– Зря ты это рассказала, – не меняя тона сказителя, сообщил мне Ойка, – ой зря, такой не укладывается в голове менквов.
– Ты знай, переводи, – тоже не меняя тона ответила я.
– Ладно, как знаешь.
Дальше он переводил, не прерываясь. В середине рассказа Урум встал, походил вокруг очага, посмотрел на свою Пож, и решительно указал ей на дверь.
Она долго возмущалась, но вышла.
– Урум беспокоится, что твой рассказ научит плохому Пож, – усмехнулся Ойка, – будь я женат, я бы тоже об этом подумал. Жена не должна бегать и искать приключения, жена должна готовить обед мужу.
– Люба-эква вряд ли одобрила бы такое поведение своего мужа, – парировала я.
– Люба-эква дочь шамана и сама разговаривает с духами. Это другое, – не поддался на мою провокацию Ойка-пыпырись.
Урум дослушал мой рассказ до того места, как он нашёл меня на запретном поле. Это было уже поздно вечером. Мне разрешали прерваться только, чтобы выпить воды. Целый день никто не готовил обед мужу и нас тоже не кормили. Пож ходила вокруг сарая и стенала, иногда она замолкала, и я понимала, что она подслушивает.
Когда я закончила рассказ, Урум впустил свою Пож и молча указал ей на почти потухший очаг. Она засуетилась, загремела котлом. Накормила нас ужином, и всё время зло поглядывала на меня.
Утром Урум молча собрался, вытряхнул нас с Ойко из шкур и что-то отрывисто скомандовал Ойко.
– Хозяин сказал, что ты будешь жертвенным человеком для Мир-Су́снэ-хум. Сейчас он тебя отнесёт на запретное поле, и все забудут о тебе.
– Да и хрен с вами, – разозлилась я. – Подумаешь, поколебала своим рассказом устои семейного очага!
– Молчи, девка, – вздохнул Ойко, – а то могут передумать и полакомится твоими мозгами. Так есть хоть какой-то шанс спастись. Хотя, – он тяжело вздохнул, – хотя твои заразные мозги никто есть не будет.
Он залез в шкуры, долго там копался. Я стояла, понурив голову. Интересно как приносят жертву Мир-Су́снэ-хум? Урум решил обойтись без завтрака и угрюмо собирался. Взял моток верёвки, оделся и хмуро посмотрел на меня.
– Он сказал, что вы идёте прямо сейчас, – дедок обнял меня и сунул в руку нож. – Пригодиться, – сказа он шёпотом.
– Почему ты не сбежал сам? – спросила я Ойку? – Ты охотник, у тебя был нож…
– Сначала боялся, а потом, – он всхлипнул, – потом меня уже никто не ждал там…
Посадочная полоса для бога
Мы вышли из сарая, Урум посмотрел на меня и привычным способом взял под мышку. Но подушки у меня уже не было и я постоянно стукалась о его железное тулово. Его это волновало мало, я была для него всего лишь еда сначала, а теперь жертвенный человек для Мир-Су́снэ-хум. В любом случае не жилец. Поэтому и церемониться со мной нечего.
Через какое-то время, когда у меня уже были отбиты оба бока Урум вышел из леса остановился на краю запретного поля. На небольшой полянке были вбиты громадные колья, выше роста менква и стояли чурки разных размеров со злобными выражениями, очень похожими на лица менквов. На чурках висели блестящие серебряные блюда. Солнце беспечно играло в зайчики с блюдами, придавая этому месту совершенно неприемлемый жизнерадостный вид. Сочетание солнечных зайчиков и надменных, грубых и злобных лиц деревянных чурбаков вызывало оторопь. В лесу было подозрительно тихо. Ни ветра, ни птиц – ничего не было слышно. Звуковой вакуум. Обстановка точно не сулила ничего хорошего. Видимо здесь и настанет мой долго оттягиваемый конец романа.
Урум воткнул меня в сугроб, чтобы я не убежала, сосредоточенно разматывал верёвку и зло посматривал на меня. Я осторожно достала нож Ойки-пыпырись и спрятала в рукав.
Всё-таки я расстроила его своим вчерашним рассказом. Или, действительно испортила его семейную жизнь. Вдруг Пож сейчас не захочется больше готовить ему еду и быть хранительницей его очага, когда в мире столько интересного. Она судя по трём головам довольно умная для менква. Точнее, опасно умная для менква. А Ойка сказал, что менквы не любят слишком умных самок, и были случаи, когда четырехголовых изгоняли из общины, за слишком своевольный характер и наличие собственного мнения. Если четырехголовая не слишком хитра, чтобы прикинуться двухголовой дурочкой. Один раз, рассказал мне Ойка-пыпырись, родилась пятиголовая девочка, её убили сразу. Родители. Понимая, что не будет у неё нормального менквского счастья. И возможно её забьют сородичи, чтоб не подавала дурной пример.
А я – домашнее животное менква подала дурной пример для трёхголовой жены Урума. Надо думать, что он расстроен.
Урум, подтверждая мои размышления, грубо вытащил меня за шкирку из сугроба и туго привязал к самому высокому колу. Наверное, это самое почётное место для жертвенного человека. Я осторожно посмотрела вниз, до земли метров пять, не меньше. У меня слегка закружилась голова. Даже если мне удастся перерезать верёвки при падении я могу переломать себе все конечности. И неизвестно, что лучше – просто замёрзнуть на колу или истекая кровью, стать добычей хищника.
