в другом кармане – тёплые камешки бабки Синюшки.
– И не смей разводить костёр! – крикнула мне в спину Люба-эква.
Я оглянулась на неё, едва сдерживая слёзы, махнула рукой, и не стала даже спрашивать, как я просижу холодную ночь без огня, среди вечной мерзлоты.
Люба-эква не шутила, обряд похорон она уже провела надо мной, осталось только всё довести до логического конца. Просто меня заморозить.
– У тебя всё есть, чтобы пережить эту ночь! Иди! – прикрикнула она на меня и топнула ногой.
Я вздохнула и шагнула в темноту. Обогнув сопку, за которой осталась бабушка, я ещё раз оглянулась. Люба-эква уже развела костёр, над сопкой струился дымок. Я прошла ещё немного, и решила не оборачиваться, не смотреть на вспыхивающие искры над сопкой. Всё, я просижу эту ночь, оставлю письмо и уйду навсегда из этого холодного мира. Вернусь в Пермь, на свою скучную работу. И буду выращивать герань.
Я прошла ещё немного, увязая в снегу по колено, по спине тонкой противной струйкой побежал пот. Остановившись, сняла варежки и сунула вспотевшие руки в снег. С носа упала капля пота, я раздражённо сдула её, вытерла нос о рукав и пошла дальше. Ну почему, эта противная старуха не дала мне спокойно замёрзнуть на своём озере? Спасла, притащила домой, отпаивала бульоном, танцы с бубном танцевала! Для того чтобы отправить меня на верную смерть сейчас? Это, что такой способ жертвоприношения?
Я, пыхтя, поднялась на небольшую сопку и увидела море. Наверное, море, а может быть просто очень большое озеро. От воды поднимался зеленоватый, умиротворяющий свет, вода лениво лизала снежный берег и выглядела безмятежно. Я пошла к воде, размышляя, как я узнаю, что это именно то место, где живут сиртя?
Через пару шагов я запнулась и упала. Отплёвываясь, и чертыхаясь я оглянулась. Снег, покрывавший всё до горизонта, пропал, сопка стала черно-серой от ягеля. Руки мои упирались во влажный мох. Я сжала пальцы, чтобы убедиться, что снега больше нет. Сизый ягель, пружинящий под пальцами, пахнул грибным и прелым запахом уральского леса. Я поднялась и огляделась вокруг. Место было странным, словно я его уже когда-то видела. На верхушке сопки стоял большой, серый, выеденный ветрами камень. Вокруг было всё усеяно костями. Выбеленными снегами и дождями. Кости были очень старые. И гигантские. Такие животные давно не живут на нашей планете. И кости не валяются просто так под небом. Всё либо выкопаны и стоят в музеях, либо скрыты в вечной мерзлоте.
Чахлые травинки гнулись под тёплым ветром. Я поняла, что мне очень жарко в меховом малахае. Я стянула шубу и повесила на громадный желтоватый бивень. Мамонты давно вымерли, а их бивни, валяются у меня под ногами.
Приглядевшись, я увидела, что не только мамонты у меня под ногами. Были кости животных поменьше, сваленные кучами, без разбора. А мамонты лежали так, словно они заснули и остались тут навсегда. Ветер сорвал мясо с костей, кое-где оставив длинные седые волосы и они трепетали на ветру, как маленькие флаги.
Побродив около камня, я увидела и человеческие кости. Они также были сложены кучей. Но они были сложены очень аккуратно. Возможно, даже когда-то это была пирамида из костей. Они были маленькие, словно детские. Я поёжилась. Громадные мамонты и дети? У костяной пирамиды не было макушки, ветер сдул её, она валялась рядом – громадный желтоватый череп смотрел на меня своими глазницами. А из правой глазницы мне подмигивал, трепыхаясь на ветру большой мохнатый колокольчик. Бабушка называла такие – сон-трава.
Я подняла череп, оставив сон-траву без поддержки, посмотрела в его пустые глазницы ещё раз, надеясь на подсказку.
Мне очень не хватало моего болтливого «голоса Всезнания, подарка богов». Он, конечно, и раньше пропадал, но не настолько. Или здесь стоит самая мощная глушилка, что он не может пробиться со своими советами и дурацкой ботовней.
Вздохнув, я водрузила череп на верхушку пирамиды, и он встал так, словно я вернула его на законное место.
Противный клок ваты
Море светилось всеми оттенками зелёного. Если бы эта иллюминация происходила на небе, я бы решила, что это северное сияние и не переживала. Но такого не бывает. Я, конечно, уже много такого увидела за последние месяцы, чего не бывает, но это морское сияние, всё же заставляло меня волноваться.
Я осторожно спустилась к воде, помня, проделки Ненавистной, постояла, вглядываясь в зелёную глубину. Не известно, после устроенных Любой-эквой похорон и улетевшей лиль, смогу ли я перенести купание в водах Стикс ещё раз, без потери важных частей тела.
Но вода вела спокойно, не пытаясь выйти из берегов. Я побродила ещё вдоль кромки, и решила дожидаться неизвестных мне сиртя на безопасном расстоянии. Поднялась снова на сопку, расстелила своей малахай у камня, и села, прислонившись к нему спиной. Так удобнее – и спина прикрыта, в случае нападения, и море под наблюдением. За целый день на лыжах я устала, мышцы ныли и хотелось спать. Я себя уговаривала, что спать в таком месте, не лучшая идея, но усталость навалилась на меня тяжёлым, старым ватным одеялом. И уже почти засыпая, я вспомнила, что забыла наказ бабушки:
– Ну, здравствуйте, – пробормотала я, чувствуя себя очень глупо. С кем я здороваюсь, если я тут одна? – И простите, если я нарушила…