Из кухни еще одна дверь вела в маленькую гостиную, обставленную так же скромно, как и остальной дом.
— Старшую дочь Фаррисов, семнадцатилетнюю, нашли здесь, около дивана, — сказал Туонг.
— Очень симпатичная девушка. — Голос Чинь переполняла грусть.
— Ее, как и мать, искусали. Так, во всяком случае, говорит соседка.
— А две другие жертвы, младшая дочь и брат миссис Фаррис… их тоже искусали?
— Не знаю, — ответил Туонг.
— Соседка не видела их тел, — добавила Чинь.
Какое-то время все молчали, глядя на пол, где нашли убитую девушку, словно ожидали, что на новеньком ковре проступит пятно крови, таким ужасным было это преступление. Дождь продолжал барабанить по крыше.
— Вы иногда не тревожитесь из-за того, что живете здесь? — спросил Бобби. — Не потому, что в этих комнатах убивали людей. Из-за того, что убийца на свободе. Вы не боитесь, что как-нибудь ночью он вновь заявится сюда?
Чинь кивнула.
— Опасность есть везде, — ответил Туонг. — Сама жизнь опасна. Менее рискованно — не рождаться. — По его губам промелькнула улыбка и исчезла. — Покинуть Вьетнам в маленькой лодке было куда опаснее.
Глянув на примыкающую к маленькой гостиной кухню, Бобби увидел, что дети продолжают заниматься. Перспектива возвращения убийцы совершенно их не трогала.
— Помимо химчисток, мы ремонтируем дома, — заговорила Чинь, — продаем их. Это наш четвертый дом. Мы проживем здесь еще год, закончим ремонт, комната за комнатой, потом продадим, получим прибыль.
— Из-за убийств некоторые люди не стали бы въезжать сюда после Фаррисов, — вставил Туонг. — Но опасность — это новые возможности.
— Когда мы выставим этот дом на продажу, — продолжила Чинь, — он будет не просто отремонтирован. Он также будет чистым, чистым от призраков. Вы понимаете? Будет восстановлена невинность дома. Мы вычистим зло, которое принес сюда убийца, и мы оставим в этих комнатах свой душевный след.
— И это будет хорошо, — кивнул Туонг.
Достав из кармана поддельное водительское удостоверение, Бобби закрыл пальцами имя, фамилию и адрес, оставив видимой только фотографию.
— Вы знаете этого человека?
— Нет, — ответил Туонг, и Чинь согласно кивнула.
— Вы знаете, как выглядел Джордж? — спросила Джулия после того, как Бобби убрал водительское удостоверение.
— Нет, — ответил Туонг. — Как я вам и говорил, он умер от рака, за много лет до того, как его семью убили.
— Я подумала, может, вы видели его фотографию, до того, как из дома вывезли вещи Фаррисов.
— Нет. К сожалению.
Следующий вопрос задал Бобби:
— Вы упомянули, что купили дом не через компанию по продаже недвижимости. Вы напрямую вышли на наследника?
— Да. Другой брат миссис Фаррис унаследовал все.
— У вас, наверное, сохранились его имя и адрес? Думаю, нам придется с ним поговорить.
Глава 33
Подошло время обеда. Дерек проснулся. Еще плохо соображал, но уже проголодался. Опирался на Томаса, пока они шли в столовую. Поели хорошо. Спагетти. Мясные шарики. Салат. Вкусный хлеб. Шоколадный торт. Холодное молоко.
Вернувшись в свою комнату, посмотрели телевизор. Дерек снова заснул. На телевидении выдался неудачный вечер. Томас только и делал, что вздыхал да морщился. Где-то через час выключил телевизор. Ни одной умной передачи, которую стоило бы смотреть. Все были слишком глупы даже для дебилов, к каковым отнесла его Мэри. Может, эти передачи понравились бы имбецилам. Может, и нет.
Он прошел в ванную. Почистил зубы. Умылся. В зеркало не смотрел. Не любил зеркал, потому что они показывали, какой он на самом деле.
Переодевшись в пижаму, Томас лег в постель, погасил лампу, хотя часы показывали только половину девятого. Повернулся на бок, голова лежала на двух подушках, и принялся изучать ту часть неба, что попадала в прямоугольник ближайшего окна. Никаких звезд. Облака. Дождь. Дождь ему нравился. Когда шел дождь, небо словно накрывали крышкой, и человек не чувствовал, что может уплыть в эту темноту и исчезнуть.
Томас вслушивался в дождь. Тот что-то шептал. И плакал, поливая слезами окно.
Далеко-далеко Плохой стоял под дождем. Отвратительно ужасные волны расходились от него, как расходятся по поверхности пруда круги от брошенного в воду камня. Плохой казался большим камнем, брошенным в ночь, существом, не принадлежащим этому миру, и, чуть напрягшись, Томас мог уловить перекатывающиеся через него волны, которые шли от Плохого.
Он потянулся к Плохому. Ощутил его. Что-то пульсирующее. Холодное и полное злобы. Подлое. Томас хотел подобраться поближе. Узнать, с кем имеет дело.
Попытался задать вопросы через ти-ви. Кто ты? Где ты? Что тебе нужно? Почему хочешь причинить вред Джулии?
Внезапно, будто большой магнит, Плохой начал притягивать его. Никогда раньше Томас не чувствовал ничего подобного. Когда пытался связаться с Бобби или Джулией через ти-ви, они не хватали его и не тащили к себе, как Плохой.
