Глава 55
— Прошу в библиотеку. — Через холл Фогерти повел их в комнату по левую руку.
Как выяснилось, именно библиотеку Бобби и назвал кабинетом Фогерти, когда рассказывал Джулии о том, как дважды вместе с Френком побывал в доме старого врача. Если снаружи дом напоминал испанскую версию хоббитовской фантазии, то, попав в кабинет, не составляло труда представить себе, что в точно таком же Толкиен долгими оксфордскими вечерами сочинял приключения Фродо и переносил их из головы на бумагу. Это теплое, уютное помещение освещалось бронзовым торшером и настольной лампой из цветного стекла, скорее всего, от «Тиффани». Стеллажи с книгами поднимались по стенам до лепного потолка, на темно-коричневом паркете лежал толстый китайский ковер, темно-зеленый и бежевый по периметру, светло-зеленый посередине. На большом полированном столе из красного дерева нож для вскрытия писем, увеличительная лупа и ножницы с золотым покрытием и ручками из слоновой кости соседствовали с золотой перьевой ручкой на мраморной подставке. Обивка большого дивана соответствовала цветам и рисунку ковра, а когда Бобби посмотрел на кресло, на котором первый раз увидел Фогерти, то его глаза широко раскрылись от изумления: в кресле сидел Френк.
— Что-то с ним произошло. — Фогерти указал на Френка. Изумления Бобби и Джулии он вроде бы и не заметил, исходил из предположения, что они пришли в его дом по одной причине: знали, что найдут здесь Френка.
С того момента, как Бобби последний раз видел Френка, в 5.26 пополудни, в их офисе в Ньюпорт-Бич, внешность его изменилась к худшему. Если раньше глаза были запавшими, то теперь превратились в глубокие колодцы.
Черные круги у глаз расширились, и исходящая от них чернота окрашивала оставшуюся часть лица в мертвенно-серый цвет. Так что прежняя бледность могла бы показаться здоровым цветом кожи.
Но куда хуже было другое: пустота, застывшая во взгляде. Он их не узнавал, смотрел сквозь них. Лицевые мышцы расслабились. Рот приоткрылся на дюйм, словно Френк давно собрался заговорить, но никак не мог вспомнить первое слово своей речи. В интернате «Сиело Виста» Бобби видел нескольких пациентов с такими вот пустыми лицами, но они относились к категории наиболее умственно отсталых, в сравнении с которыми Томас мог считаться чуть ли не гением.
— И давно он здесь? — Бобби направился к Френку.
Джулия схватила его за руку.
— Не подходи к нему!
— Он появился около семи вечера, — ответил Фогерти.
То есть Френк путешествовал почти полтора часа после того, как вернул Бобби в кабинет.
— Он сидит здесь больше трех часов, — продолжил Фогерти. — И я понятия не имею, что мне с ним делать. Время от времени приходит в себя, смотрит на меня, когда я говорю с ним, даже более-менее реагирует на сказанное. Потом вдруг становится очень говорлив, рот у него не закрывается, правда, на мои вопросы он не отвечает, хочет высказаться сам, и заставить его замолчать совершенно невозможно. О вас, к примеру, он наговорил гораздо больше, чем мне хотелось бы знать. — Фогерти нахмурился, покачал головой. — Вы, должно быть, чокнутые, если влезли в этот кошмар, но я — нет, а потому не хочу, чтобы меня в него втягивали.
По первому взгляду могло сложиться впечатление, что доктор Лоренс Фогерти — добрый дедушка, который в свое время бескорыстно служил пациентам, навсегда оставшись в их памяти. Он по-прежнему был в шлепанцах, белой рубашке, серых брюках и синем кардигане, как и несколькими часами раньше, когда Бобби увидел его впервые. Образ дополняли очки для чтения с половинками линз, поверх которых он и смотрел на них. С густыми седыми волосами, синими глазами и мягкой округлостью черт лица, ему оставалось набрать еще пятьдесят или шестьдесят фунтов, чтобы стать идеальным Санта-Клаусом.
Но при втором взгляде, более пристальном, выяснялось, что глаза у него жесткие, отнюдь не добрые. А округлость лица говорит скорее о слабости характера, а не его мягкости. Широкий рот мог бы одарить старого доброго дока Фогерти возможностью ослепительно улыбаться, но служил и для того, чтобы внимательный наблюдатель распознал в настоящем докторе Фогерти хищника.
— Итак, Френк рассказал вам о нас, — кивнул Бобби. — Но о вас мы ничего не знаем, а я чувствую, что должны знать.
Фогерти нахмурился.
— Лучше бы вам ничего не знать. Мне точно лучше. Просто заберите его отсюда.
— Вы хотите, чтобы мы избавили вас от Френка, — холодно вставила Джулия. — Для этого вы должны рассказать нам, кто вы, каким боком причастны к этой истории и что вам обо всем этом известно.
Старик сначала встретился взглядом с Джулией, потом — с Френком.
— Он не появлялся здесь пять лет. Сегодня, когда он возник здесь вместе с вами, Дакота, я был просто потрясен. Мне-то казалось, что я больше никогда его не увижу. А когда он материализовался в моей библиотеке около семи часов вечера…
Френк по-прежнему не мог сфокусировать взгляд, но чуть склонил голову набок. Рот оставался открытым, как дверь в комнату, жилец которой торопливо выбежал из нее.