Хотя, если постараться и во время падения оттолкнуться от кола, возможно, у меня и получится упасть не на вытоптанную площадку под жертвенным колом, а в сугроб. Тут реально появляется шанс выжить. Ну или замёрзнуть где-нибудь в лесу или быть сожранной диким зверем.
Пока я просчитывала свои минимальные шансы на жизнь, Урум снял серебряные блюда с чурбаков и разложил их в странном порядке. Одно положил прямо под моим колом, на утоптанной площадке, это уменьшило мои шансы на удачное приземление ещё на пятьдесят процентов. Остальные выложил цепочкой от кола, на котором висела я до середины поля.
Солнечные зайчики заметались по нависшим тучам, создавая дополнительный трагический эффект. Не хватало только барабанной дроби для усиления трагического момента.
Урум внимательно осмотрел поле, на котором красивой цепочкой были разложены блюда, меня, тоже красиво привязанною к столбу, и всю картину в целом и остался доволен.
Подёргал на прощание верёвки, проверяя на прочность.
– Кыш, – с сожалением сказал мне на прощание и ушёл.
Пожалел.
Интересно, что меня ждёт?
Я подождала некоторое время, чтобы Урум ушёл как можно дальше и не смог мне помешать сбежать. Когда затихли звуки его тяжёлых шагов и ломаемых веток и тишина, точнее, вакуум накрыл лес, я начала извиваться, чтобы вытащить нож.
Но привязана я была на совесть. Или верёвки попались хорошего качества, или всё же менквы умеют обрабатывать шкуры. Впрочем, это уже неважно. Я дёргалась до самого вечера, но безуспешно. Перед самой темнотой мне почти удалось вытащить нож, но ещё одно неудачное движение и нож упал в снег.
Стемнело. Тучи ходившие целые день стадами по небу разошлись. Звёзды, луна и лёгкие белесые облака на тёмном небе. Красивая ночь, чтобы замёрзнуть. Хоть и весна, но заметно подмораживало. Ну вот и всё.
Сколько раз я уже прощалась с жизнью за последнее время. Иногда безмерно страдая от этого, иногда желая смерти. Но как-то выворачивалась каждый раз. Как кошка. Но сейчас я не могу превратиться в кошку, а значит, потеряла всё: и бессмертие, и даже Голос богов и способность превращения.
И даже имя.
Точнее, имя я потеряла давно, в тот момент, как упала в подвал.
Тишину разорвал протяжный крик птицы. Я стала вертеть головой, чтобы увидеть это бесстрашное создание, которое не побоялось лететь ночью, да ещё и так громко возвещать об этом над запретным полем.
На фоне чёрного неба ярко выделялась большая птица с длинной шеей. Не аист, меньше… скорее гусь. Светло серый, но очень, очень большой. Иногда он казался мне золотым. И он явно летел в мою сторону! И становился всё больше и больше. И ярче. По яркости он затмил луну.
Появились звуки леса: ветер, сонное перекликивание птиц, шум деревьев. Всё вокруг ожило и зажило нормальной жизнью леса. От ветра у меня заслезились глаза, я моргнула и когда посмотрела снова на бесстрашную птицу – вскрикнула. На запретное поле спускался диковинный восьмикрылый белоснежный конь со всадником.
Долетев до середины поля, конь опустился ровно на серебряное блюдо, постоял и двинулся ко мне, не наступая на землю. Передвигался он только по серебряным тарелкам, любовно разложенным Урумом.
Посадочная полоса для бога? Чтоб не промахнулся? Это и есть, наверное, загадочный Мир-Су́снэ-хум.
Твоя душа печально кричит глухаркой в лесу
– Не бойся меня женщина! – улыбаясь, сообщил мне всадник.
От него исходило ровное золотистое свечение. Я смотрела на него и не ощущала страха.
– Я не ем людей. Я забочусь о людях. Посредник между богами и людьми. Моя мать – человеческая женщина. Меня и зовут Эква-пыпырись – женщины сынок.
– Пыпырись? Значит? пыпырись сынок? – догадалась я? вспомнив Ойку. – А не знаешь, меня тут принесли в жертву Мир-Су́снэ-хум, он тоже не питается людьми? А то последнее время меня то и дело хотели съесть.
– Мир-Су́снэ-хум не чудовище, – усмехнулся Эква-пыпырись, – это значит «за миром наблюдающий человек». Понимаешь?
Я мотнула головой. Висеть стало невыносимо больно и я страшно замёрзла. Но отрывать божественного Эква-пыпырись от рассказа о Мир-Су́снэ-хум было неудобно.
– По велению отца Нум-Турума, создавшего этот мир, Мир-Су́снэ-хум объезжает на восьмикрылом коне и следит за миром.
– Ой, так это ты Мир-Су́снэ-хум? – перебила я божественного «женщины сынка», – не мог бы ты мне помочь слезть с этого кола? Понимаешь, меня принесли в жертву тебе, но раз ты не питаешься людьми, то может быть, ты меня отпустишь? У меня срочное дело!
– Людей в жертву приносят редко, – не слыша меня, продолжил свой рассказ Мир-Су́снэ-хум. – Я не возвращаю жертву людям, чтобы не обидеть. Жертвенный человек идёт жить в моём стойбище. Там много оленей, рыбы и нет болезней. Человек там счастлив.
Он махнул рукой, и верёвки, которыми я была привязана упали на снег. Но я немного задержалась, и плавно опустилась к ногам его восьмикрылого коня.