Часть его разума словно превратилась в нитяной клубок, и свободный конец через окно уплыл в темноту, в ночь, удалялся и удалялся от окна, пока не дотянулся до Плохого. Внезапно Томас оказался рядом с Плохим, слишком близко. Плохой окружил его со всех сторон, что-то большое, странное и отвратительное, у Томаса создалось ощущение, что он в бассейне, наполненном льдом и лезвиями бритв. Он не знал, человек ли это, не видел его, только чувствовал. Снаружи это существо могло быть красивым, но внутри его пульсировало что-то черное и мерзкое. Он чувствовал, что Плохой ест. Еда еще жила и верещала. Томас перепугался, попытался вернуться в себя, но какие-то мгновения жуткий разум удерживал его, и ему удалось вырваться, лишь представив себе, как нить, потянувшаяся из его мозга к Плохому, вновь сматывается в клубок.
Когда вся эта нить-мысль смоталась, Томас отвернулся от окна, лег на живот. Дышал часто-часто. Сердце выпрыгивало из груди.
И во рту остался неприятный привкус. Такой появлялся, если он прикусывал язык, случайно, и когда дантист вырывал у него зуб, специально. Привкус крови.
С подкатившей к горлу тошнотой, испуганный, он сел на кровати, зажег лампу. Взял бумажную салфетку из коробочки, которая стояла на столике у кровати. Плюнул в нее, чтобы посмотреть, есть ли во рту кровь. Никакой крови. Только слюна.
Он понял, в чем дело. Он очутился слишком близко от Плохого. Может, внутри Плохого, пусть и на доли мгновения. Отвратительный привкус во рту достался ему от Плохого, который жрал что-то живое. Во рту Томаса крови не было, просто мозг ощутил кровь во рту Плохого. Но и этого хватило с лихвой. И на этот раз не было речи ни о прикусывании языка, ни о выдернутом зубе: во рту остался привкус крови, но не собственной, а чужой.
И хотя в комнате было тепло, Томаса начало трясти, и он ничего не мог с собой поделать.
Конфетка бродил по каньонам, потребность держала его мертвой хваткой, вот ему и не оставалось ничего другого, как «вытряхивать» диких животных из их нор и укрытий. Он стоял на коленях около огромного дуба, поливаемый дождем, высасывал кровь из прокушенной шеи зайца, когда почувствовал, как кто-то положил руку ему на голову.
Отбросил зайца, вскочил, одновременно оборачиваясь. Никого. Только две самые черные кошки в двадцати футах позади: в темноте светились их глаза. Они шли следом с того самого момента, как Конфетка вышел из дома. А больше — никого.
Секунду или две он еще чувствовал руку на голове, хотя никакой руки не было. Потом странное ощущение ушло.
Он вгляделся в тени, окружавшие его со всех сторон, вслушался в шум дождя, барабанящего по листья дуба.
Наконец постарался забыть об этом непонятном ощущении и, ведомый потребностью, двинулся дальше на восток. На дне каньона уже образовался поток шириной в два фута, глубиной в шесть или восемь дюймов, еще не слишком большой, чтобы препятствовать его продвижению вперед.
Вымокшие кошки не отставали. Он не хотел, чтобы они сопровождали его, но по опыту знал, что отделаться от них невозможно. Они далеко не всегда составляли ему компанию, но, если уж решили идти следом, никто и ничто не могло их остановить.
Пройдя с сотню ярдов, Конфетка вновь упал на колени, выставил руки перед собой, выпустил заряд энергии. Сапфировое сияние осветило ночь. Затряслась земля, закачались деревья, застучали, ударяясь друг о друга, камни. Взметнулись фонтаны земли, потом все погрузилось в темноту.
Животные повыскакивали из укрытий, побежали в разные стороны, некоторые — к Конфетке. Он хотел схватить зайца, промахнулся, потом схватил белку. Она попыталась укусить его, но Конфетка, держа белку за задние лапки, ударил ее головой о мокрую землю, оглушил.
Виолет сидела на одеялах, постеленных в углу кухни, в компании Вербины и двадцати трех из двадцати пяти кошек.
Часть ее разума и разума сестры находилась в Синдерс и Ламии, двух черных кошках, посредством которых они сопровождали брата. Наблюдая, как Конфетка хватает и пожирает добычу, Синдерс и Ламия возбуждались, а с ними возбуждалась и Виолет.
Темноту дождливой январской ночи разгоняло лишь сияние жилых районов на западе, отражающееся от низко плывущих облаков. В дикой природе каньонов Конфетка, пожалуй, был самым диким существом, жестоким, могучим и безжалостным хищником, который неутомимо продвигался вперед, брал все, что хотел, в чем нуждался. Он форсировал ручьи, текущие по дну каньонов, перелезал через валуны и упавшие деревья, обходил заросли колючих кустов, проделывая все с такой легкостью, словно был не человеком из плоти и крови, а тенью какой-то огромной птицы, летящей высоко над землей.
Когда Конфетка схватил белку и оглушил, ударив головой о землю, Виолет разделила часть своего разума, которая находилась в Синдерс и Ламии, и внедрилась в белку. Оглушенная ударом, та слабо сопротивлялась и с диким ужасом смотрела на Конфетку.
Большущие, сильные руки Конфетки держали белку, но Виолет казалось, что они держат ее, перемещаются по ее голым ногам, бедрам, животу, грудям.