Фогерти продолжил, зло поглядывая на Френка:
— И в таком виде я его тоже никогда не видел. Я не хотел прикасаться к нему и раньше, не то что теперь, когда он наполовину превратился в растение. Хорошо, мы поговорим. Но после того, как разговор закончится, отвечать за него будете вы.
Фогерти прошел за стол из красного дерева, сел на стул, обитый темно-бордовой кожей, как и кресло, в котором сидел Френк.
Хотя Фогерти не предложил им сесть, Бобби двинулся к дивану. Джулия последовала за ним, в последний момент обогнала и заняла ближний к Френку край. Взгляд, брошенный на Бобби, говорил следующее: «Ты слишком импульсивный, если он застонет или начнет пускать пузыри, ты протянешь руку, чтобы успокоить его, а потом отправишься в Хобокен или в ад. Так что держись от него подальше».
Сняв очки для чтения и положив их на стол, Фогерти закрыл глаза, указательным и большим пальцами потер переносицу, будто хотел усилием воли подавить головную боль или собраться с мыслями. Потом открыл глаза, посмотрел на них через стол и заговорил:
— Я — тот самый врач, который принимал роды у матери Розель Поллард, появившейся на свет сорок шесть лет назад, в феврале 1946 года. Я также принимал роды у нее самой. Френка, близняшек и Джеймса… или Конфетки, как он теперь предпочитает себя называть. Потом я не один год лечил Френка от разных болезней, свойственных как детям, так и подросткам. Вот почему, думаю, он приходит ко мне в час беды. И напрасно. Я — не чертов доктор из телевизора, который хочет быть для всех и добрым дядюшкой, и кладезем полезных советов. Я их лечил, они мне платили, на том наши отношения и заканчивались. Дело в том, что лечил я только Френка и его мать, поскольку девочки и Джеймс никогда не болели, если не брать в расчет психическое заболевание, с которым каждый из них появился на свет, да так и не излечился от него.
Френк сидел со склоненной набок головой, и из правого уголка рта по подбородку потекла серебристая струйка слюны.
— Вы, очевидно, знали о необычных способностях, которыми обладали ее дети.
— Откровенно говоря, не знал, до того дня, как Френк убил мать, семь лет назад. К тому времени я уже ушел на пенсию, но он явился ко мне, рассказал намного больше того, что я хотел бы знать, затянул меня в этот кошмар, хотел, чтобы я ему помог. Как я мог ему помочь? Как кто-нибудь может ему помочь? В любом случае это уже не мое дело.
— Но откуда у них появились такие способности? — спросила Джулия. — Есть у вас какие-то предположения, версии?
Фогерти рассмеялся. Резким, неприятным смехом, который развеял бы у Бобби последние иллюзии относительно этого человека, если бы эти иллюзии не испарились у него буквально через две минуты после того, как Фогерти пригласил их войти.
— Да, конечно, у меня есть версия, есть и сведения, обосновывающие эту версию, мне много чего известно, и, боюсь, вы пожалеете, что слушали меня, если я поделюсь с вами этой информацией. Я не хотел влезать во все это, будьте уверены, но теперь уже ничего не поделаешь. Сначала влез, потом пришлось задуматься, что к чему. И сделать выводы. Любой другой на моем месте поступил бы так же. Так вот, моя версия начинается с отца Розель. Вроде бы ее мать обрюхатил какой-то бродяга, но я всегда знал, что это ложь. Ее отцом был Ярнелл Поллард, родной брат матери. Розель — плод насилия и инцеста.
На лицах Бобби и Джулии отразилось страдание, а Фогерти вновь холодно рассмеялся. Его определенно забавляло их сочувствие жертве.
— Это еще цветочки, — хмыкнул старый врач. — Ягодки будут впереди.
Бесхвостая серая, по кличке Зита, взяла под контроль парадную дверь, улегшись под растущим неподалеку кустом азалии.
В старом испанском доме подоконники были не только изнутри, но и снаружи, и вторая кошка, темная, как полночь, по кличке Чернушка, поочередно запрыгивала на каждый, пока не нашла комнату, в которую старик отвел более молодых мужчину и женщину. Жалюзи за окном, конечно, мешали обзору, но повернутые под углом широкие пластиковые полосы не перекрывали друг друга, поэтому кошка могла заглядывать в зазоры, опуская и поднимая голову.
Услышав имя Френка, кошка застыла, как застыла на кровати и Виолет в своем доме на Пасифик-Хилл.
В комнате, заставленной стеллажами с книгами, кошка и соответственно Виолет видели и старика, и молодую пару. Когда все расселись, Зита опустила голову, чтобы посмотреть в зазор между двумя другими пластиковыми полосами. И увидела, что о Френке не только говорят, он сам находится в комнате, сидит в темно-бордовом кресле, склонив голову набок, положив руку на широкий, обитый темно-бордовой кожей подлокотник.
Наклонившись над столом и невесело улыбаясь, Фогерти напоминал тролля, выбравшегося из своего логова под мостом, чтобы не только попугать ничего не подозревающих детей, но и ухватить одного из них и сытно пообедать.